Сталин: как это было? Феномен XX века
Шрифт:
В. Кондрашин приводит потрясающие воображение факты абсолютного лишения крестьянских хозяйств всяких средств к существованию, выживанию. Приводятся и документы за подписью Сталина, приказывающие проводить именно такую политику на селе.
Так, например, за период с февраля по апрель 1933 года, когда голод в зерносеющих местностях достиг своего апогея, Политбюро ЦК ВКП(б) приняло четыре постановления о применении репрессий в отношении колхозников и единоличников в Нижней и Средней Волге, «саботирующих» семенную кампанию: 20 февраля — постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о высылке из Нижне-Волжского края единоличников и исключенных из колхозов; 14 апреля — «о выселении из Средне-Волжского края кулаков и единоличников»; 15 марта — «о высылке из Нижне-Волжского края раскулаченных хозяйств»; 23 апреля —
По-новому подходит пензенский историк и к трактовке роли так называемых кулаков. «Коллективизация, — пишет В. Кондрашин, — разрушила одну из традиционных систем выживания земледельцев во время голода, связанную с существованием в деревне кулака. Кулак, или, точнее, — зажиточный хозяйственный хлебороб, был постоянным гарантом для бедняка на случай голода. К нему он всегда мог обратиться за помощью, чтобы дотянуть до нового урожая».
«Для деревни раскулачивание стало фактором, не только подорвавшим сельскохозяйственное воспроизводство, но и усугубившим положение земледельцев в условиях голода. Главный результат раскулачивания — то, что в 1932—1933 годах колхозы не смогли равноценно заменить кулака с точки зрения оказания помощи голодающим казакам и крестьянам. И в Поволжье, и на Северном Кавказе, так же как и в других регионах СССР, нормы хлеба, выделяемой колхозникам в счет продовольственной ссуды за выполнение колхозных работ, ни в какое сравнение не шли с теми “нормами”, которые получали они в доколхозной деревне, работая на “эксплуататора…” Пензенский ученый подкрепляет свой вывод обнаруженным в архиве письмом простой колхозницы из Северо-Кавказского края: «Раньше, — с нескрываемой ностальгией писала она в Москву, — каждый кулак набирал на полку десятки людей, и хотя издевался над ними в работе, но все же варил крутую кашу со старым свиным салом и платил по 80 копеек в день. На эти деньги можно было пуд хлеба купить. «Теперь же за 400—500 грамм хлеба в день отдаешь свой труд, даже корову, и ничего не получаешь».
Мнение этой насильственно загнанной в колхоз крестьянской женщины, бесхитростно оценившей политику коллективизации по Сталину и решившейся написать об этом в правительство СССР, было преобладающим в среде деревенской бедноты. Это признает и сам В. Кондрашин, отыскавший этот листок бумаги в Российском государственном архиве социально-политической истории. Не удержавшись от идеологической оговорки («вполне возможно, что эта колхозница несколько приукрасила щедрость “благодетеля”, чтобы таким образом пристыдить колхозную администрацию и, в противопоставление ситуации с “классовым врагом” заставить ее активнее действовать для улучшения условий труда в колхозе»), Кондрашин, тем не менее, вынужден отметить, что «данная ею характеристика “кулацкой помощи” подтверждается и другими многочисленными источниками».
Но в период коллективизации не все на селе «ничего не получали».
Председатель сельсовета «ежемесячно получал заработную плату в размере 250 рублей и 16 килограммов муки на себя и по 8 килограммов на каждого члена семьи». Секретарю сельсовета плюс к зарплате райком партии ежемесячно доплачивал 50 рублей. «Конечно, эти выплаты и пайки были минимальными с точки зрения обычных потребностей человека в нормальное время. Но все же этого было достаточно, чтобы выжить и не умереть от голода. В частности, весной 1933 года в Нижне-Волжском и Средне-Волжском краях на 250 рублей (зарплату председателя колхоза) по базарным ценам можно было купить 2 пуда ржаной муки (1 кг стоил 8 рублей 14 копеек), либо 7 ведер картошки (1 кг стоил 4 рубля 70 копеек), либо 76 литров молока (1 литр стоил 3 рубля 30 копеек), либо 214 яиц (1 десяток стоил 11 рублей 67 копеек). Даже на 50 рублей секретарь сельской партячейки мог купить на рынке 2 ведра картофеля» {106} .
Иными словами, авторы коллективизации в буквальном смысле морили голодом массу крестьян, «дрессируя» их на повиновение властям, но управленческий слой на селе все же подкармливали, чтобы с его помощью можно было держать в повиновении «все стадо».
6.
С ЧЕГО НАЧИНАЛСЯ ГОЛОД 30-х?Первые его грозные всполохи в зернопроизводящих районах страны проявились в августе 1931 года. 12 августа Каганович пишет Сталину на юг письмо, где сообщает, что «ухудшение урожая захватило ряд хлебных районов страны и ряд руководителей (Украины, Башкирии, Татарии, вся Нижняя Волга, другие) ставят вопрос о пересмотре плана хлебозаготовок в сторону уменьшения».
Но Генсек еще не отдает себе отчета в надвигающейся погодной катастрофе. 17 августа 1931 года он отвечает Кагановичу: «…Зерновая проблема уже разрешена у нас».
21 августа Каганович и Постышев вновь пишут Сталину: «Приехал Эйхе специально просить ЦК пересмотреть план, ввиду большого урона от засухи в ряде районов. Он просит вместо 100 миллионов — 63 миллиона пудов. В беседе мы отклонили его просьбу, но, судя по всем данным, без некоторого снижения не обойтись, примерно, до 80—85 миллионов пудов. Просим дать директивы!»
А Эйхе — это вся Западная Сибирь (Р.И. Эйхе был в этот период 1-м секретарем Западно-Сибирского крайкома ВКП(б)).
В ответной телеграмме 22 августа Сталин соглашается: «Придется немного снизить план сибирякам и средневолжцам. Боюсь, что Нижней Волге тоже придется несколько снизить».
Но снижение планов хлебозаготовок носило несущественный характер. Генсек упорно считал, что деньги на индустриализацию лежат только в деревне. 24 августа 1930 года Сталин писал Молотову из Сочи: «Микоян сообщает, что заготовки растут, и каждый день вывозим хлеба 1—1,5 млн. пудов. Я думаю, что этого мало. Надо поднять (теперь же) норму ежедневного вывоза до 3—4 млн. пудов минимум. Иначе рискуем остаться без наших новых металлургических и машиностроительных (Автозавод, Челябзавод и пр.) заводов… Словом, нужно бешено форсировать вывоз хлеба».
Сталина, похоже, в собственной правоте этого тезиса убеждал анализ существующего положения с товарным зерном. Наиболее полную картину в этом отношении дает В.П. Данилов. В целом, писал он в 1989 году, урожаи 1931—1932 годов были лишь немного ниже средних многолетних и сами по себе они не грозили голодом. Валовой сбор зерна в 1925 году составил 724,6 млн. ц; в 1926 — 768,3 млн. ц; в 1927 — 723 млн. ц; в 1928 — 733,2 млн. ц; в 1929-м —717,4 млн. ц.
Проблема была в товарном зерне, из объемов которого можно было формировать хлебный экспорт.
В 1913 году, пишет Данилов, при валовом сборе в 765 млн. ц зерновых было вывезено 96,5 млн. ц. А в 1926 году валовой сбор составил 768,3 млн. ц, но вывоз упал почти в 5 раз и составил всего —21,8 млн. ц.
В 1930 году положение немного улучшилось. Было собрано 835 млн. центнеров хлеба (на 70 млн. ц больше, чем в предвоенном 1913 году), что позволило экспортировать 48,4 млн. центнеров. В 1931 году сбор составил намного меньше — 695 млн. центнеров, но на внешний рынок было вывезено больше зерна — 51,8 млн. ц.
В 1932 году валовой урожай зерновых составил 699 млн. центнеров, а экспорт хлеба упал до рекордно низкой отметки — 18 млн. ц. {107}
23 июня 1932 года Каганович пишет Сталину в Сочи о планах Внешторга (Розенгольц), несмотря на плохие виды на урожай, резко увеличить экспорт зерна до 4 млн. тонн и предлагает немного поправить Розенгольца в сторону сокращения экспорта. Сталин отвечает через два дня: «По экспорту хлеба предлагаю серьезно сократить план Розенгольца». В итоге реальный экспорт составил около 16 млн. ц.
Похоже, действительность немного отрезвила Сталина. Но на его отношение к крестьянству это никак не повлияло. Генсек продолжал гнуть прежнюю линию. Голод уже поразил огромные пространства и распространился на Центрально-Черноземный район, Кубань, Северный Кавказ, Украину, Поволжье, Казахстан. Чтобы спасти детей и себя от голодной смерти, люди бросились в бега из родных мест. Но не тут-то было.
В письме Кагановичу 18 июня 1932 года Генсек раздраженно пишет об «оторванности секретарей от деревни. Результаты этих ошибок сказываются теперь на посевном деле, особенно на Украине, причем несколько десятков тысяч украинских колхозников все еще разъезжают по всей европейской части СССР и разлагают нам колхозы своими жалобами и нытьем».