Сталинград
Шрифт:
Позже он пояснил: «К тому времени через мои руки прошли сотни военнопленных, и я хорошо изучил их психологию. Я знал, что в данном случае они не осмелятся причинить нам вред».
Немецкие солдаты, бросившиеся на помощь упавшим, тоже заскользили по льду, и вскоре на дороге образовалась «куча-мала». Смыслов потом не мог без смеха вспоминать этот эпизод. Когда все наконец поднялись на ноги и продолжили путь, немецкий офицер снова заговорил о Бределе, но Дятленко отделался общими фразами, сообщив только, что слышал об этом писателе и даже прочел несколько его книг.
Вскоре парламентерам позволили снять повязки с глаз. Дятленко еще до этого понял, что они куда-то спускаются, но никак не думал, что окажется в блиндаже. Температура в помещении была такая же, как и на улице. Блиндаж выглядел очень добротно, стены были обшиты досками, имелась кое-какая мебель. В углу стояли два мешка с гнилым зерном. «Так вам и надо, гады, – с удовлетворением подумал Дятленко. – Сами сожгли сталинградский элеватор, так добывайте теперь еду из-под
В блиндаж спустился старший офицер и пожелал узнать, кто уполномочил прибывших вести переговоры. «Ставка Верховного командования Красной Армии», – был ответ. Офицер ушел, предположительно, чтобы связаться с начальством. Во время его отсутствия Дятленко и немецкие офицеры заговорили сначала о праздновании Рождества и Нового года, а затем о стрелковом оружии. Немцы очень хвалили пистолет Токарева, который Дятленко пришлось сдать, поскольку согласно международному договору парламентерам не полагалось иметь при себе оружия.
Для поддержания дружеской атмосферы Сидоров вынул из кармана пачку папирос «Люкс», которые Дятленко именовал не иначе как «генеральские», распечатал ее и с достоинством предложил немцам. Эти папиросы были специально выданы парламентерам перед заданием с целью произвести впечатление на немцев. Обычно-то Сидоров довольствовался махоркой. С удовольствием закурив, трубач попросил Дятленко перевести немцам, что он воевал «в трех войнах: империалистической, гражданской и вот этой – отечественной». Дятленко ожидал, что Сидоров добавит: «против немецко-фашистских захватчиков», но Сидоров только усмехнулся и сказал: «За все время мне ни разу не доводилось мирно беседовать с врагом». Немецкие офицеры закивали головами и согласились, что их компания, пожалуй, самая миролюбивая на всем фронте. После этого беседа застопорилась, и в воцарившейся тишине вдруг раздался грохот артиллерийской канонады. Русские взволнованно переглянулись, а один из немецких офицеров быстро выскочил наружу, чтобы выяснить, кто стреляет. Вернувшись, он бросил с укором: «Это ваши». К счастью, пальба вскоре прекратилась. (Позднее парламентеры узнали, что огонь открыли советские зенитные батареи, не устояв перед соблазном, когда над их головами появились немецкие транспортные самолеты).
Напряжение росло, а полковник все не возвращался. Когда же он наконец появился, то, как казалось, вовсе не затем, чтобы сообщить парламентерам об ожидавшей их машине, присланной из штаба 6-й армии. По выражению Дятленко, полковник выглядел как «побитая собака». Младшие офицеры вскочили на ноги, недоумевая, что же произошло. На их лицах читалось ожидание смертного приговора.
Полковник оглядел встревоженную группу людей и сказал: «Мне приказано вновь завязать вам глаза и отвести на передовую. Там вы получите свои пистолеты. Гарантирую вам личную безопасность. А пакет оставьте при себе, я не могу ничего от вас принять». Дятленко отчаянно запротестовал и даже выразил согласие передать пакет кому-нибудь из вышестоящих офицеров в обмен на расписку, хотя по инструкции ему это было строжайше запрещено. Ультиматум был адресован лично Паулюсу, и только ему парламентеры имели право вручить злосчастный пакет. «Я ничего не могу от вас принять», – непреклонно повторил полковник. Но Дятленко не собирался сдаваться так быстро. «Тогда я попрошу вас прямо на пакете написать, что в соответствии с приказом высшего командования вы отказываетесь принять данный документ, который предназначен для командующего группировкой». Но полковник отказался даже притронуться к пакету. Парламентерам ничего другого не оставалось, как позволить снова завязать себе глаза. Обратно их сопровождал тот же офицер. «Сколько вам лет?» – спросил Дятленко. «Двадцать четыре», – чуть смутившись ответил немец. Они были почти ровесниками. «Война между нашими народами – это трагическая ошибка», – продолжал гнуть свою линию Дятленко. «Рано или поздно она закончится», – меланхолично заметил офицер. Дятленко не унимался. «Было бы славно побеседовать с вами после окончания войны». – «Боюсь, я до этого дня не доживу. У меня не осталось иллюзии: через месяц или два я, скорее всего, умру». «Неужели вы думали, что мы позволим вам зимовать в теплых блиндажах?» – взорвался Дятленко. «Нет, конечно. Исходя из опыта прошлой зимы мы знали, что вы начнете наступление, но не думали, что оно будет таким широкомасштабным и закончится нашим поражением». «Вы говорили, что ваши солдаты смеются над воззваниями Вилли Бределя. Но разве писатель не был прав, когда говорил о безвыходности вашего положения, разве его слова не тронули ваших сердец?» – спросил Дятленко уже из профессионального интереса. «Все, о чем он говорил, – правда, но не забывайте о том, что, когда идет война мировоззрений, одних слов часто бывает недостаточно, чтобы переманить противника на свою сторону».
На передовой парламентерам развязали глаза и вернули пистолеты. Обе группы отдали друг другу честь, а затем русские под белым флагом вернулись на свои позиции. По возвращении начальник дивизионной разведки тут же приказал Сидорову набросать схему немецкой обороны участка. Все спустились в блиндаж, и там трубач быстро нарисовал на листке схему немецких огневых точек. Впоследствии Дятленко писал: «Не знаю, получил ли он сразу такое задание или просто обладал
цепкой памятью, но запомнил он почти все».Наскоро перекусив, Дятленко, Смыслов и Виноградов отбыли в штаб фронта. Ехали молча. Все были подавлены неудачей, которая наверняка обернется многими бесполезными смертями.
Часть пятая.
Агония 6-й армии
20. Воздушный мост
«Опустилось туманное облако. Оно почти касается головы. В этом облаке жалобно воет мотор заблудившегося транспортного самолета», – записал в своем дневнике врач немецкой 44-й пехотной дивизии.
Фронтовики термин «воздушный мост» употребляли, крайне редко. Идея постоянного сообщения с окруженной армией через головы русских выглядела весьма привлекательно только для оторванных от реальности берлинских стратегов, привыкших колдовать над картами. Гитлер непременно желал знать все о том, как осуществляется доставка грузов по воздуху, а потому штабные офицеры, дабы иметь под рукой нужные сведения, постоянно требовали от летных командиров исчерпывающей информации. Подобное вмешательство сверху лишь усугубляло сложное положение авиаторов. Начать с того, что генералы Люфтваффе бросились бездумно выполнять приказ Гитлера о наведении «воздушного моста» и поспешно включили в транспортную группу совершенно не пригодные для этой цели самолеты, такие, как например, учебные «Юнкерсы-86». Делалось эти сугубо для отчетности, только бы цифры выглядели повнушительнее. Предполагалось даже использовать планеры, пока кто-то не заметил, что они станут легкой добычей для русских истребителей.
Немалый вклад в общую неразбериху внесли командиры тыловых авиационных баз, отправившие на восток огромное количество самолетов, не приспособленных для полетов в зимних условиях. Это в то время, когда оперативная воздушная группа еще не имела руководства и не знала, кому подчиняться. Лишь в конце ноября, когда генерал Фибиг взял командование на себя, положение заметно улучшилось. Впрочем, не настолько, чтобы действительно обеспечить 6-ю армию всем необходимым. Этот утопический проект с самого начала был обречен на провал. Генерал Рихтгофен неоднократно предупреждал, что внутри «котла» Люфтваффе понадобится как минимум шесть аэродромов и должным образом подготовленный наземный персонал. Его опасения по поводу нехватки взлетно-посадочных полос очень скоро подтвердились. Самым удачным был день 19 декабря, когда в «котле» приземлились сто пятьдесят четыре самолета, доставившие триста тонн грузов. Однако подобные дни были крайне редки. Суровые погодные условия оказались не единственной проблемой. Аэродром в Питомнике вскоре стал объектом пристального внимания русской авиации. Часто обломки сбитых самолетов, рухнувшие на взлетно-посадочную полосу, становились причиной аварий, что приостанавливало работу аэродрома на длительный срок. Обгоревшие останки боевых машин растаскивали по обе стороны от взлетных полос, и вскоре аэродром превратился в настоящее «кладбище авиационной техники». Двойную угрозу таило в себе ночное приземление. Хотя по сравнению с налетами советской авиации эту опасность даже опасностью-то назвать было нельзя. Немецкие зенитные батареи в Питомнике, конечно, не могли обеспечить аэродрому должную защиту. Ведь только для обнаружения ночных бомбардировщиков противовоздушной обороне требовались мощные прожектора, которые тут же засекались русской артиллерией.
Летный состав Люфтваффе подвергался тяжелейшим испытаниям. Обстановка в Питомнике повергала молодые и неопытные экипажи в шок и уныние. Особенно угнетающе на летчиков действовал плачевный вид раненых, дожидающихся отправки в тыл, а также штабеля трупов у полевого госпиталя, которые невозможно было захоронить, так как земля сильно промерзла.
Солдаты 6-й армии относились к пилотам транспортных самолетов с благоговением, но не обходилось и без досадных недоразумений. Однажды, получив новую партию грузов, полковник Вернер фон Куновски, квартирмейстер 6-й армии, обнаружил в ящиках только майоран и перец. Увидев пряности, Куновски взорвался от ярости. «Какой осел догадался прислать нам подобный груз?!» – кричал он на весь аэродром. Летчик, на свою беду оказавшийся поблизости, пошутил, что перец еще можно использовать в рукопашном бою как слезоточивое средство, а вот что делать с майораном, действительно непонятно. После этой реплики престиж Люфтваффе сильно упал в глазах осажденных солдат.
Нападение русских на аэродром в Тацинской причинило немецкому воздушному флоту значительный урон. Новый аэродром у Сальска находился в двухстах километрах от Питомника, то есть на пределе дальности полета «юнкерсов». Преодолевший это расстояние самолет сжигал все топливо и не мог подняться в воздух без дозаправки горючим, так необходимым в «котле». В приступе отчаяния руководство Люфтваффе решило использовать для снабжения 6-й армии самые большие свои самолеты, четырехмоторные «фокке-вульфы», способные взять на борт до шести тонн, и «Юнкерсы-290», бравшие до десяти тонн грузов, однако эти самолеты были крайне уязвимы и не отличались прочностью конструкций. Когда в середине января возникла угроза захвата русскими Сальска, аэродром пришлось перебазировать в Звереве, севернее Шахт. Новый аэродром располагался на обычном пахотном поле и представлял собой лишь одну, утрамбованную снегом взлетно-посадочную полосу. Вокруг не было никаких строений, а потому летчики и наземный персонал жили в палатках или снежных домиках.