Сталин. По ту сторону добра и зла

В двух последних статьях Ленин писал о захлестнувшем партию бюрократизме. По сути, они были направлены против Сталина, поскольку именно он несколько лет возглавлял Рабкрин, призванный бороться с бюрократией. Правда, при этом он почему-то упускал из вида, что именно в его «царствование» численность советского аппарата достигала 2,5 миллиона совслужащих, что в 10 раз превышало число чиновников в царской России.

Да и как было не появиться советской бюрократии, если с подачи самого Ильича правительство приняло замечательное для чиновников постановление «О материальном поощрении активных партработников».

Быстро набирала силу «номенклатура», численность которой составляла уже более 20 тыс. человек. Вся эта громада опиралась на бесчисленное множество всевозможных домкомов, завкомов, партячеек, парткомов и прочих «комов», а во главе их в лучшем случае стояли так блестяще описанные Булгаковым «швондеры», в худшем — сами «шариковы».

По глубокому убеждению вождя, членам ЦКК следовало «составить сплоченную группу, которая, невзирая на лица, должна будет следить за тем, чтобы ничей авторитет, ни генсека, ни кого-либо другого из других членов ЦК, не мог помешать им сделать запрос, проверить документы и вообще добиться безусловной осведомленности и строжайшей правильности дел».

И то, что слова об авторитете генсека в сталинских изданиях опускались, лучше всего говорит о том, чего хотел Ильич. Но если в статье «Как нам реорганизовать Рабкрин» Ленин больше подкалывал и намекал, то в статье «Лучше меньше да лучше» он уже обрушился на Сталина с уничтожающей критикой.

«Будем говорить прямо, — писал вождь, — наркомат Рабкрина не пользуется сейчас ни тенью авторитета. Все знают о том, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения нашего Рабкрина, нет и что при современных условиях с этого наркомата нечего и спрашивать». Ну а чтобы все было еще понятнее, Ленин обращался к «любому из теперешних руководителей Рабкрина или лиц, прикосновенных к нему, может ли он сказать по совести — какая надобность на практике в таком наркомате, как Рабкрин?»

Далее шло уже прямое обвинение Сталина. «В скобках будь сказано, — писал Ленин, — бюрократия у нас бывает не только в советских учреждениях, но и в партийных». Все это, конечно, правильно, но невольно напрашивается вопрос: а возможно ли было победить бюрократию? В царской России с ней тоже пробовали бороться. И занималось этой борьбой третье отделение собственной канцелярии Его Императорского Величества.

«Император Николай, — объяснял создание своего департамента его первый начальник граф Бенкендорф, — стремился к искоренению злоупотреблений, вкравшихся во многие части управления...»

Что же касается самой бюрократии, то ее расцвет в России связывают с царствованием Александра I, и прежде всего с деятельностью А.Н. Сперанского. «В кабинете Сперанского, — писали современники, — в его гостиной, в его обществе... зародилось совсем новое сословие, дотоле неизвестное, которое, беспрерывно умножаясь, можно сказать, как сектой покрывает всю Россию, — сословие бюрократов». Чиновники размножились в таком несметном количестве, что появились специальные казенные города, высший круг которых состоял исключительно из должностных лиц.

Описывая «деятельность» пензенского губернатора, Вигель вспоминал: «Новый губернатор царствовал тиранически, деспотически. Он действовал как человек, который убежден, что лихоимство есть неотъемлемое священное право всех тех, кои облачены какою-либо властию, и говорил о том непринужденно, откровенно... «Хороша здесь ярмарка, — говорил он... с досадною усмешкой, — Бердичевская в Волынской губернии дает тридцать тысяч серебром губернатору; а мне здесь купчишки поднесли три пуда сахару; вот я же их!»

И что бы там Ленин ни говорил о бюрократии, во всех его рассуждениях имелся один, но весьма существенный изъян: он совершенно не учитывал, что дело ему придется иметь не с вымышленными им героями, а с обыкновенными людьми. И все они — и пролетарии, и буржуа, и крестьяне, и эсеры, и большевики — имели свои слабости и недостатки.

Помимо всего прочего, надо было понимать, что бюрократия есть естественное состояние любой системы. И там, где одна комиссия проверяла другую, ничего иного и быть не могло. Усугубляла положение однопартийная система и полнейшее отсутствие свободной прессы.

Но, увы... Ленин не проработал ни одного дня в государственном учреждении, а потому и выступал с подобной критикой. Впрочем, прозрение придет к нему быстро, он схватится за голову, но... будет уже поздно. И все же главным итогом ленинского Завещания было окончательное признание им «коренной перемены всей точки зрения... на социализм», о которой он поведал в своей знаменитой статье «О кооперации». Теперь он видел главный поворот во внутренней политике «в перенесении центра тяжести с политической борьбы на мирную организационную «культурную работу».

Под «культурничеством» он понимал отнюдь не просвещение, как это и по сей день кажется многим, а создание потребительских кооперативов. «Нам нужно, — писал он, — сделать еще очень немного с точки зрения «цивилизованного» (прежде всего грамотного) европейца для того, чтобы заставить всех поголовно участвовать не пассивно, а активно в кооперативных операциях. Собственно говоря, нам осталось «только» одно: сделать наше население настолько «цивилизованным», чтобы оно поняло все выгоды от поголовного участия в операции и наладило это участие. «Только» это. Никакие другие премудрости нам не нужны теперь для того, чтобы перейти к социализму».

Другое дело, что в такой отсталой стране, как Россия, должна была пройти целая эпоха между пролетарской революцией и наступлением социализма. Да, власть находилась в руках большевиков, что же касается экономики, то она оставляла желать много лучшего. И чтобы сделать Россию нэповскую Россией социалистической, требовалось осуществить глубокое обновление общества и преодолеть вековую отсталость практически во всех сферах экономической и социальной жизни.

Потому и рассматривал Ленин социалистическую революцию как длительный процесс. Потому и говорил об осторожном «реформистском подходе» в этом самом строительстве. В свое время Ленин только посмеялся над Робертом Оуэном, писавшем о плавном и мирном переходе капитализма в социализм, но теперь он взглянул на великого утописта совсем другими глазами.

Власть в России была в руках рабочего класса, этой власти принадлежали все средства производства, и, по словам Ленина, «задачей осталось только кооперирование населения». «А строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, — писал он, — при классовой победе пролетариата над буржуазией — это есть строй социализма». И далеко не случайно это утверждение было свернуто в формулу: «Кооперативы плюс Советы равняются социализму».

Все это было, конечно, прекрасно, если бы не одно «но» и весьма существенное. Кооперация является добровольным объединением лиц, не связанных с государством, то есть людей совершенно от этого самого государства свободных. И рано или поздно организованное в кооперативы население стало бы представлять собой огромную независимую экономическую, а значит, и политическую силу.