Сталин. Большая книга о нем

напиваться и иной раз выражался довольно резко и грубо, что приходится напиваться. Он

делал так из угодничества к Сталину и других принуждал: «Надо скорее напиться. Когда

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

131

напьемся, скорее разойдемся».

А апогей в процессе «алкоголизации» высшего руководства страны, по мнению Хрущева,

наступил в послевоенный период, особенно в последние годы жизни Сталина:

Меня могут спросить: «Что же, Сталин был пьяница?» Можно ответить, что и был, и

не был. То есть был в том смысле, что в последние годы не обходилось без того, чтобы пить,

пить, пить. С другой стороны, иногда он не накачивал себя так, как своих гостей, наливал себе

вино в небольшой бокал и даже разбавлял его водой. Но Боже упаси, чтобы кто-либо другой

сделал подобное: сейчас же следовал «штраф» за уклонение, за «обман общества». Это была

шутка. Но пить-то надо было всерьез за эту шутку. А потом человека, который пил «в

шутку», заставляли выпить всерьез, и он расплачивался своим здоровьем. Я объясняю все это

только душевным состоянием Сталина. Как в русских песнях пели: «Утопить горе в вине».

Здесь, видимо, было то же самое.

После войны у меня заболели почки, и врачи категорически запретили мне пить

спиртное. Я Сталину сказал об этом, и он какое-то время даже брал меня, бывало, под

защиту. Но это длилось очень непродолжительное время. И тут Берия сыграл свою роль,

сказав, что у него тоже почки больные, но он пьет, и ничего. И тут я лишился защитной

брони (пить нельзя, больные почки): все равно пей, пока ходишь, пока живешь!

Кстати, в оценке того, что происходило за столом у Сталина в последние годы его жизни,

с Хрущевым солидарны и другие участники застолий, проходивших на Ближней даче.

Например, Милован Джилас вспоминал:

Ужин начался с того, что кто-то, думаю, что сам Сталин, предложил, чтобы каждый

сказал, сколько сейчас градусов ниже нуля, и потом, в виде штрафа, выпил бы столько стопок

водки, на сколько градусов он ошибся. Я, к счастью, посмотрел на термометр в отеле и

прибавил несколько градусов, зная, что ночью температура падает, так ошибся всего на один

градус. Берия, помню, ошибся на три и добавил, что это он нарочно, чтобы получить побольше

водки.

Подобное начало ужина породило во мне еретическую мысль: ведь эти люди, вот так

замкнутые в своем узком кругу, могли бы придумать и еще более бессмысленные поводы,

чтобы пить водку, — длину столовой в шагах или число пядей в столе. А кто знает, может

быть, они и этим занимаются! От определения количества водки по градусам холода вдруг

пахнуло на меня изоляцией, пустотой и бессмысленностью жизни, которой живет советская

верхушка, собравшаяся вокруг своего престарелого вождя и играющая одну из решающих ролей

в судьбе человеческого рода. Вспомнил я и то, что русский царь Петр Великий устраивал со

своими помощниками похожие пирушки, на которых ели и пили до потери сознания и решали

судьбу России и русского народа.

Анастас Микоян, которого в особых симпатиях к Сталину заподозрить трудно, в

отдельных моментах подтверждает наблюдения Хрущева и, в некоторой степени, Джиласа. Он,

правда, связывает изменение привычек Сталина не с политическими причинами, а с

самоубийством жены:

В то время мы часто обедали у Сталина. Обед был простой: из двух блюд, закусок было

мало, лишь иногда селедка — так, как и у всех у нас тогда было. Иногда была бутылка легкого

вина, редко водка, если приходили русские люди, которые больше любили водку. Пили очень

мало, обычно по два бокала вина. Присутствие Нади оказывало хорошее влияние на Сталина.

Когда ее не стало, домашняя обстановка у Сталина изменилась. Раньше обеды у

Сталина были как у самого простого служащего: обычно из двух блюд или из трех — суп на

первое, на второе мясо или рыба и компот на третье. Иногда на закуску — селедка.

Подавалось изредка легкое грузинское вино.

Но после смерти жены, а особенно в последние годы, он очень изменился, стал больше

пить, и обеды стали более обильными, состоявшими из многих блюд. Сидели за столом по 3—4

часа, а раньше больше получаса никогда не тратили. Сталин заставлял нас пить много,

видимо, для того, чтобы наши языки развязались, чтобы не могли мы контролировать, о чем

надо говорить, о чем не надо, а он будет потом знать, кто что думает.

Вообще оценок того, кто и как пил в гостях у Сталина, довольно много. Феликс Чуев,

много беседовавший с Молотовым, приводит в своей книге о нем такие воспоминания

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

132

относительно того, когда Хрущев стал сам увлекаться алкоголем. И эти воспоминания в корне

противоречат тому, как Никита Сергеевич рассказывал о своих «больных почках» и нежелании