Среди обманутых и обманувшихся
Шрифт:
Поданным вновь прошением в Московскую духовную консисторию Ш-ва повторила (смотрите отчаяние женщины! — В. Р.) свои жалобы на неспособность мужа и заявила свое желание быть освидетельствованною посредством повивальных бабок. Консистория приступила первоначально к увещеванию супругов посредством духовного лица; но это не принесло никакой пользы; после сего 4 июня 1847 г. оба супруга были приглашены к судоговорению, причем Ш-в показал следующее: с 16 июля 1833 г., т. е. со дня брака, по болезни ли или по естественному сложению он ни разу не мог иметь супружеского сопряжения как следует, хотя по временам являлись пожелания, но эти пожелания скоро проходили, и membrum ослабевал; но вместе с тем, будто бы и со стороны жены не было согласия; полагая, что это происходит от какой-либо болезни, он прибегал к советам врачей и принимал предписываемые средства; но все это ничего не помогло. Ш-ва заявила, что она, по неспособности супруга своего, и до сих пор остается невинною и соглашается, если того потребует начальство, быть
После новых прошений и жалоб (слушайте, слушайте истязания!! — В. Р.) Ш-вой дело было вновь рассматриваемо и в консистории, и в Святейшем синоде, а для применения к сему делу постановления медицинского совета медицинская контора неоднократно приступала к освидетельствованию невинности Ш-вой посредством 4 своих членов [19] , но каждый раз этого исполнить не могла по причине ее стыдливости; вследствие сего в Святейший синод было подано прошение Ш-вой об освидетельствовании ее посредством привилегированных акушерок, ссылаясь при этом на бывший пример при расторжении брака князя Л. с его женою; в этой просьбе Синодом ей было отказано (слушайте, слушайте!), так как согласие на нее зависит от медицинского начальства. Почему Ш-ва подала прошение к г. министру внутренних дел, прибегая к его защите после 3-летних страданий, которым просит освидетельствовать себя через акушерок, а мужа, как сознавшегося в своей неспособности, освидетельствовать вполне, а не так, как это производила медицинская контора посредством одного лишь осмотра.
19
Отчего же к несчастной не позваны были бабки??! Четыре мужчины хотят удостовериться в девственности. Это какой-то публичный экзамен с ассистентами!
Медицинский совет, согласно предложению г. министра внутренних дел, рассмотрев дело и прошение Ш-вой, пришел к следующим выводам: освидетельствования в невинности женщин требуют точных познаний (?!!) как медицинских наук, так и опытности в приемах, что не преподается при обучении повивальных бабок, а лишь усваивается врачами, и то специалистами-акушерами; а потому просьба Ш-вой не может быть уважена и освидетельствование должно производиться в медицинской конторе, по предварительном удостоверении полицейского чиновника в ее личности. Чем это дело окончилось — неизвестно».
Как вам, читатель, нравится эта страница из «истории христианского милосердия»? Один из блестящих преподавателей Московской дух. академии вот-вот почти только что кончил пространное и изящно написанное рассуждение, проводящее сравнение между «языческою и христианскою любовью», как выражена первая в «Симпосионе» Платона и в 13-й гл. 1-го «Послания к Коринфянам ап. Павла»:
«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий.
Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто.
И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, — нет мне в том никакой пользы.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится.
Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла.
Не радуется неправде, а сорадуется истине.
Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».
Ученый профессор нашел в этих словах внутренний ритм, — и разлагает его в стихотворение: гимн христианской любви, неслыханной, новой, впервые принесенной на землю в этой красоте выражения, всемирности охвата, небывалой силе полета. «Любовь долготерпит», «все покрывает». Впрочем… я должен спрятаться, как мышь, перед одушевленным профессором. Он мне скажет: «Вот! вот именно! Варвара Ш. и обязана была, по этому завету любви, все покрыть и все перенести в своем муже: он, правда, до женитьбы предан был пороку Онана и впал в мужское бессилие, так что три года только грелся около ее молодого тела, ну, и кой-как раздражал ее. Что делать, любовь вседолготерпит; даже любовь на все надеется, и, может быть, лет через двадцать вернется к нему мужеская сила… Итак, через двадцать лет, может быть, он и достигнет супружеской цели, и даже, может быть, у них родится ребеночек. В предвидении чего ей собственно и отказано было в прошении, столь же мудро, как и человеколюбиво».
Да, «она должна», «они должны», «вы должны». А «мы»??! Мы??! ((Ничего не должны! Она (жена) «долготерпит» и «верит»… А «мы»? «Не верим даже трем акушеркам: так трудно, так научно трудно различить сохранение и несохранение признаков девства, что лишь четыре члена ученой комиссии, непременно мужчины, — могут нас достаточно удостоверить, что в точности это девица, а еще не супруга».
И вот, начинаешь искать «признаков любви» в Талмуде даже.
Нет, послушайте: ведь это (см. выше выдержки) в самом деле забота, и уже не словесная, о самих брачащихся, а не о «нас», благодетельно «скрепивших брак». Муж может оставить, забыть жену: вот ему правило — не долее как на две недели. Иначе он перестает быть ее мужем, т. е. если он хочет сохранить ее как жену — то и не должен именно как жену оставлять иначе как на самый краткий срок. Кончились «отхожие промыслы», где муж три года живет в Питере, а жена — в деревне: бери с собою в отхожий промысел, если ты ее любишь; а ведь не отправившись-то в «отхожий промысел», он ее еще любит, хоть по привычке, да и дети есть? Вот этим простым законом, заботливым, и обрублено развращение «в Питере» всех, уходящих в «отхожие промыслы», да и предупреждено столь часто вызываемое таким отходом «распадение семьи». «Развод»-то дан у них (евреев) свободно: но так обставлен весь брак, что его не захочется взять, что сохранится любовь. Побродим еще по примерам и отыщем жемчужины христианской любви. Вот не хотите ли прочесть фактическую иллюстрацию «Семьи православного христианина» (все вспоминается книжка А. Рождественского):«Запрос в редакцию „Церковного Вестника“:
От мужа, 18 лет тому назад (18 лет!), ушла жена и живет в городе „зазорно“; муж, желая развестись с нею, начал дело о разводе, представив несколько свидетелей (слушайте!) ее зазорной жизни; но в иске ему отказано по отсутствию свидетелей-очевидцев прелюбодеяния (т. е. „видевших в самый момент“), что навело на него великое уныние. Нельзя ли как-нибудь вновь начать дело о разводе и добиться благоприятного развода?»
Это, заметьте, обращается в глубоком бессилии, растерянности — человек едва ли образованный — в печатный орган Петербургской духовной академии. Чувствуются слезы несчастного сироты мира, темного, незрячего, к ученым. «Я в браке ничего не понимаю. Я — сирота. Меня оставила 18 лет жена. Что мне делать?»
«Ответ редакции: По всей вероятности, собранные им свидетельства, помимо отсутствия очевидцев (как темна речь, я ничего не понимаю), отличались недостаточною убедительностью. Поэтому ему следует озаботиться пополнением числа (?? Сколько же? — В. Р.) их и затем вновь попытаться начать дело, с обжалованием неосновательного, по его мнению, отказа в разводе в Святейший синод» («Церковный Вестник», рубрика: «В области церковно-приходской практики», N 30 за 1901 г.).
«Умыли руки»… Что бы проф. Бронзову, автору «Нравственных идей в XIX веке», не заняться разбором «Гимнов христианской любви» опять же сквозь призму этого мещанина-просителя? Почему бы г. Басаргину не посвятить фельетон в «Моск. Вед.» этому факту? Все господа ученые точно воды в рот набрали. Молчат, не ответят. «Нам некогда! Мы пишем разложение в стихотворный размер гимна христианской любви». А мне кажется, господа, что вы все — «кимвалы бряцающие»: а как о нем уже притча сказана, и давно, и притом вы ее любовно комментируете, «приводите ее в текст», «в цитату», — то глаза мира особенно искусно отведены в сторону и никогда никому не придет в голову, что вы-то именно и лишены совершенно содержания любви, да что, пожалуй, лишено любви и самое словесное основание, на котором вы поставлены и стоите, а только там высказаны разные, отводящие глаза в сторону дифирамбы любви: иначе как объяснить, что все вы до такой степени лишены любви. Стоите на льдине — и холодны; стояли бы на вулкане — были бы горячи. Это я и имел в виду, когда, кончая статью «Юдаизм», — упомянул о стеклянной любви; а мне было сделано возражение — бесфактичное.
И вот, бродишь по Талмуду, обманутый в этих «переложенных» и «не-переложенных», профессорских и редакционных, повествовательных и судебных «гимнах любви».
Все знают страшный случай Давида с Вирсавией, когда Бог заговорил с неба; ибо правда вопияла до неба. Царь был наказан (за смерть Урии, «владевшего одной овечкой», — а не за прелюбодеяние собственно: на это, в словах пророка Нафана, нет ударения). Вероятно, многие поражались: отчего же, однако, у Давида, который вызвал против себя само Божество и в трепете, конечно, всякое Его требование исполнил бы, не было с неба потребовано расторжение связи его с Вирсавией! Это — принципиальный вопрос для брака. А вот слушайте совершенно аналогичные этому «веянию» распоряжения Талмуда: редко он запрещает брак, запрещает лишь совершенно безнравственный или смесительный с чужеродцами; но и в этих случаях, когда уже он совершен, т. е. не венчание, а сожитие произошло, — оно безусловно никогда не расторгается:
«Если кто подозревается в сношениях с замужней женщиной, то, хотя бы ее брак был расторгнут и она получила развод, — он не должен ввести ее („ввести“ = совершить ритуальное совокупление, обычно в особом шатре, „хуппа“); но если ввел — брак не расторгается. Кто подозревается в сношениях с какой-либо женщиной, не должен жениться на ее матери, дочери или сестре, а если ввел их-то брак не расторгается. Если язычник или раб вошел к еврейке (тайное сожительство), то, хотя бы язычник впоследствии принял еврейство, а раб был отпущен на волю, они не должны ввести (в хуппу) эту еврейку, если же ввели — то брак не расторгается. Если еврей вошел к рабыне или нееврейке, то, хотя бы рабыня была отпущена на волю, а нееврейка приняла еврейство, — он не должен вводить ее (= жениться, ввести в „хуппу“), но если ввел — то брак не расторгается». (Трактат Иевамот, гл. II, Тосефта к Мишне.)