Среди призраков

– Я устала с тобой возиться, - сказала она.

– Ты, помнится, никогда особенно и не возилась со мной, - сказал он.
– А что, я сейчас доставляю тебе много хлопот?

– .Он еще спрашивает!

– Не надо было меня ждать. У меня есть свой ключ, я бы сам прекрасно открыл дверь и лег бы спать.

– Закир... Я тебя умоляю, - голос у нее задрожал.
– Не надо продолжать так... Одумайся... Я папе ничего этого не говорила, но дальше так продолжаться не может, пойми ТЫ!..

– А что происходит? Что не может продолжаться?
– Он набил рот холодным жареным мясом, и она его еле понимала, может, еще и потому этот неприятный сам по себе разговор теперь ей показался и вовсе страшным.

Сона бессильно опустилась на кухонный табурет, тяжелые слезы повисли у нее на щеках. Он заметил это, поморщился. Проглотив кусок, проговорил более внятно:

– Мама, я очень устал, поговорим завтра... То есть в другой раз, ладно? Ты не беспокойся, ничего страшного не происходит... Ну что особенного, погулял с ребятами до двух часов ночи, я же не пенсионеру чтобы ложиться спать с десяти вечера...

– Ты же пришел вдрызг пьяный, неужели ты думаешь, я не вижу, неужели я такая дура, что могу этого не заметить?
– произнесла она, тихо плача.

– Да ладно тебе, мама, не драматизируй, вдрызг... Скажешь тоже! Ну, выпили чуточку шампанского с друзьями, вот и все...

– От тебя не пахнет шампанским, - сказала она сквозь тихие рыдания.
– Кто эти твои друзья, кто?! Боже мой, почему я не умерла?! Боже мой!..

– Ну, мам, не надо, успокойся, ма.
– Он склонился к ней, не смея погладить ее, не приученный к ласкам, руки его беспомощно висели, он не знал куда их деть.
– Ладно тебе, ма, все хорошо, честное слово... Ну, успокойся...

– Одумайся, Закир, одумайся... Я не в силах уже повлиять на тебя, ты взрослый парень... Я могу только просить тебя... Ради твоего же блага... Я прошу, я умоляю тебя - одумайся, не надо этого, брось это, ты же... ты же погибнешь, Закир!..
– последние слова ее заглушили рыдания, теперь уже более громкие, более неудержимые, слезы чаще потекли из глаз ее, она их не вытирала, так и сидела, рыдая, склонив голову.

– Ма, - сказал он дрогнувшим, помягчевшим голосом.
– Поговорим потом, ладно? Честное слово, ма, я еле держусь на ногах, устал. Я пойду спать, а завтра поговорим, ладно?..

И, не ожидая ответа, он вышел из кухни.

***

Однажды Закир провожал Рену домой, настроение у него было крайне подавленное, что в последнее время часто и беспричинно, вернее, без видимой причины случалось с ним. Она искоса наблюдала за ним, молчала, ища каких-нибудь добрых, ласковых слов, таких, которые были бы необходимы ему именно в эту' минуту, но боялась, что он разозлится, будет трунить над ней, обратит все со злости в пошлую шутку, или же, что еще хуже, как уже не раз бывало, бросит ей сердито, что не нуждается в ее жалости и участии. И она молчала, мучаясь сознанием того, что ему плохо, а она рядом и не может помочь. Конечно, ничего страшного, успокаивала она себя, просто у него временно плохое настроение, хандра, но в то же время это ведь было у него, это плохое настроение, а потому в ней оно, увеличенное сознанием собственной беспомощности и любви к нему, ощущалось чуть ля не как горе. И оно, это горе, жгло ее, жгло, как солнечные лучи, проходя через увеличительное стекло и нарастив свою мощь, прожигают насквозь бумагу. Он чувствовал, что она тоже ощущает какой-то дискомфорт, и знал, что это из-за него она невесела, и успел взять себя в руки до того, как они подошли к ее дому. Он через силу улыбнулся.

– Иди, - сказал он, стараясь придать своему голосу как можно больше нежности.
– Иди, а то дома отшлепают.

– В угол поставят, - прибавила она, поцеловала его, и он постоял в ее подъезде, пока не услышал, как захлопнулась дверь наверху, на третьем этаже.

Возвращаясь" домой, он пошел через приморский бульвар, хотя для этого Закиру понадобилось сделать большой крюк. Очень хотелось именно сейчас, в таком угнетенном состоянии выйти из городских улочек на простор бульвара, увидеть море. Бульвар был покрыт ровным тонким слоем снега, который, судя по погоде, к завтрашнему дню должен был растаять и, как обычно в Баку бывает, превратиться в слякоть и грязь. От черной воды под нижним ярусом приморского парка шел запах нефти. Уже давно стемнело, и на бульваре, на высоких, изогнутых столбах горели фонари, бросая на снег желтые пятна в форме огромных капель. Снег нетронутый, невесомый искрился под светом фонаря, возле которого стоял Закир. Снег под желтой каплей фонаря был невыносимо заманчивым, притягательным, хотелось повалиться на него. Закир оглянулся - прохожих почти не было, но рядом в ресторане сидели люди, впрочем, они не могли увидеть из ярко освещенного ресторана-стекляшки того, что происходит вне его стен, на бульваре. Подождав, пока прошли вдруг откуда-то появившиеся старик с собакой, не спеша прогуливавшиеся по аллее парка, Закир пригнулся и упал боком на снег, повернулся на спину, глубоко вдохнул морозный воздух и, засунув руки глубоко в карманы, стал рассматривать звездное небо над собой... Мысли его были путаны, сбивчивы, он не хотел останавливаться на какой-нибудь из них, еще не полностью прошло подавленное состояние, но крупные звезды, примерзшие к черноте неба, понемногу умиротворяюще действовали на него, рассеивая хандру; так он лежал некоторое время, ни о чем конкретном не думая, с мыслями, похожими на стремительно пробегавших солнечных зайчиков по стенам пустой, прохладной комнаты. Он уже собирался вставать, когда над ним чей-то низкий голос наигранно-участливо произнес:

– Простудишься, Закир.

И тут же послышался другой голос, на более высоких нотах, чуть, казалось бы, взволнованный.

– Подумать только - сын такого отца и валяется на улице!
– проговорил этот голос.

Закир повернул голову и глянул на троих -парней, чуть склонившихся к нему.

– Это он загорает, - сострил третий и приглушенно засмеялся.
– Хе-хе-хе...

Закир сразу узнал Акифа, которого все привыкли называть по кличке Чинар из-за его длинного роста. Двух других ребят, стоявших рядом с Чинаром, он не знал.

– Вставай, Закир, - бесцветным голосом произнес Чинар.

Закир продолжал лежать, будто не к нему относились слова.

– Вставай, Закир, - повторил Чинар.
– Поговорить надо.

– Чинар, дай-ка я его...
– засопел один из приятелей Чинара.

– Не надо, - остановил тот своего товарища.- Он парень смышленый, знает что к чему, сам сейчас встанет... Вставай, Закир, слышишь, - прибавил он требовательно.

В это время из ресторана, громко разговаривая, вышли двое мужчин с двумя женщинами, и так как лежавший под светом фонаря Закир и Чинар с товарищами, стоящие над ним, сразу привлекали внимание, то женщины, заметив всю эту группу, тут же разом завизжали:

– Убили!

– Человека убили!..

И бросились обратно в ресторан. Мужчины в растерянности топтались на месте, не зная, что предпринять: зайти обратно в ресторан - смешно и глупо, подойти к этим типам - страшновато; и потому они мялись и топтались на одном месте. И, конечно, пока они топтались, Чинара с товарищами как ветром сдуло, тем более что из ресторана выходила толпа человек в двадцать мужчин во главе с каким-то опухшим, пузатым, слишком уж не милицейского вида милиционером обычным ресторанным приживальщиком.

Они окружили Закира, который уже поднялся и отряхивал снег с пальто.

– В чем дело?
– зло спросил милиционер. Он, видимо, уже заранее был зол на Закира только за то, что тот оторвал его от теплого угла в ресторане, потревожил и испортил аппетит, с которым он в третий раз за вечер собирался поужинать.

– Он лежал... Он лежал!..
– затараторили обе женщины, выходившие из ресторана.
– Он лежал, а они стояли... Вот! Стояли над ним.

– Почему ты лежал? Они ударили тебя? Кто они такие? Твои дружки? забросал милиционер Закира вопросами.

– Нет, - сказал Закир.

– Что - нет? Не дружки, что ли?
– спросил милиционер.

– Все нет, - ответил Закир.
– И не дружки, и не ударили.

– Толкнули?
– спросил кто-то из толпы.

– Может, ему плохо стало?
– предположил кто-то.

– Нет, - сказал Закир.

– А что же?
– спросил милиционер.

– Да ничего... Сам лег, - признался Закир. В толпе рассмеялись. Некоторые осуждающе качали головами.

– Столько людей потревожил своей глупой шуткой, - с досадой произнесли из толпы.
– Хулиган!