Срезающий время

На вторые или третьи сутки заточения от двери убрали подпорку, и внутрь зашёл прилично одетый молодой человек с очень недобрым взглядом, держащий в руке то ли вилы для сена, то ли ухватку для горшков. Не говоря ни слова, он схватил Анну за волосы и прижал её шею этим предметом к стене. Теперь, даже захоти, она не смогла бы причинить никакого вреда подонку, чем тот сразу же воспользовался.

— Альхен, деликатнее, — вдруг раздался женский голос. — Не испорть товар.

— Помогите, — хрипя, попросила Анна, уткнувшись лицом в деревянную стену.

— Конечно, помогу, моя душенька, — продолжала издеваться незнакомка, — я только за этим сюда и пришла.

Жульет пришлось потратить немного времени, чтобы убедить Анну принять противное совести предложение. Как только было произнесено первое "нет!", мадам отвернулась, а её подручный принялся сдирать с узницы юбки. И тут Ромашкина применила приём, испробованный когда-то на тульском полицмейстере. Маленький женский кулачок угодил точно в ноздри насильника, и красавчик Альхен схватившись за лицо, пулей вылетел из коморки. Но это было лишь прелюдией у негодяев. Минут через пятнадцать в темницу приволокли юную девушку, с которой совершенно не церемонились. Через крики о помощи и мольбы о спасении, в конце концов, состоялся разговор. Анна не могла примириться с мыслью, что ради неё должен жертвовать собой посторонний человек. И, конечно, осознавала, что позже, в случае открытия всех обстоятельств, месть бандитов, которая падёт на неё, будет ужасна. И все эти рассказы о вероломном нарушении поручиком (которого она едва знала) некого договора — не более чем хорошо прикрытая ложь. А значит, отвечать можно той же монетой, столь любезно предлагаемой этой ужасной женщиной. Наконец, уверенность в том, что для своего спасения она приложила все старания, убедила похитителей, и Анна Викентьевна дала своё согласие. Написанное якобы своему любовнику Полушкину письмо было подписано и сдобрено слезами, а дверь узилища снова оказалась запертой. День должен был повторить предыдущий, лишь с небольшим исключением: стали два раза приносить еду и давали вволю напиться.

* * *

Мы часто говорим: трать сокровища своего духа, не копи в себе — вернётся сторицей; плачь, дабы утешиться; скорби, дабы возрадоваться; стремись к совершенству, дабы научить других, смело и без оглядки лезь на этот столб развития, а сорвёшься — падай и место запоминай. Запоминай, где соломки подстелить, где обильно смазано жиром и слишком скользко, а где стоит натереть канифолью и рискнуть. Вроде, всё я делаю правильно, а на душе всё равно неспокойно, слишком стремительно развиваются события.

Однако стоит честно признаться, что было нечто крайне забавное в том, как я готовил первый цех завода к торжественному открытию. Чуть ли не на цыпочках подкрался к крыльцу проходной — так осторожно, словно все приглашённые могли наблюдать за мной из берёзовой рощи, готовясь немедленно обнаружить меня. Вытянув длинную красную ленту и обвязав ее вокруг колон, положил на надлежащее место ножницы и сразу же отступил в сумрак, словно стремясь оставаться невидимым. Сложно было даже представить, насколько я оттягивал этот момент ещё неделю назад, обучая почти круглые сутки своих рабочих. И не по тому: а вдруг что-то пойдёт не так? Генератор не запустится или, не дай бог, короткое замыкание. В мире всё возможно и не стоит окунаться в крайности. Просто старт уже нельзя было оттягивать бесконечно. С открытием цеха мы договорились с Генрихом Вальдемаровичем об аренде его имения (кто же мог предположить, что штабс-капитану срочно потребуются деньги), а это начало нового этапа, причём с опережением разработанного плана чуть ли не на полгода. В общем, прожекты придётся переиначивать, сдвигая сроки и изыскивая возможности.

Солнце уже озарило фасад противоположного здания столярного цеха, а значит, уже как минимум пять часов. Минут через пятьдесят должны появиться кареты с приглашёнными гостями, выехавшие от особняка Есиповича, а глазеющая публика уже начала собираться. Вот появилась пятёрка обслуживающих механизмы мастеров, а вслед за ними Клаус Иванович, бывший геодезист и строитель каналов, а ныне ведущий химик опытного производства. Как-то незаметно подтянулись размещавшиеся в Абраменках разнорабочие, тут же и каменщики и даже Маркел Кузьмин, привезший вчера одну из последних партий кирпича с десятком односельчан, подрядившихся на работу. В принципе, вся эта торжественная церемония только для них, остальные — риторическая вода, но без присутствия смоленского бомонда, к сожалению, даже в их, глазах настоящих тружеников, она будет не полной.

— Поздравляю Вас, мой дорогой сосед, — произнёс Есипович, когда церемония закончилась и опорожнившие две дюжины бутылок дорогущего шампанского, новоявленные миноритарные смоленские акционеры расселись по экипажам.

— С чем, Генрих Вальдемарович? — спросил я.

— Как с чем? А разве не к этому вы стремились, когда прибыли сюда? Впрочем, — задумчиво произнёс штабс-капитан, — конечно, нет. Я хотел выразить восхищенье, как лихо Вы заполучили в свой карман этих олухов из свиты губернатора и три десятка подённых душ выкупленных от рекрутского набора.

— Думаете, это было необходимо? — усомнился я. — Триста пятьдесят рублей за душу, как-никак. Вы точно мне подмигивали?

— После того, как я сам им это предложил, — да. Почти задарма получить на четверть века молодых, полных сил мужиков — да за это душу чёрту заложить можно.

— А Вас не смущает, "дорогой сосед", что эти рекруты наверняка приписаны к своим полкам, — усомнился я, — и их рано или поздно примутся искать?

Генрих Вальдемарович откровенно расхохотался и, успокоившись, произнёс:

— Даже взявший у Вас деньги майор, совершенно не представляет, какое количество рекрутов сгинут по дороге. По глупости или несчастью, это уж как бог даст, но из сотни редко меньше двух десятков. Так-то мой дорогой сосед. И ещё, Вы наверно не в курсе, что Ашу пришло письмо из Калуги, где, между прочим, упомянуты кое-какие подвиги смоленских путешественников. Жаловался Его Высокопреподобие.

— Где Калуга, а где мы, — шутливо парировал я.

— Это так, — скептически заметил Есипович. — Только Вы в святом месте кучу людей укокошили и для канцелярии губернатора Вам бы этот инцидент просто так с рук бы ни сошёл, кабы ни тот майор, которому Вы сейчас услугу оказали. Архимандрит в Тихоновой Пустыни хоть и простой настоятель, а до Синода дойти в состоянии.

— Что-то не пойму я Вас, Генрих Вальдемарович.

— Да как же Вы не можете взять в толк, — с удивлением произнёс Есипович, — что любая крупная мануфактура здесь завязана на самого! А Вы даже не почесались испросить дозволения. Тем более что маршрут известен, дорогу к Анастасии Казимировне не забыли?

— Так не проще ли было занести самому?

— Изволите шутить? Зачем тогда на службе эта куча прихле… ну Вы поняли. Кстати, одна из тысяч, взятая мною у Вас идёт на убранство только что выстроенной Верхне-Георгиевской церкви. И так делает каждый.

— Генрих Вальдемарович, — с сожалением произнёс я, — а вам не обидно за Россию? Что у нас вот так, всё через одно место происходит?

Есипович быстро взглянул на меня неожиданно злыми глазами.

— Вы хотите сказать, Алексей Николаевич, что Вы не желаете, чтобы всё было по-старому?

— Я думаю, что терпеть прежнее положение вещей невозможно, — резко высказался я. — Так больше продолжаться не может. Я ни копейки больше не заплачу ни Ашу, ни Машу, ни кому-либо другому.

Минуты две Генрих Вальдемарович ничего не отвечал, и мы молча стояли напротив друг друга. Лицо Есиповича было красное, как помидор, и носило решительное выражение, но вдруг это выражение поменялось, он рассмеялся и тихо произнёс, пожимая плечами:

— Не будем спорить, и надеюсь, кроме меня Вы об этом никому не расскажете. Ни Вам и не мне менять устоявшиеся реалии, ибо так и до французских событий недалеко. Подумайте об этом, ибо, — прибавил он, покровительственно смотря на меня, — мы даже представить себе не можем, что произойдёт, если исчезнет круговая порука. У нас по-другому не выходит. — Сказав это, Есипович повернулся к ожидающему его экипажу и, усевшись, вдруг высунулся:

— Конечно, — тихо сказал он, глядя на меня испытующим взглядом, — поступать по совести это Ваше право, но помните: якобинство давно вышло из моды. Однако если Вы так ратуете за Россию, как и я, мы должны идти одной дорогой, и мои мысли совпадают с Вашими. По крайней мере, я так думаю.