Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
И... снова промахнулись. Вместо ожидаемого поощрения, Сталин обрушился на них с новой силой. «Хотите присвоить товарищу Сталину генералиссимуса? — возмущался вождь. — Зачем это нужно товарищу Сталину? Товарищу Сталину это не нужно. Товарищ Сталин и без этого имеет авторитет. Это вам нужны звания для авторитета. Товарищу Сталину не нужны никакие звания для авторитета. Подумаешь, нашли звание для товарища Сталина — генералиссимус. Чан Кайши — генералиссимус, Франко — генералиссимус. Нечего сказать, хорошая компания для товарища Сталина. Вы маршалы и я маршал, вы что, меня хотите выставить из маршалов? В какие-то генералиссимусы? Что это за звание? Переведите мне?!»
Как потом вспоминал Конев,
Гроза прошла стороной, но когда перед Сталиным предстал одетый в предполагаемый мундир генералиссимуса главный интендант Красной Армии генерал-полковник П.И. Драчев, тот с несказанным удивлением взирал на представившееся его глазам зрелище.
Выглядел этот самый мундир и на самом деле нелепо. Он был сшит по модели времен Кутузова, с высоким стоячим воротником, тогда как блиставшие позолоченными лампасами брюки имели современный пошив.
— Это кого же вы собрались так одевать? — спросил Сталин начальника тыла А.В. Хрулева голосом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Вас, товарищ Сталин... — пролепетал бедный Хрулев. Сталин покачал головой и сделал знак Драчеву удалиться. А когда тот вышел, он высказал все, что думал по поводу этого в высшей степени опереточного мундира.
Да, внешне все это выглядит весьма трогательно. Хотя и не может не вызывать некоторого недоумения. Не совсем понятно, почему Сталину нельзя было присваивать звание Героя Советского Союза. Рихард Зорге и начальник Генерального штаба тоже не ходили с винтовкой наперевес, но вряд ли у кого-нибудь может возникнуть сомнение в справедливости вручения им Золотых звезд Героев Советского Союза. И не награди эти самые «подхалимы» Сталина Звездой героя, им, надо полагать, было бы еще хуже.
Что же касается звания генералиссимуса, то и здесь просматриваются явные натяжки. Сталину с его знанием истории не могло не быть известно, что слово «генералиссимус» означает «самый главный» и вот уже в течение многих столетий является высшим воинским званием в некоторых странах. Поэтому вряд ли он не знал, что это звание носили А.С. Шейн, А.Д. Ментиков и А.В. Суворов — выдающиеся личности в российской истории.
Компания, надо заметить, далеко не самая худшая. И ссылаться в данном случае на Франко и Чан Кайши представляется не уместным. Тогда надо было отказываться и от звания маршала, которое носили не только Жуков и Ворошилов, но и Паулюс, и Кейтель.
И, читая все эти в общем-то совершенно надуманные возмущения званием Героя и титулом генералиссимуса, создается впечатление, что Сталин был недоволен совсем другим. Тем, что еще не было выдумано такой награды, которую носил бы только он один. Все, что ему предлагали, уже имели другие люди, и эти награды и звания как бы ставили его в один ряд с остальными смертными. А он уже стоял несоизмеримо выше их. И, думается, именно этим объясняется его недовольство.
Весьма странными кажутся рассуждения Сталина и о самом себе в третьем лице. Так можно рассуждать только о личности уровня Будды или Христа. То есть о непогрешимых...
У Сталина грехов хватало, что он, пусть и косвенно, но все же признал в своем выступлении 24 мая 1945 года на приеме командующих войсками: «Наше правительство сделало немало ошибок, в 1941—1942 годах были моменты отчаяния, когда наша армия отступала, оставляя наши родные села и города... потому
что не было выбора. Другой народ мог бы сказать правительству:«Вы не оправдали нашего доверия, уходите, мы поставим новое правительство, которое подпишет с немцами мир и даст нам передышку». Но русский народ не пошел этим путем, потому что верил в политику своего правительства. Спасибо тебе, великий русский народ, за доверие!»
Конечно, дифирамбы «великому русскому народу» звучали патетически. Впрочем, кто знает, может быть, Сталин и благодарил его как раз за то, что он никогда не спрашивал со своего правительства по самому большому счету так, как это делали другие народы. А спросить было нужно. И с правительства, и с самого Сталина. За многое. Но... не в традициях «великого русского народа» спрашивать со своих владык. Он привык только отвечать. Да и не до вопросов тогда было. Охватившая огромную страну великая радость заставила забыть о перенесенных страданиях, лишениях и горьких утратах, вселяла надежды на будущее, и никто, как это и свойственно для русских людей в минуты душевного подъема, не собирался сводить счеты...
Самого же Сталина волновало уже совсем другое: устройство послевоенного мира, в котором он собирался теперь играть ведущую роль. Благо, что все предпосылки у него для этого были, и его на все лады славили практически все правительства и народы мира. И пока его победоносные армии еще стояли в Европе, с этим самым устройством надо было спешить.
Была и еще одна причина. Война отняла много сил, и Сталин с каждым днем чувствовал себя все хуже и хуже. И если, не дай Бог, с ним что-нибудь случится, никто из его окружения не сможет воспользоваться плодами его победы.
26 июня Сталин встретился со специальным помощником президента США Гарри Гопкинсом и предложил провести встречу в верхах. На этот раз в Берлине. Союзники назначили встречу на середину июля, но только в Потсдаме, поскольку в Берлине было небезопасно.
В Берлин было решено ехать поездом. Полет на «Дугласе» Сталин сразу отверг. Он не мог забыть того ужаса, какой охватил его во время его единственного в жизни полета в 1943 году. По дороге в Тегеран самолет несколько раз проваливался в воздушные ямы, и каждый раз Сталин проклинал себя за допущенную им глупость.
Берия разработал специальный маршрут, который проходил севернее обычного. Безопасность поездки обеспечивали 17 тысяч человек войск НКВД и почти 1500 оперативников. На каждом километре железнодорожного пути стояли от 6 до 15 человек солдат. Во время прохождения специального поезда на линии курсировало 8 бронепоездов войск НКВД.
Когда-то молодого Сталина поразило то, что Ленин появился на съезде партии точно в назначенное время. Что, на его взгляд, было не солидно. И теперь он показал, как должен приезжать куда бы то ни было государственный деятель его уровня. Только с опозданием.
Извиняясь перед Трумэном, Сталин сослался на затянувшиеся переговоры с китайцами. Тот сделал вид, что поверил, и выразил свое великое удовольствие от знакомства с генералиссимусом. Этот психологический прием Сталин повторит в Потсдаме еще не раз, и член английской делегации сэр У. Хейтер позже скажет: «Сталин все время опаздывал на заседания, и нам приходилось долго ожидать его прибытия...»
Трудно сказать, насколько это было правдой, но ходили слухи, что настоящей причиной опоздания Сталина в Потсдам была отнюдь не его мания величия и не переговоры с китайцами. А перенесенный им всего за несколько дней до открытия конференции инфаркт. Тем не менее советский вождь казался настолько бодрым и уверенным в себе, что личный врач Черчилля Моран записал в своем дневнике: «Нам нечего противопоставить настойчивости и упорству Сталина...»