Сталинград

На заседании Государственного комитета обороны Сталин заявил, что соперничеству между Еременко, командующим Сталинградским фронтом, и Рокоссовским, командующим Донским фронтом, должен быть положен конец. «Кого мы назначим ответственным за операцию „Кольцо“? – спросил он. Кто-то назвал имя Рокоссовского. Тогда Сталин поинтересовался мнением Жукова. „Еременко сильно обидится“, – заметил Жуков. „Мы не институт благородных девиц! Командовать будет достойный“, – резко оборвал его Сталин и поручил Жукову лично сообщить Еременко неприятную новость.

К началу операции «Кольцо» Рокоссовский имел в своем распоряжении 47 дивизий, 5 с половиной тысяч полевых орудий и тяжелых минометов и около 200 танков. Предполагалось, что ударные войска численностью 218 тысяч человек будут поддержаны авиацией. Однако Сталин и тут проявил нетерпение. Когда Воронов попросил отложить начало операции еще на четыре дня в связи с транспортными проблемами, Сталин ответил ему с едким сарказмом: «Вы намерены там рассиживаться до тех пор, пока немцы не возьмут вас и Рокоссовского в плен?» С огромной неохотой он все же перенес дату начала операции на 10 января.

* * *

Немецкие офицеры внутри «котла» гадали: что-то будет? Генерал Фибиг, командир 8-го воздушного корпуса, во время беседы с Рихтгофеном недоуменно вопрошал:

«Почему русские еще не раздавили 6-ю армию, как перезревший плод?» Офицеры группы армий «Дон» также недоумевали по поводу задержки активных действий. А дело было в том, что Воронов получил от Сталина новый приказ – подготовить для 6-й армии текст ультиматума.

В первую неделю января Воронов написал черновик послания, адресованного лично Паулюсу. Затем последовали длительные переговоры с Москвой, и, когда текст был наконец одобрен Ставкой, Воронов передал его в штаб Донского фронта для перевода на немецкий язык. Этим занялась группа антифашистов, возглавляемая Вальтером Ульбрихтом. А тем временем НКВД и армейская разведка Виноградова, как обычно, соперничая друг с другом, принялись за поиски подходящих кандидатов на роль парламентеров. В конце концов было решено из армейской разведки послать к немцам майора Александра Смыслова, а со стороны НКВД капитана Дятленко. Виноградов, инструктировавший парламентеров, неожиданно спросил Дятленко: «Ты хохол?» «Нет, товарищ полковник, – быстро нашелся Дятленко. – Я украинец». «Ну тогда ты почти что русский, – рассмеялся Виноградов и похвалил капитана: – Молодец, за словом в карман не лезешь, значит, достоин представлять Красную Армию на переговорах с фашистами». Затем оба парламентера имели беседу с начальником штаба Донского фронта генералом Малининым, а уж потом с самим Вороновым. После допроса с пристрастием Воронов решил, что Смыслов и Дятленко осознали важность возложенной на них задачи. Генерал Калинин пришел к такому же выводу. На самом же деле все участники этого предприятия имели весьма смутное представление о том, как должен вести себя парламентер. Позже Дятленко признался, что его познания в этой области военной науки ограничивались весьма смутными впечатлениями, почерпнутыми из пьесы Соловьева «Фельдмаршал Кутузов».

Закончив инструктаж, Воронов спросил: «Ну как, орлы, справитесь вы с этим делом?» «Справимся, товарищ генерал-полковник!» – в один голос воскликнули разведчики. Затем Калинин приказал интенданту выдать офицерам лучшую униформу, дабы те произвели на немцев выгодное впечатление. Интендант пообещал нарядить парламентеров, «как женихов», и плутовато при этом подмигнул. Вскоре избранники уже тряслись в «виллисе», направлявшемся к станции Котлубань. Офицеры красовались в новенькой форме, изъятой у двух генеральских адъютантов.

Станция Котлубань находилась на участке фронта, занимаемом войсками 24-й армии. С наступлением сумерек батареям было приказано прекратить огонь, и всю ночь напролет громкоговорители оповещали немцев о том, что утром к ним прибудут парламентеры. Утром 8 января на позициях с обеих сторон было тихо. Смыслов, Дятленко и высокий сержант, который должен был нести белый флаг и играть на трубе, отправились на передовую. Пройдя примерно половину пути, сержант заиграл «Внимание, внимание. Слушают все». Маленький отряд успешно продвигался вперед, но когда до немецких позиций осталось не более сотни метров, немцы вдруг открыли огонь[ 12 ]. Все трое были вынуждены укрыться за снежным валом. Больше всего при этом пострадала форма, которая к тому же почти не спасала от холода. Вскоре огонь прекратился, и парламентеры с опаской продолжили путь. Сержант, подавая сигнал трубой и размахивая белым флагом, последовал за ними. И снова послышались выстрелы. Впрочем, огонь велся не на поражение. Было ясно, что немцы вынуждают гостей повернуть обратно. После ряда неудачных попыток хоть немного продвинуться вперед Дятленко и Смыслов повернули к своим.

12

Позже Паулюс утверждал, что приказ открыть предупредительный огонь отдал не он. Возможно, он говорил правду и это распоряжение действительно отдал Шмидт.

В штаб Донского фронта разведчики вернулись очень расстроенные. «Не надо вешать нос, товарищи! – подбодрил их Воронов. – Ситуация такова, что просить должны они у нас, а не мы у них. Ничего, поддадим немцам жару, сами будут умолять зачитать им наши условия».

Всю следующую ночь русские самолеты разбрасывали над немецкими позициями листовки. В них содержался текст ультиматума и обращения к немецким солдатам. Для пущей убедительности германские позиции были подвергнуты бомбардировке и артобстрелу, а советские радиостанции транслировали текст ультиматума на всех частотах. Вряд ли в окруженной армии остался хоть один человек, не знакомый с содержанием пресловутого ультиматума. Позже пленные немецкие солдаты признавались, что читали советские листовки тайком, несмотря на угрозу наказания. Правду говорят – запретный плод сладок. В ту ночь Смыслову и Дятленко так и не удалось поспать. Сразу после полуночи разведчиков разбудили, и, пока они переодевались в свою старую форму (адъютанты, конечно, сразу же потребовали вернуть их собственность), к штабу подкатила машина. Старенький «виллис» доставил бывших парламентеров в разведывательное управление. Там Смыслов и Дятленко с удивлением узнали, что полковник Виноградов получил звание генерал-майора, а они сами награждены орденами Красной Звезды. Виноградов благодушно заметил, что генерала он получил за штаны, протертые по кабинетам за долгие годы военной службы. Чуть помолчав, новоиспеченный генерал-майор добавил, что Смыслов и Дятленко будут удостоены еще большей награды, если все-таки выполнят свою миссию со второй попытки.

Парламентеры забрались в машину вместе с Виноградовым и офицером, который сменил его на посту начальника разведки фронта. Всю дорогу Виноградов и его преемник горланили песни и рассказывали друг другу анекдоты «про генералов». В сдержанном докладе Дятленко не говорится, что они были сильно навеселе, но ясно, что оба успели отметить повышение в звании и по службе. Нестройное пение сопровождалось жестокой тряской. Штабная машина то и дело подпрыгивала на колдобинах и ухабах, которыми изобиловала разбитая и промерзшая проселочная дорога. Путь оказался долгим. Прежде чем переправиться через Дон, им пришлось обогнуть южную оконечность «котла». Только на рассвете парламентеры прибыли в штаб 96-й стрелковой дивизии, расположенный чуть западнее Мариновки.

Словно преступникам, приговоренным к смертной казни, Смыслову и Дятленко принесли роскошный завтрак и «наркомовские сто грамм». Повторная попытка «остограммиться» была решительно пресечена Виноградовым, который приказал разведчикам приготовиться к выполнению задания. Когда все были в сборе, Дятленко вдруг вспомнил, что вернул белый флаг интенданту еще в штабе фронта. Пришлось спешно делать новый из единственной простыни командира 96-й дивизии.

Все тот же штабной «виллис» отвез парламентеров к передовой. Дальше они должны были следовать уже пешком. Здесь к Смыслову и Дятленко присоединились пожилой сержант с трубой по фамилии Сидоров и лейтенант, добровольно вызвавшийся провести отряд через минные поля. Свой самоотверженный поступок он объяснил тем, что его жизнь не представляет никакой ценности по сравнению с жизнями парламентеров.

Разведчики и трубач натянули на себя белые маскхалаты, вылезли из окопа и двинулись через заснеженное поле. Виноградов вместе двумя другими генералами следил за их продвижением. Пройдя примерно половину пути, Сидоров заиграл «Внимание, внимание». За двадцать метров до немецких позиций разведчики остановились. Сидоров что было сил дул в трубу и размахивал белым флагом. «Что вам нужно?» – окликнули их из окопа. «Мы парламентеры. Нас послало командование Красной Армии! – прокричал Дятленко в ответ. – У нас письмо для вашего главнокомандующего. Требуем принять нас в соответствии с установленными нормами международного права». Из окопа показалось несколько голов и дула автоматов. «Идите сюда», – рявкнул какой-то солдат. Дятленко отказался двинуться с места, пока не переговорит с кем-нибудь из офицеров. Последовало несколько минут томительного ожидания, пока немцы совещались. Наконец унтер-офицер отправился за командиром роты. Как только он ушел, солдаты вылезли из окопа по пояс и принялись кричать: «Рус! Иди сюда». Один коротышка, укутанный в какие-то лохмотья, вскочил на бруствер и начал дурачиться, картинно тыча себя пальцем в грудь и повторяя: «Я – офицер».

– «Я вижу, какой ты офицер», – по-немецки крикнул Дятленко. Фрицы рассмеялись и, ухватив шутника за лодыжки, стянули его вниз. Смыслов и трубач Сидоров тоже расхохотались, впрочем, несколько нервозно.

Унтер-офицер возвратился в сопровождении трех других офицеров. Старший по званию любезно осведомился, что им нужно. Дятленко объяснил, кто они и зачем прибыли, а затем спросил, будет ли им гарантирована личная безопасность. Офицер ответил утвердительно. Потом немцы заспорили между собой по поводу того, должны ли русские снять камуфляжную одежду и нужно ли завязывать им глаза. В итоге решено было глаза завязать, а маскхалаты оставить. Интендант Донского фронта предвидел такой оборот событий и заблаговременно выдал парламентерам черные повязки. Но будучи человеком добросовестным и несколько прижимистым, он эти повязки забрал после первой попытки. Пришлось Смыслову и Дятленко импровизировать на ходу, благо носовые платки у них были. Сидоров поступил еще проще. Он соорудил себе повязку, обмотав голову капюшоном маскхалата, чем очень насмешил немецких солдат. Они принялись тыкать в него пальцами, восклицая: «Бедуин, бедуин!»

Старший из офицеров взял Дятленко под руку и, сделав несколько пробных шагов, с ехидной усмешкой спросил: «Что у вас в этом пакете? Неужели предложение о капитуляции?» «Мне об этом знать не положено», – резко оборвал его Дятленко, и немец поспешил сменить тему. «А правду ли говорят, – начал он, – что писатель Вилли Бредель сейчас находится в Платонове? Две недели назад он обращался к моим солдатам по радио и призывал их сдаться. Он утверждал, что пленным немецким солдатам и офицерам будет сохранена жизнь. Конечно, мои бойцы только посмеялись над его словами. И все же мне интересно, он сам был здесь или обращение транслировалось с пластинки?» Дятленко помедлил с ответом. Бредель действительно работал в его отделе и очень хорошо ладил со всеми сотрудниками. Но если он сейчас признается в этом немецкому офицеру, тот сразу поймет, в чем заключается его настоящая «работа». К счастью для Дятленко, отвечать ему вообще не пришлось. Тропинка, по которой они шли, была так отполирована солдатскими сапогами, что напоминала скорее каток. Дятленко поскользнулся и рухнул в сугроб, сбив с ног своего сопровождающего. Пока они возились в снегу, Смыслов, который шел чуть сзади, решил, что немец напал на Дятленко, и испуганно вскрикнул. Дятленко поспешил успокоить товарища. Сам он не испытывал страха и не боялся подвоха со стороны немцев.