Среди овец и козлищ

Колокольчик над дверью звякнул, когда она уходила.

– До свиданья, миссис Мортон. Всего хорошего, – говорит девушка за прилавком.

Она хмурится и собирается что-то ответить, но девушка уже занята работой.

Городок погружен в сонную послеобеденную тишину. По дороге домой она никого не встречает. Просто благословение господне, можно спокойно смотреть перед собой, а не вниз, на собственные ноги. Она разглядывает деревья, тронутые ноябрьскими холодами, роняющие последние листья, которые напоминают детские ладошки. Осталось всего несколько дней до наступления зимы – зима соберет все свои юбки и покрывала и окутает вечера темнотой; последний раз можно увидеть белые как мел облачка на голубом фоне и яблочно-зеленые лужайки, скоро ворвутся первые морозы и сотрут все это.

Улица тиха, окна смотрят тупо и равнодушно. Люди работают, или едят, или проводят время где-то еще и за другими занятиями. Миссис Мортон проходит мимо домов незамеченной. Проходит мимо дома Шейлы Дейкин; игрушки Лайзы разбросаны по траве, точно раненые пехотинцы, ветер раскачивает хлипкую калитку, и она щелкает задвижкой. По другую сторону дороги расположен подъезд к дому Дороти и Гарольда. Там царит тишина, дорожка подметена аккуратно, почти все мелкие камешки и мусор сдались под напором метлы еще до того, как начало темнеть.

Она останавливается рядом с домом Грейс – завязать шнурок на ботинке. Завязывая, поднимает на миг глаза и оглядывает всю улицу. Интересно, заметил ли кто-нибудь ее, наблюдает ли сейчас через затененное стекло. Но у каждого окна выражение непроницаемое, точно это лицо игрока в покер.

Дом Грейс отстоит немного дальше от дома Дороти. Аккуратные прямоугольники газона, ухоженные цветочные клумбы, но по сравнению с садом Форбсов любой другой выглядит запущенным и неопрятным. Миссис Мортон проходит по площадке, где Дерек обычно оставляет машину, мимо маленьких окошек с матовым стеклом кладовой и холла, мимо выставленных на подоконнике в кухне цветочных горшков и подходит к задней двери, краска на которой успела облупиться еще прошлым летом.

Дверь чуть-чуть приоткрыта. Она стучит, и дверь приоткрывается больше. И она видит колесики прогулочной коляски и толстенькие брыкающиеся ножки Грейс на сиденье.

Она кричит: «Привет!» Распахивает дверь еще шире.

И входит в дом.

Кухня залита бледным солнечным светом, здесь пахнет теплом и едой. Из одного крана мерно падают капли воды, отсчитывая время в раковину, из радио на подоконнике доносятся невнятные обрывки мелодии.

Грейс одна.

Увидев миссис Мортон, малышка смеется и трясет крохотными кулачками, еще сильнее начинает сучить пухлыми ножками. Тут нельзя удержаться и не рассмеяться в ответ. Это неизбежно. Очевидно, Грейс понимает, насколько она забавна, и продолжает смеяться, морща личико, трясти ручонками и ножками – до тех пор, пока коляска не начинает ходить ходуном. И миссис Мортон чувствует, как спина ее распрямляется, скованные плечи – тоже, и ее охватывает чувство облегчения, настолько глубокое и мощное, что она выдыхает весь воздух из легких.

Она подходит к раковине и заворачивает кран.

Потом оборачивается и видит: Грейс всем телом перегнулась на сиденье, так и тянется к открытой двери.

– Что такое? – спрашивает миссис Мортон. – Хочешь посмотреть на садик?

Она отворяет дверь еще шире и проталкивает коляску с Грейс вперед, к освещенному бледным ноябрьским солнцем квадратику на кухонном полу. Грейс сразу успокаивается, видно, ей это нравится.

Миссис Мортон входит в тишину холла, ступает по ковру и ощущает некое чувство тревоги – от того, что вот так, незваной гостьей, вторгается в чужую жизнь. В гостиной и столовой ни души, лишь тикают часы, и она стоит у подножья лестницы и, задрав голову, смотрит вверх, на лестничную площадку. И решается снова окликнуть тихонько: «Привет».

Ответа нет.

Она возвращается на кухню и видит, что Грейс совсем извертелась на своем сиденье и продолжает тянуться кулачками к распахнутой двери. Малышка пытается объяснить, чего хочет, но издает лишь невнятные возгласы и пускает пузыри. Взгляд при этом у нее вполне осмысленный.

– Ну что, подождем мамочку в саду, да? – спрашивает миссис Мортон.

И она вывозит Грейс во двор, под ветви вишневого дерева, лепестки с него уже давно облетели. По ветвям скачут и чирикают воробьи; и Грейс с миссис Мортон с интересом наблюдают за этой болтовней и возбужденной перебранкой птичек. Пытаются понять, чем вызвано их волнение.

– Вон, видишь, Грейс? – спрашивает миссис Мортон. Но малышка уже сама все сообразила, всем телом тянется к тропинке, огибающей дом, протягивает ручонки к коту миссис Форбс.

– Виски? – спрашивает она. – Хочешь посмотреть на Виски, да?

И они следуют за котом по тропинке, заворачивают за угол дома, проходят мимо цветочных горшков на кухонном подоконнике, мимо матовых окошек холла и кладовой и выходят на площадку, где отец Грейс обычно оставляет машину.

– Ну, вот, дошли до самого конца тропинки, – говорит миссис Мортон. – А теперь дойдем до конца дорожки и вернемся. И будем ждать твою мамочку.

Под громкий и возмущенный крик воробушков в ветвях вишни кот крадется вдоль кирпичной ограды. Колесики прогулочной коляски дребезжат по бетонному покрытию.

Они доходят до конца и смотрят на пустую улицу. Через пластиковое окошко коляски миссис Мортон видит, как Грейс оборачивается, провожает глазами и обращается к каждому предмету с одинаковой заинтересованностью: к желтому клювику черного дрозда, к еле слышному шепоту опавшей листвы, к серебристой крышке мусорного бака. Ко всем этим предметам она относится с одинаковым вниманием и почтением.

Миссис Мортон оборачивается, смотрит на дом. Тот терпеливо поджидает их. Но ведь и через несколько минут дом будет стоять на том же месте и ждать их.

– Ладно, доедем до почтового ящика, – решает миссис Мортон.

Но от почтового ящика они переходят в конец дороги, а в конце дороги пожарное депо, а сразу за пожарным депо видны ворота в парк. Ручки коляски все равно что спасательный круг, держат на плаву, приподнимают над несчастьем и позором, и миссис Мортон позволяет себе на несколько секунд представить, как бы сложилась жизнь, если б у нее был ребенок. Она уже не думает о том, что зашла слишком далеко. Она не замечает ни деревьев, ни тротуаров, ни фонарных столбов. Все эти предметы где-то на самой окраине сознания, и она двигается по городу, огибает границы жизней других людей, заборы, и стены, и тщательно подстриженные кусты живой изгороди. Это не просто прогулка – ее перемещение в пространстве соткано из мыслей, плавно переходящих одна в другую. Целый комок чувств, плотный, как камешек, позволяет двигаться из одной точки в следующую.

Но вот она оглядывается и видит: ее путешествие вовсе не походит на обычное. Вернее, совсем не походит на путешествие. Оно складывается из цепочки с виду незначительных решений, одно бездумно сменяется другим. И лишь когда она останавливается и оборачивается, то понимает, что достигла места назначения, и теперь важность всех этих решений становится очевидной. Они громоздятся у нее за спиной, все эти «возможно», и «когда-нибудь», и «в другой раз», и «в самом скором времени», это они удерживали ее на месте, там, где она вовсе не собиралась останавливаться. Теперь же решения, которые она принимала, становятся ее частью. Они плотно вшиты в ту личность, которой она стала, и когда она останавливается посмотреть, в кого же, собственно, превратилась, то находит, что одежда, которая была прежде скроена на нее, начинает сковывать, душить.

Добравшись до парка, миссис Мортон решает, что неплохо бы посидеть на эстраде, укрывшись от осеннего ветра, от одинокого продавца мороженого, от целого одеяла опавшей листвы на поверхности пруда, где летом катаются на лодках. Поблизости есть скамейки, но все они пустуют, за исключением одной, в самом дальнем конце дорожки. Там сидит какой-то старик, дремлет над газетными страницами, а его йоркширский терьер разочарованно прислушивается к храпу хозяина. Они подходят к эстраде для оркестра, и тут миссис Мортон вспоминает об Уолтере Бишопе. Уж не сидит ли он где-то поблизости, на своем обычном месте? Сидит, поедает сандвичи из пластиковой коробки, которая стоит у него на коленях, и украдкой наблюдает за жизнью других людей, которые проходят перед ним. Но нет – ни на эстраде, ни поблизости нет ни души, если не считать голубя – птица коротает время, выклевывая что-то из брошенной вчера обертки и сегодняшней утренней газеты.