Срединное море. История Средиземноморья

Замысел этого мероприятия, ставшего одной из наиболее тяжелых катастроф за всю историю Испании, приписывают королю Филиппу III, но фактически он стал плодом размышлений его любимого советника, герцога Лермы. Филипп наследовал трон своего отца в возрасте двадцати лет. Воспитанный исключительно монахами и священниками, он не имел никакого представления об окружающем мире, был не слишком умным и в результате стал легкой добычей для герцога, который быстро сделался его «серым кардиналом». Этот близорукий фанатик происходил из знатного рода бывшего королевства Валенсия (вошедшего в состав Кастилии в 1479 г.), большую часть населения которого в то время составляли мориски — испанцы, чьи предки веками исповедовали ислам. Многие из них, формально приняв христианство, тем не менее сохранили симпатии к маврам. Мориски процветали, отличаясь трудолюбием; благодаря их усилиям Валенсия превратилась в одну из наиболее плодородных областей во всей стране. Но их благосостояние будило зависть в сердцах соседей, и в течение пятидесяти лет они подвергались поношениям. Излишне говорить, что эту кампанию возглавила инквизиция, утверждавшая (возможно, имея на то некоторые основания), что в душе те по-прежнему принадлежат к числу неверных. В 1566 г. Филипп II издал эдикт, запрещавший морискам Гранады говорить на родном языке, носить национальную одежду и фактически вводивший запрет на их культуру; три года спустя моральные мучения и преследования переполнили их чашу терпения, и они подняли восстание, доставив королю немало тревожных часов, пока мятеж не был безжалостно подавлен доном Хуаном Австрийским. Но это лишь усилило неприязнь к ним. Лерма ненавидел их, и для него не составило труда убедить глупого молодого короля, что его долг — очистить от них Испанию раз и навсегда.

Сделать так, чтобы область, некогда бывшая целым королевством, обезлюдела, было делом нешуточным. Многие из тех церковных и светских деятелей, которые приветствовали подавление морисков, отшатнулись, узнав об идее массовой депортации, но Лерма был преисполнен решимости довести свою политику до конца. Вселявший ужас эдикт опубликовали 22 сентября 1609 г. За исключением шести «старейших и наиболее глубоко верующих христиан» морисков в каждой большой деревне — они должны были остаться, чтобы научить других своей системе земледелия, — все до одного, как мужчины, так и женщины, подлежали депортации в Берберию. Им запрещалось брать с собой деньги; из личного имущества каждый имел право взять лишь то, что мог унести. Еще с весны в средиземноморских портах собрались большие флоты галер; теперь наконец люди узнали, для чего они предназначались.

В течение дальнейших шести месяцев около 150 000 валенсийских морисков было изгнано с земли, ставшей плодородной благодаря им и предкам. Их отправляли большими группами к ожидавшим кораблям, перевозили через Средиземное море и, не церемонясь, высаживали на североафриканское побережье. Но то, что было начато в Валенсии, продолжилось по всей Испании. В Кастилии и Арагоне, Андалусии и Эстремадуре людей, которых по подозрению причисляли к морискам, а отличить новых христиан от старых зачастую было невозможно, ловили, лишали имущества и изгоняли. Число их не поддается оценке, но в целом оно приближалось к полумиллиону, а могло быть и значительно больше. Среди тех, кто попал в число жертв в этих районах, были не только труженики-земледельцы, но и много художников и ремесленников, внесших огромный вклад в экономику Испании. Филиппа III и его советника-злодея нельзя обвинить в геноциде — правда, лишь потому, что они умышленно не постановили провести массовое уничтожение тех, кого изгнали. Но что касается этнической чистки (именно так мы с наших сегодняшних позиций должны определить их действия), то Европе суждено было стать свидетельницей подобных событий лишь три столетия спустя.

Для Испании было бы гораздо лучше, если бы герцог Лерма вообще не появлялся на свет. Теперь назовем другого герцога, современника Лермы, которому его родина обязана чрезвычайно многим. То был дон Педро Тельес Гирон, третий герцог Осуна, который почти в одиночку реформировал испанский флот. В 1603 г. молодым человеком Осуна посетил Англию, где пленил короля Якова I изяществом, с которым вел беседу на латыни, и серьезно изучил английский флот. Вернувшись в Испанию в 1607 г., он стал членом Тайного совета. Через год-два совет обсуждал назначение нового вице-короля Сицилии, и Осуна высказался. За прошедшие тридцать лет, подчеркнул он, берберийские корсары совершили более восьмидесяти нападений на остров и ни разу не понесли наказания. Нельзя допустить, чтобы дела продолжали идти таким образом. У короля только два выхода: или он «покупает» пиратов, платя им деньги за «защиту», либо делает Сицилию базой для нового, реформированного флота, который будет в состоянии прогнать корсаров, очистив от них море. Филипп, на которого его слова произвели большое впечатление, в соответствии с протоколом назначил его вице-королем, и Осуна приступил к делу.

Прибыв на остров в 1611 г., он обнаружил там всего 34 галеры: 12 из Неаполя, 10 из Генуи, 7 сицилийских и 5 мальтийских. Все они находились (что не вдохновляло) под командованием маркиза Санта-Крус — сына адмирала Непобедимой армады. [235] Первое, что сделал Осуна, — заказал еще шесть галер, которые должны были плавать под его собственным флагом; эти суда он мог использовать независимо от адмирала, по своему усмотрению. Затем он обратил внимание на свои команды: увеличил матросам жалованье, улучшил питание и условия, в которых они жили, провел тренировки, усилил дисциплину — словом, вскоре возник впечатляющий контраст между ними и их товарищами. Молниеносный рейд на Тунис увенчался полным успехом: десять кораблей корсаров сгорело на месте, не успев отчалить; еще несколько судов испанцы захватили. И это было только начало: на следующий год Осуна одержал целый ряд подобных побед. Радость охватила всех моряков, но Осуна еще не был удовлетворен. Флот по-прежнему состоял исключительно из галер; меж тем будущее, как он хорошо понимал, принадлежало парусникам. Он заложил на свои средства два галеона и в конечном итоге убедил правительство прислать ему еще двадцать под командованием принца Филиберта Савойского. Такого количества судов при умелом командовании было вполне достаточно, чтобы очистить все море от корсаров. Увы, Филиберт оказался капитаном наподобие Дориа — неспособным к решительным действиям. Он постоянно стремился возвратиться в гавань всего через несколько дней после того, как покинул ее, не сделав ни одного выстрела. Даже со своим огромным флотом он не смог полностью блокировать Наваринскую бухту, в которой скрывалось несколько пиратских судов, и дал всем им возможность уйти.

235

Неудачливость адмирала Санта-Крус, одного из лучших флотоводцев своего времени, героя битвы при Лепанто, заключалась не в том, что под его командованием непобедимая армада потерпела поражение от англичан, а в том, что это произошло во многом благодаря тому, что Санта-Крус умер в самый разгар подготовки этой военно-морской экспедиции и командование флотом было доверено бездарному герцогу де Медина Сидония. — Примеч. пер.

Как всегда, Осуна точно знал, что ему нужно: в Нидерландах он видел маленькие голландские парусники, стоявшие прямо напротив испанских портов и эффективно блокировавшие их. Однако правительство в Мадриде отказало ему во всех его просьбах. И все же на худой конец он располагал двумя собственными галеонами, на одном из которых находилось 20 пушек, на другом — 46. Он отправил их в египетские воды, где они почти сразу же захватили эскадру из 10 турецких транспортных судов, направлявшихся в Константинополь. То было значительное достижение, достойное одобрения Мадрида, но испанское правительство, как всегда, не выразило одобрения, просто-напросто указав, что Осуна нарушил постановление вековой давности, запрещавшее экипировать парусные корабли (в противоположность галерам) для каперства. Тщетно он подчеркивал, что война на море уже не та, что была сто лет назад. Его продолжали игнорировать.

Так продолжалось до 1615 г., затем ситуация внезапно изменилась: Осуну назначили вице-королем Неаполя. Здесь он обладал куда большей свободой действий — и имел возможность расходовать куда большие суммы, — нежели на Сицилии. Немедленно он заказал пять новых галеонов — он назвал их Пятью Ранами Христовыми, а также еще пять более легких судов и полубаркас — все, кроме последнего, тяжеловооруженные. (Вооружение их было более мощным, нежели у какого бы то ни было английского судна, однако в остальном все было организовано в точности как у англичан.) Осуна также положил конец принципу двойного командования, с давних пор бывшему проклятием вооруженных сил Испании, согласно которому все солдаты, участвовавшие в данной экспедиции, подчинялись одному командиру, а все моряки — другому. Отныне командование всем кораблем передавалось одному офицеру. В июле 1616 г. младший адмирал Осуны Франсиско де Рибера с эскадрой из шести галеонов принял участие в битве с турецким флотом численностью 45 галер. Бой продолжался полных три дня, но на рассвете четвертого дня испанцы не увидели никаких признаков противника: турки признали свое поражение и увели в безопасные воды то, что еще оставалось от их разбитых кораблей.

По любым меркам то была незабываемая победа, однако случившееся содержало в себе и урок. Битву выиграл флот, который построили и которым командовали не по испанским, но по английским стандартам, и этот флот явил свое превосходство над турецким. Нельзя ли будет использовать его против самого страшного врага Испании на Апеннинском полуострове — Венецианской республики?

Неудивительно, что герцогу Осуне это приходило в голову. Будучи создателем обновленного испанского флота, он также являлся патриотом, посвятившим себя уничтожению врагов своей страны. Во многом благодаря именно ему, по мере того как XVII в. шел на убыль, испанская тень вновь начала разрастаться, еще более грозно нависая над Центральным Средиземноморьем. В течение ста лет честолюбивым планам Испании противостояла Франция, но после убийства Генриха IV в 1610 г., в результате которого трон перешел к его девятилетнему сыну Людовику XIII, а регентшей стала вдова короля, Мария Медичи, с ее отчетливо происпанскими настроениями, «католичнейший из королей» уверился, что не встретит более препятствий с этой стороны. Испания по-прежнему господствовала в Милане и Неаполе; во Флоренции кузен Марии великий герцог Козимо II находился в значительной мере под испанским контролем; так же благодаря влиянию иезуитов и испанских кардиналов обстояло дело и с папой римским. Лишь два итальянских государства были решительно настроены противостоять растущей угрозе. Первым было герцогство Савойское, где герцог Карл Эммануил II собрал армию численностью более 20 000 человек и был полностью готов принять вызов от любой силы, которую отправил бы против него испанский правитель Милана. Вторым была Венеция.

Пока Милан и Савойя чинили друг другу неприятности, Венеция столкнулась с еще большими трудностями в отношениях с другим испанским принцем на востоке — эрцгерцогом Габсбургским, Фердинандом Австрийским. Первопричиной стали пираты-ускоки — разношерстная, но чрезвычайно беспокойная община, состоявшая во многом (хотя и не целиком) из христиан, бежавших при продвижении турок. Они поселились в Сеньи (ныне Сень), а также распространились по всему побережью Далмации и занялись делом, традиционным для многих обитателей этих мест. Проблема была не нова: пираты, базировавшиеся на бесчисленных островах и в укромных бухтах вдоль восточного побережья Адриатики, представляли угрозу для венецианской торговли почти с момента возникновения республики. Однако в связи с ускоками существовала дополнительная сложность: их действия вызвали гнев турок, которые после каждого нападения ускоков на их торговые суда заявляли в адрес Венеции формальный протест, подчеркивая, что, будучи государством, претендующим на власть над Адриатикой, она должна эффективно обеспечивать безопасность в здешних водах. Так как Далмация теперь входила в состав империи, а «оскорбители» формально являлись подданными императора, Венеция, в свою очередь, выражала еще более настойчивые протесты Фердинанду, требуя принять против них меры. Однако, несмотря на многочисленные обещания, эрцгерцог ничего не предпринимал и ускоки оставались источником вечного беспокойства.

Вершина их зверств пришлась на 1613 г.: они обезглавили венецианского адмирала Кристофоро Веньера. Фердинанд по-прежнему отказывался и пальцем пошевелить; на самом деле по мере ухудшения отношений между Венецией и империей он смотрел на ускоков с нарастающей симпатией и, притворно выражая слабые протесты, оказывал им тайную поддержку всеми доступными ему способами. В конце концов Венеция — не впервые — взяла дело в свои руки и организовала карательную экспедицию. Фердинанд, в свою очередь, запротестовал. Последовала война; хотя и шедшая беспорядочно, она грохотала до осени 1617 г., когда Венеция, Савойя и империя заключили с трудом достигнутый мир. После этого судьбу ускоков можно было решить раз и навсегда. Их гавани и крепости уничтожили, корабли сожгли, а всех, кто избежал худшей участи, перевезли вместе с их семействами на внутреннюю территорию Хорватии, где они за счет браков постепенно смешались с местным населением, утрачивая свои отличительные черты.

Благодаря этой маленькой победе Адриатика, да и все Центральное Средиземноморье, стала гораздо безопаснее, однако она мало изменила политическую ситуацию в целом. Главную угрозу миру в регионе создавала Испания, которая, защищая свои интересы, рассчитывала не только на вооруженные силы или на искусную дипломатию. Конец XVI — начало XVII в. было прежде всего временем господства интриг. Сама идея, конечно, была нисколько не нова: во Флоренции при Медичи, в Милане при Висконти, в Риме при Борджиа во множестве имели место заговоры и отравления, шпионаж и контршпионаж, случаи со стилетами под плащом. Но теперь во Франции и Англии, как и в Италии, заговор стал почти что образом жизни. Люди, еще не вышедшие из среднего возраста, помнили убийства адмирала Колиньи и самого Генриха IV, бесчисленные махинации, наложившие свой отпечаток на несчастную, тяжелую жизнь Марии Шотландской, — и последовавший затем, 5 ноября 1605 г., Пороховой заговор.