Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Что ж, все правильно, и лицемерие всегда оставалось лицемерием. То, что Троцкий ничего не делал, никого не смущало. И, судя по всему, он мог бы бездельничать еще много лет. Но стоило ему только замахнуться на высшую партийную власть, как он сразу же превратился в «раскольника», «предателя» и «врага Ленина».
К великому сожалению Сталина и других членов Политбюро, Троцкий оказался не одинок, и всего через несколько дней Е. Преображенский написал письмо с критикой проводимого ими курса. «Режим, установленный в партии, — сетовал он, — совершенно нетерпим. Он убивает самодеятельность партии, подменяет партию подобранным чиновничьим аппаратом...»
К 15 октября письмо подписали еще 46 видных членов партии. Осудив руководство партии
Сталин, как, впрочем, и другие члены Политбюро, даже не сомневался в том, что Троцкий знал об этом письме, если вообще не являлся его автором. И, перефразируя название известного рассказа Горького «Двадцать шесть и одна», Зиновьев метко окрестил выступление оппозиции: «Сорок шесть и один». Конечно, в обрушившейся на Политбюро критике было много справедливого, но Сталина мало волновала эта лирика. Все это он считал бутафорией, и в подоплеке гонений на бюрократизм видел все ту же борьбу за власть.
Положение осложнялось еще и тем, что на сторону «46 и одного» встали многие молодые члены партии, которые ничего не знали о далеко не безупречном прошлом их кумира. Особенно отличались своей приверженностью к «демону революции» романтически настроенные студенты. «Сторонников ЦК, — отмечал приехавший в ноябре 1923 года в Москву Микоян, — среди выступавших было очень мало, и большинство выступали не на высоком уровне. Нападки же на линию партии были весьма резки».
И как знать, чем бы закончились все эти митинги, если бы Троцкий не заболел и, по его собственным словам, не «прохворал всю дискуссию против троцкизма». Конечно, отсутствие в самый важный момент Троцкого значительно ослабило оппозицию. Но, думается, она и с ним вряд ли бы победила. К тому времени партия ориентировалась уже не на блестящих ораторов, а на указания Секретариата ЦК и лично товарища Сталина.
18 октября неожиданно для всех в Москву приехал Ленин. Он побывал в своей квартире в Кремле, заглянул в зал заседаний Совнаркома и посетил сельскохозяйственную выставку. Отобрав несколько книг в своей библиотеке, он вернулся в Горки.
Вождь ничем не выразил своего отношения к скандалу в партии (если вообще знал о нем). Тем не менее его присутствие ободрило Сталина, и 19 октября восемь членов и кандидатов в члены Политбюро обратились с письмом к членам ЦК и ЦКК, в котором осуждали раскольническую политику Троцкого и его сторонников. К этому времени уже окончательно стало ясно, что никакой мировой революции не будет, поскольку революция в Германии, на которую большевики возлагали столько надежд, потерпела поражение. Руководство партии перехватило инициативу и начало наступление на оппозицию.
Тем не менее на открытую схватку Политбюро не решилось и предложило не выносить сор из избы. Компромисс с Троцким выразился в резолюции Политбюро, ЦК и Президиума ЦКК «О партийном строительстве», над текстом которой лидеры партии работали на квартире заболевшего Троцкого. «Рабочая демократия, — говорилось в резолюции, — означает свободу открытого обсуждения, свободу дискуссий, выборность руководящих должностных лиц и коллегий». Ну и помимо всего прочего, резолюция осудила бюрократизм за то, что он во всякой критике видел «проявление фракционности».
Что же касается Троцкого, то, признавая необходимость принятия срочных мер по демократизации партийной жизни, он уже не настаивал на немедленной смене партийного руководства.
Инцидент казался исчерпанным, и Сталину, по его собственным словам, показалось, «что, собственно, не о чем драться дальше...» Более того, тот самый Сталин, который ненавидел Троцкого всей душой, сделал главному смутьяну комплимент в «Правде». «Я знаю Троцкого, — писал он в статье «О задачах партии», — как одного из тех членов ЦК, которые более всего подчеркивают действенную сторону
партийной работы». Впрочем, даже здесь он не обошелся без колкости и весьма откровенно намекнул Троцкому: хватит болтать и пора браться за настоящую работу...ГЛАВА СЕДЬМАЯ
И Лев Давидович взялся. Да так, что успокоенное было Политбюро содрогнулось. 8 января 1924 года «тяжело больной» Троцкий появился на одном из партийных собраний Москвы, где и зачитал свое знаменитое «Письмо к партийным совещаниям», названное им «Новым курсом».
Компромиссную резолюцию от 5 декабря он посчитал своей победой (в какой-то степени она ею и была) и теперь решил продолжить наступление. Более того, он уже не сводил все внимание к собственной незаурядной личности, а выступал как бы от имени партии, которая и провозгласила в резолюции от 5 декабря свой «новый курс». На демократию...
Со своей обычной резкостью Лев Давидович обрушился на «идейное оскудение» политической мысли, которое явилось следствием власти аппарата над партией.
В ленинизме он видел не набор догм, а вечно живое учение, которое, по его мнению, состояло «в мужественной свободе от консервативной оглядки назад, от связанности с прецедентами, формальными справками и цитатами». И лучшими доказательствами тому служили Брест-Литовск, создание регулярной армии и введение нэпа, то есть та самая политика «крутых поворотов», с какой Ленин смело шел навстречу жизни. Правда, при этом он весьма искусно опускал приверженность вождя к известным доктринам, лучшим примером чего являлась книга Ленина «Государство и революция», в которой тот прямо-таки жонглировал цитатами из Маркса и Энгельса. Другое дело, что Ленин, когда его «доставала» жизнь, с той же ловкостью уходил от этих самых цитат.
Не понял Троцкий и того, что теперь, когда Ленин уже не мог создать ничего нового, его «вечно живое учение» было обречено превратиться в догматический справочник большевизма. Что, в конце концов, и случилось. Да и не до ленинизма ему было. А если он ему и был нужен, то только как знамя, под которым он собирался прийти к власти. Потому и говорил о перерождении многих старых партийцев и призывал к замене их молодыми и неиспорченными коммунистами. «Вывод только один, — говорил он, — нарыв надо вскрыть и дезинфицировать, а кроме того, и это еще важнее, надо открыть окно, дабы свежий воздух мог лучше окислять кровь».
Если же откинуть тайную суть всех этих иносказаний, то это был все тот же призыв к смене партийного руководства. Только теперь Троцкий очень ловко связывал свои требования с подписанной им резолюцией Политбюро «О партстроительстве». Как того и следовало ожидать, Политбюро «Новый курс» не понравился. И, конечно, публиковать столь откровенные призывы к смене власти никто не хотел.
Однако Сталин выступил против. «Говорят, — сказал он, — что ЦК должен был запретить печатание статьи Троцкого. Это неверно, товарищи. Это было бы со стороны ЦК опаснейшим шагом. Попробуйте-ка запретить статью Троцкого, уже оглашенную в районах Москвы! ЦК не мог пойти на такой опрометчивый шаг».
Письмо Троцкого появилось в «Правде» и вызвало большой отклик по всей стране. Судя по всему, люди уже начинали понимать, что такое власть аппарата, и далеко не случайно Троцкого поддержали прежде всего служащие советских учреждений, студенты и военные. Многие партийные конференции и встречи проходили под явным влиянием сторонников Троцкого, и только на районных партийных конференциях Москвы за него было подано 36% голосов.
Особую тревогу ЦК вызывало то, что особенно широкую поддержку борьба Троцкого против бюрократизма и обновление стиля партийной работы обрела в армии. Дело дошло до того, что начальник Политуправления Красной Армии В.А. Антонов-Овсеенко приказал изменить систему партийно-политических органов Красной Армии на основе положений «нового курса». А когда Политбюро потребовало отозвать его циркуляр, Антонов-Овсеенко ответил прямыми угрозами.