Среди призраков
Шрифт:
Ее положили в больницу. Закир приходил навещать ее каждый день, но его поначалу не пускали к ней, так как она была очень слаба. В первый раз войдя в ее палату, он увидел большие, запавшие, потемневшие глаза, устремленные на дверь, которую он открыл, на него, вошедшего, будто она, не переставая, ждала его, увидел покрупневшие, печальные глаза, страшно исхудавшее лицо, и что-то больно крикнуло в нем, сдавило горло.
Ее пока нельзя было особенно тревожить, и Закир сидел рядом, улыбаясь во все время своего визита какой-то приклеенной, искусственной улыбкой, чтобы она поняла, что у него все обстоит превосходно, и не беспокоилась, сидел с букетом хризантем на коленях, пока дежурная медсестра не пришла за ним и не увела его. Он так и ушел с цветами.
Когда она выписывалась из больницы, Закир заехал за ней и повез к ней домой. Временно, сказал он ей твердо, скоро я заберу тебя. Мать ее была дома одна, отец
* * *
Лечение страшной болезни - наркомании при всей успешности этого лечения проходило очень тяжело; временами врачам казалось, что больной вот-вот сорвется, что еще немного - и он не выдержит и вернется на прежний путь. Закиру приходилось напрягать всю свою волю, о существовании которой в себе в столь мощных концентрациях он раньше и не подозревал; хоть его временами и выворачивало наизнанку от лечения - и в прямом и в переносном смысле, - он крепился изо всех сил, держался, чего бы это ему ни стоило. Врачам это обстоятельство весьма помогало: ведь, пожалуй, самым главным в лечении наркомании и алкоголизма было то, чтобы пациент сам хотел бы излечиться, чтобы он был убежден, что лечение необходимо, и страстно желал бы избавиться от своей жестокой болезни, заставляющей людей терять человеческий облик. А тут как раз это обстоятельство было налицо - Закир сам стремился вылечиться и всячески помогал врачам и протекающему лечению. Кроме того, было еще одно немаловажное обстоятельство, а именно: болезнь, при всей ее запущенности, при всем том, что Закир уже по-настоящему привык к анаше и вроде бы, как ему казалось до лечения, не мог обходиться без наркотика, срок потребления Закиром анаши все же был относительно небольшим, и такой пациент-наркоман вполне мог быть излечен, что придавало врачам еще большую уверенность, что труд они тратят не понапрасну. А труд, надо сказать, был большой - нужно было видеть, как обливался потом психотерапевт, проводя с Закиром сеансы внушения и перейдя от них к сеансам гипноза, как к более радикальным. Наутро после таких сеансов Закир приходил в школу почти в изнеможении, спал на уроках, положив голову на руки, и сквозь полубессознательное состояние, сквозь дрему слышал приглушенные звуки голосов в классе.
Параллельно с психотерапией, сеансами гипноза проводилось, конечно, и лечение различными сильнодействующими лекарствами, и все это лечение, помноженное на стремление самого Закира, на его страстное желание стать полноценным человеком, вернуться к нормальной жизни - давало положительные результаты, и лечение продвигалось успешно и быстро.
Но опять же все это ни к чему бы хорошему и результативному не привело - и Закир прекрасно чувствовал это, - если бы не одно и самое главное обстоятельство: чувство Закира к Рене, его любовь, которая и явилась стимулом, всесокрушающим стимулом в деле лечения наркомании.
Как бы тяжело ни было лечение, Закир выполнял все предписанное, лишь бы излечиться для того, чтобы быть рядом с ней; и вызванная из неведомых доселе недр души сила воли была причиной одного лишь - необъятных залежей любви, тоже до сих пор почти неизвестных, хранящихся до поры в сердце его. Он уповал на свою любовь, она помогала ему собраться с силами в самые трудные минуты, помогала преодолевать все препятствия, и он был благодарен своей любви за это, и он был благодарен за это Рене, Рене, принимавшей его болезнь не иначе, как большую беду, ничего не приукрашивающей и называвшей вещи своими именами, и изо всех сил стремившейся помочь ему от этой беды избавиться. Она проявляла истинную мудрость: с почти материнской чуткостью, которой не могла бы похвастать мать Закира, Рена неустанно старалась внушить ему, что следует как можно скорее избавиться от этой болезни, и в мудрости ее и в чуткости не было ничего наживного, когда человек с годами становится мудрым и терпимым, нет, ей было столько же лет, сколько и Закиру, и говорить о жизненном опыте не приходилось, просто она почувствовала, что сейчас именно тот случай, когда она может положиться на свое чутье любящего человека, и это чутье ни разу ее не подвело - диктовало верные шаги в различных ситуациях, правильно выбранный тон в разговорах с ним, безграничное терпение, умение избегать
ненужных эксцессов. Она была чутка и обходительна с ним, оставаясь при этом совершенно ненавязчивой, за что он был благодарен ей, благодарен своей любви, понимая, что в том, что лечение проходит успешно и близится к своему завершению, пожалуй, главную роль сыграла именно эта любовь.* * *
Наступило время выпускных экзаменов, и Закир сдавал их более или менее успешно. Сейчас главным для него было - развязаться со школой, и он зубрил ночами экзаменационные вопросы, чтобы поскорее окончить школу и стать самостоятельным человеком. В остальном же, считал он, он уже вполне самостоятельный и нормальный член общества. Пойдет работать куда-нибудь на завод или на стройку, чем плохо? Лишь бы аттестат об окончании школы получить, станет зарабатывать, семью содержать, ну, может, поначалу им с Ре-ной трудновато придется, ну и что, надо потерпеть, и так у него слишком уж много было легких, беззаботных дней, пора подумать о настоящей жизни, и пусть всерьез наступит жизнь... С дружками, как он считал, он уже развязался, его и раньше, кроме общей страсти к анаше, мало что с ними связывало... Будет работать, приносить деньги домой, руки его огрубеют, станут руками рабочего человека, в полном смысле слова зарабатывающего хлеб своей семье собственными руками, и не беда, что он будет ездить в метро в час "пик", и в толкучке его будут пихать в спину грязными руками, потому что грязные руки - это еще не самое страшное в жизни, гораздо страшнее - грязные души... Он будет работать, они с Реной снимут маленькую квартирку и будут жить, ни в ком и ни в чем не нуждаясь, потому что в конечном счете им нужно совсем немного, ему - чтобы она была рядом, а ей - чтобы рядом был он... Вот так он думал, сидя ночами над учебниками, готовясь к экзаменам.
Сдав последний экзамен, Закир позвонил Рене и обрадовал ее, а потом, поддавшись^ на уговоры одноклассников, собиравшихся слегка отметить это событие, пошел с ними в компанию на квартире одного из учеников, родители которого находились в это время на даче. Он не очень охотно шел в компанию ребят, только что ставших выпускниками, потому что в подобных собирушках чувствовал себя немного белой вороной в силу своего совсем недавнего, начиненного многочисленными "подвигами" прошлого. Тем не менее его уговорили, и вечер прошел совсем неплохо. Закир подошел к Карену, после того случая в школьном дворе избегавшему встреч с ним.
– Ты меня прости, Карен, - сказал Закир.
– Я тогда не хотел тебя обидеть. Но ты не представляешь, как незаметно начинается это страшное дело. Я тебе советую по-дружески, будь подальше от таких глупостей... Чтобы не жалеть потом... Ладно? Ну, мир?
– Мир, - улыбнулся Карен, и они обнялись. .. Поздно вечером Закир возвращался домой, когда его на безлюдной улице кто-то неожиданно нагнал, и чья-то рука легла ему на плечо. Он обернулся и даже вскрикнул от неожиданности - это был Хромой.
– Слава аллаху, вот и ты... Я его на небе ищу, а он вот где - на земле. Совсем в подполье ушел, не найти, - заговорил знакомый низкий голос.
Закир молчал, разглядывая Хромого.
– Что смотришь, не узнал?
– усмехнулся Хромой.
Закир продолжал молчать. Будто кто-то соскреб с него, как соскребают снег с тротуара, хорошее настроение, нечасто теперь посещавшее его, и которое царило в его душе сегодня весь вечер. Злость захлестывала его тугой и жгучей петлей.
– Отвечай, когда спрашивают, сукин сын!
– истолковав молчание Закира как знак пренебрежения к нему, грозно прорычал Хромой.
– Сам ты сукин!..
– начал Закир срывающимся от злости, громким голосом, но Хромой не дал ему договорить.
Своей большой, костистой лапой он сильно сжал Закиру рот.
– Не кричи, щенок, - пыхтел он.
– Шелковым будешь, паскуда. Думаешь, не знаю? Пока меня не было, ты тут с Чинаром снюхался, против меня попер?! Ух, фрайера, шлюхины дети!.. Все мне Сеид просучил про тебя...
Хромой не договорил, Закир неожиданным рывком вырвался из его цепких рук и изо всех сил ударил его кулаком в лицо. Удар пришелся в глаз.
– Получай шлюхиных детей!
Хромой, захрипев, схватился за глаз. Тут же Закир ударил его ногой в живот. Хромой изогнулся, хватая ртом воздух, и Закир увидел, как какая-то женщина, идущая по тротуару в их сторону, вдруг повернулась и торопливо пошла, почти побежала обратно по безлюдной улице. Хромой, все еще не в силах разогнуться, стоял на коленях возле Закира, держась за живот.
– Ну, вот что, Хромой, - заикаясь от волнения, заговорил Закир.
– Оставь меня в покое! Я и Чинару говорил... Пусть оставит... Все оставьте! Мне от вас ничего не нужно, и вы меня тоже не трогайте... Слышишь? И тебе говорю оставь! Я тебе не товарищ больше... Все! И ни с кем я не сговаривался против тебя... Сеид тебя обманул.