Сталинские соколы. Возмездие с небес

Я принял самолет, это был двухместный штурмовик 1942 года выпуска с деревянной конструкцией крыла, до этого мне приходилось летать на крыльях с дюралюминиевой, а не с фанерной обшивкой. Что касается полезной нагрузки, то на двухместном Ил-2 никто про «сталинский наряд и не вспоминал», это еще на одноместном можно взлететь с шестью сотнями бомб, а здесь, да еще в условиях горной местности четыреста килограммов фугасок – максимум, да плюс комплект снарядов и патронов, и еще четыре РС с пусковыми установками – больше ста килограммов. С нагрузкой более четырехсот килограммов бомб я нигде не летал, ни под Сталинградом, ни под Брянском. «Ворон ворону глаз не выклюет», начальство, само делающее боевые вылеты, это понимало и перегруз не допускало. В этом плане авиация привилегированный род войск. Умираем, конечно, как и все, но, все-таки, в окопах на переднем крае не сидим и под танки не ложимся. Кстати о танках. По дороге на Кавказ я познакомился с одним офицером танкистом, следующим с Ленинградского фронта. Разговорились, кто как воюет. Тот мне сказал, что у них есть приказ военного совета фронта под страхом трибунала запрещающий экипажу бросать поврежденный танк если он своим ходом двигаться не может, то есть. подбили тебя в атаке, сиди внутри и веди огонь «с места» до последнего. Хорошо, если атака удалась и немцев оттеснили, а если захлебнулась… На этот приказ у танкистов даже частушка сложилась, он мне ее напел, но я не запомнил, что-то там про «суку» было, наподобие: – «Вот нас вызывает особый наш отдел. – почему ты, сука, с танком не сгорел? – А я им говорю. вы меня простите, в следующем бою с танком обязательно сгорю…» Ну, нечто подобное. Он сказал, что некоторые ретивые начальники предлагали заварить нижние люки, чтобы экипаж уж точно не смог покинуть подбитый танк под обстрелом, но, до этого не дошло. Так что мы еще как «у бога за пазухой». Конечно, и у нас случалось разное. Были возвращения с боевых вылетов по причине «липовых» отказов техники, были и «недоштурмовки» целей. Правда случаев умышленной порчи техники при мне не встречалось, но говорят, что бывало и такое, ну «самострелы» в авиации как-то не приняты. Собственно говоря, я-то почему до сих пор живу! Если над целью плотный огонь, то стараешься избавиться от бомб и ракет в первом заходе и, «для приличия», постреляв из бортового оружия, удираешь – это и есть «недоштурмовка», выжить-то хочется! Даже без огневого противодействия, само по себе. обнаружить цель и спикировать на нее с пятисот метров с выводом метрах на пятидесяти от земли – уже щекочет нервы. А когда по тебе ведут огонь из всего возможного, причем стреляют не с азартом, как на охоте или в тире, а с отчаянием, на выживание, тут с каждым последующим заходом шансы уйти уменьшаются процентов на тридцать. Так что второй заход – это уже геройство, ну а те, кто пытаются долго висеть над таким салютом, остаются там навеки. Но ведь были и огненные тараны, это когда летчики, не думая о собственном спасении, направляли подбитые над полем боя, но еще управляемые машины в скопления вражеской техники. Вспомнить хотя бы поступок Вани Богачева. Сейчас, после стольких боевых вылетов страх мой притупился, нет, он не прошел совсем, просто стал чувством привычным. Когда летишь, стараешься не думать об опасности, не рисовать в голове картин падения самолета, изуродованных людских тел, представляя в них себя, иначе сойдешь с ума, руки ноги затрясутся, и развернешься назад хоть под трибунал! Выключаешь воображение и, на автомате контролируя ситуацию, продумываешь последующие действия необходимые для выполнения задания, тогда время идет быстро. ух, уже над целью, ух, уже пора возвращаться, времени на сентиментальные глупости не хватает.

20 апреля личный состав полка проснулся в 5.00 утра. Битва в воздухе началась и на сегодня запланированы боевые вылеты. По разведданным немцы планируют наступление на Мысхако, наша задача нанести упреждающий удар по его атакующим порядкам.

Я отошел на край летного поля, откуда просматривались северная сторона Кавказских гор. Весна была ранняя, снег уже сошел, зазеленела трава. Кубань, наполненная талой водой, была холодна и полноводна. Если не обращать внимания на глубокую грязь, характерную для весенней распутицы, кругом был природный рай. Что еще надо человеку для жизни, чистая вода, горный воздух, плодородные поля, живи – радуйся, но именно эту весеннюю идиллию человечество решило испортить своей войной.

Немцы планировали начать атаку в двенадцать часов дня при поддержке авиации и артиллерии. Мы участвовал в упреждающем массированном ударе. Первая группа из восьми Илов нашего полка, ведомая лично капитаном Бахтиным, поднялась в воздух в одиннадцать десять с таким расчетом, чтобы быть над целями в половине двенадцатого и подавить огневые точки и узлы управления. За ними почти сразу пошла еще одна восьмерка для нанесения удара по скоплению войск и техники в районе высоты 397,2. Каждую из групп Илов сопровождало до восьми истребителей новых типов Ла-5. Я взлетел в третьей группе всего из трех Ил-2 в 12.45, когда бои в небе приняли особое ожесточение, а плацдарм на Мысхако был скрыт в сплошном дыму и пыли. Нашей целью были немецкие позиции с обнаруженной батареей тяжелой артиллерии на высотах, господствующих над плацдармом в окрестностях Мысхако. Шли на высоте одной тысячи метров под прикрытием всего двух истребителей, шедших сбоку нашего звена. Нужно было незаметно проскочить район воздушного сражения, и подавить артиллерию. Я шел замыкающим. При пересечении горного хребта оба Ила и один истребитель внезапно пошли вниз и врезались в землю. Что произошло, я не знаю, возможно, летчики попытались неудачно сеть на фюзеляжи, мне даже показалось, что они столкнулись в воздухе. Второй истребитель сопровождения развернулся обратно, возможно рассчитывая, что я последую его примеру. Как бы там ни было, но наш самолет остался над Кавказским хребтом в гордом одиночестве. Я имел полное право вернуться, но решил продолжить полет. Пройдя вдоль какого-то ущелья, я выскочил южнее Крымской на шоссе Краснодар – Новороссийск, благо погода позволяла, и вдоль дороги вышел в район Новороссийска. Задание с минимальным прикрытием планировалось в расчете на то, что к моменту прибытия нашего звена в район цели в небе будет множество советских самолетов ведущих схватку с немцами. К моему удивлению, самолетов в небе не оказалось, возможно, я вышел в район цели в тот момент, когда первые ударные группы штурмовиков и прикрывавшие их истребители ушли домой, и немцы также пошли на аэродромы. Я прошелся над высотами между городом, занятым немцами и плацдармом с нашим десантом, сделал круг, координаты высоты с обнаруженной батареей я знал, но фрицы успели замаскировать позиции. Наконец, немцы сами обнаружили себя огнем с земли. Увидев артиллерийские тягачи, я спикировал с высоты километр на прикрытое срезанными деревцами орудие, пустив в ход 132-мм РСы, а на выходе из пикирования, когда цель накрылась капотом и фугасные бомбы. Зная, что накрыл артиллерийскую установку, я потянул ручку на себя, в этот момент почувствовался глухой удар в носу самолета, «Ил» налетел на некое препятствие и двигатель замолчал. Не просто заработал с перебоями или потерей мощности, а замолчал совсем. В наступившей тишине слышалась стрельба с земли, запахло маслом, но огня не было. В такие минуты принято говорить, что перед глазами проходит вся жизнь, вспоминается дом и родные. Мысль, пронесшаяся в моей голове, была банальной и примитивной: «Каюк, сбили!». Надо отворачивать в сторону своих, используя энергию, полученную пикированием, пока есть скорость – тянуть на плацдарм. Я довернул в сторону Мысхако, земля приближалась быстро, впереди показалась сравнительно ровная площадка. Кричу стрелку:

– Андрей держись, сейчас будет жестко!

Сам инстинктивно поджимаю ноги, стараясь упереться ими в приборную доску, а руками упираюсь в фонарь. Снизив скорость, мы грохнулись «на пузо» посреди поля, правое крыло зацепилось за неровность, самолет развернуло, оторвав правую плоскость от центроплана. Ил остановился. Открываю не заклинивший фонарь, но самолет не покидаю, огня, гари или дыма нет, от опасных боеприпасов мы избавились. Кричу стрелку:

– Ты как, жив?

Андрей стонет, его чуть не выбросило из кабины, он ушиб левую ногу, и в момент разворота он ударился головой о УБТ, кровь идет, но травма не сильная, больше беспокоят шейные позвонки, травмированные резким рывком головы, но он жив и в сознании. Оцениваю ситуацию, стараясь рассуждать вслух, подбадривая Андрея:

– Мы сели на нейтральной полосе более чем в двухстах метрах от расположения немцев и около двух с половиной километрах от позиций нашей десантной группы. Немцы к нам пока не спешат, наверное, думают, что экипаж погиб или ранен. Если сейчас покинем самолет, выдадим себя и окажемся под огнем. В корпусе мы хоть в частичной безопасности.

А сам думаю: «Это я в бронекорпусе, а стрелок – нет. Пока будем сидеть, не высовываясь и наблюдать за немцами. Если пойдут к нам малой группой, накроем их огнем УБТ, пулемет у нас есть. Конечно, если откроют огонь из артиллерии, нам хана, тогда поползем в сторону своих».

Оставив в кабине орущую Ваську, стараюсь незаметно, с противоположной от немцев стороны, пробраться к Андрею с аптечкой, перевязываю ему голову и помогаю перейти ко мне в бронекорпус. Немцы заметили движение и начали стрельбу, но группу к нам не послали. Может немцам, чье наступление было сорвано сегодняшними ударами, было не до упавшего самолета, может, думали, что заберут нас после наступления. В голове крутится: неужели плен. На мне новая, недавно полученная, форма с лейтенантскими погонами, на груди орден Красной Звезды. Нас предупреждали. с наградами не летать. Возникла мысль сорвать и закопать орден, но я быстро смог взять себя в руки и успокоится. Глубоко дышу и думаю. чему быть, того не миновать.

Один снаряд, упавший недалеко от Ила, взбороздил землю и вызвал повторный взрыв. Так вот почему немцы не посылают к нам солдат, подходы к батарее заминированы. Мы просидели в самолете до сумерек. В темноте мы выбрались из своих укрытий и, медленно пригибаясь, пошли в сторону своих. Идти по минному полю в полной темноте – такого ужаса я не испытывал никогда, ни во сне, ни в детстве, ни во взрослой жизни. К тому же на подходе к Мысхако нас запросто могли шлепнуть свои. С правой стороны в сумке висит Васька, с левой стороны опирается на меня Андрей, крадемся по изрезанным холмам, спускающимся к морю и думаем, что каждый следующий шаг может быть роковым. Но мы оказались везунчиками, каким-то чудом доковыляв до десантников уже после полуночи.

Окрик:

– Стой, кто идет! – показался нам волшебной музыкой, и мы хором закричали, – Не стреляйте, свои, сбитые летчики! – Казалось, кричала даже Васька. Нас провели в какое-то подземное укрепление, где с нами побеседовал капитан – начальник отряда десантников на Малой земле, как именовали Мысхако его защитники.

Выслушав наш рассказ, капитан еще раз переспросил с удивлением:

– Ну, ребята, неужели дошли по минному полю без саперов? Если летчики, то молодцы, ваш брат сегодня фашисту здорово показал, на наших глазах все было. Потчевать вас сильно нечем, со снабжением у нас туго, но по пятьдесят граммов спирта налью и с переброской на большую землю организую, а там пусть с вами разбираются, летчики вы или диверсанты… Немцы с моря нас блокируют и днем и ночью, но в темноте можно пробраться на мотоботе в Геленджик.

Весь следующий день мы отсиживались в скальных траншеях под артиллерийским обстрелом противника, в том числе и под огнем той самой батареи, которую атаковали вчера. Наблюдали несколько воздушных боев между истребителями и одну бомбардировку «лаптежников». Плацдарм, занятый десантниками, представлял полоску прибрежной земли вдающейся в берег на длину до пяти километров, а может и более. Земля была изрыта траншеями, имеющими наблюдательные пункты, оборудованные огневые точки и подземные склады. Стало понятно, как отряду морской пехоты в несколько сотен человек удавалось держать оборону уже два месяца. Масштаб саперных работ проведенных под огнем противника впечатлял. Мужество защитников вызывало восхищение.

С наступлением темноты, когда Новороссийск бомбила наша авиация, меня, Андрея и еще четверых раненых вывезли на катере на два километра от берега и пересадили в небольшой транспорт, доставивший защитникам грузы. Я не представляю, как моряки ориентировались в полной темноте под угрозой напороться на мину. На транспорте нас отвезли в Геленджик, и двадцать третьего апреля мы вернулись на свой кубанский аэродром. В результате того вылета мы потеряли три штурмовика и один истребитель. Два человека погибли, остальные были направлены в госпиталь. С Андреем все обошлось.

24 апреля с рассветом участвуем в первой волне штурмовиков, атакуем артиллерийские батареи и пехоту противника на высотах северо-западнее Новороссийска. 7.30 утра, еще дымка, нижний край облачности всего на шестистах метрах. Наша группа – шесть Ил-2 под прикрытием всего двух истребителей. Основной удар готовится на середину дня, тогда и будет жарко. В группе есть неопытные пилоты, меня, после недавних потерь личного состава полка, так и назначили командиром звена. При подлете к горам еще в наборе попали в сильную облачность, лучше бы вернуться, но командир принял решение пробиваться. Поднялись на одну тысячу пятьсот метров, идем над облаками, истребители еще выше над нами. Дошли до окрестностей Новороссийска, где облачность почти рассеялась, и начали штурмовку сосредоточения войск и артиллерийской батареи. Немцы открыли ответный огонь. Мы рассредоточились и стали клевать их позиции заход за заходом. Мне сразу не удалось выбрать цель. В первом заходе я прошел на бреющем, осмотрелся, набрал высоту и с разворота атаковал батарею. Сделал сброс бомб, судя по всему, они легли правее цели. Еще один заход, пристрелочная очередь и залп РС по орудию. Тяну ручку, Андрей кричит что попали, еще один заход. Так, зависнув над высотами, мы сделали по четыре захода, устроив немцам настоящую баню. Выйдя из зоны зенитного огня, мы повернули на Краснодар, стараясь держаться от моря как можно дальше, обычно оттуда появлялись истребители противника. Наш самолет поврежден не был, наверное, этого нельзя было сказать о товарищах. Шли медленно, высоту набирали с трудом. Над горами опять попали в плотную облачность. Я летел замыкающим и наблюдал, как все пять машин, не набрав нужной высоты и потеряв ориентировку, шли на жесткую посадку в горах. Мне с трудом удалось набрать два километра и перескочить хребет. На аэродром вернулись только мы и истребители. Обидно, что остальные Илы просто упали на обратном пути. Их потом нашли. Потери экипажей составили четыре человека, остальные вернулись в часть или попали в госпиталь. Несколько дней мы не летали, разбирались, в чем причина дикой аварийности.