Сталинские соколы. Возмездие с небес

Выстрелы давно стихли. Только теперь, несколько часов пролежав без движения, я понял, что ушел от погони, а может, ее и не было. Я совершил побег, но я не был в безопасности. Какое расстояние, и какие трудности разделяют меня от передовой. Дождавшись темноты, я на ощупь спустился с каменного кургана. Небо было затянуто тучами, темная ночь могла быть и спасительницей и западней. Определить направление по звездам было невозможно, оставалось только одно – надеется на интуицию. Еще до начала летной карьеры я заметил, что обладаю некой птичьей способностью чувствовать правильное направление. Мальчишкой, гуляя в лесу, я ориентировался, куда следует идти. Как это происходило – не знаю, просто нечто щелкало в голове, но выбранная дорога всегда выводила к дому. Вот и сейчас я просто пошел в направлении, подсказанным интуицией. Больше беспокоили возможные минные поля или засады русских, да и свои запросто могли подстрелить в темноте. Моя истрепанная летняя немецкая форма, в которой я оказался в плену, давно была заменена русскими зимними лохмотьями, так что немцем со стороны я совершенно не казался. Скорее я был затравленной дичью, пытающейся с бесшумной осторожностью вырваться из западни. Темп моего продвижения был настолько слаб, что вряд ли до рассвета я преодолел несколько километров. С первыми лучами зимнего солнца я стал искать укрытие. Густой подлесок стал редеть, и впереди показались какие-то ветхие строения. Рискуя всем, я пробрался на край деревни, ближе всего ко мне стоял сарай, возможно бывший коровник. Я подполз к двери, она оказалась заколоченной. Оглядевшись, я ухватился замерзшими в русских варежках пальцами за доски, повиснув на них и упершись ногами в дверь. Доски звучно треснули и отломались, от страха я втянул голову в плечи, но никто не выбежал на шум. Как можно быстрее я укрылся в сарае, и, улегшись прямо на замерзшие старые коровьи лепешки, оценил ситуацию. Небольшой хутор казался брошенным, но что делать дальше. Нервное напряжение и движение не дали мне замерзнуть, хотя под утро мороз особенно лютовал, большого холода не было – февраль, в отличие от января, выдался снежным, но теплым, страшнее был голод. Последний раз я перекусывал хлебом на санях, да и вчерашний завтрак трудно было назвать сытным, теперь паек пленного казался мне рогом изобилия. Побег и холод окончательно подорвали силы. Как добыть пищу. Набравшись смелости, я начал обход брошенных владений. Несмотря на отсутствие людей на самом хуторе, русские могли быть где-то поблизости. Хутор представлял собой несколько помещений для скота и остов избы, совершенно сгоревший. Коровник, ставший мне укрытием, оказался самым сохранившимся зданием. Отчаяние охватило меня. Я мог спокойно отдыхать хоть до второго пришествия, но как добыть пищу. Пролежав в сарае до наступления темноты, я пошел дальше в лес навстречу судьбе. В зимнем лесу трудно было найти нечто съедобное, впервые в жизни мне пришлось тщетно подавлять голод, жуя древесную кору горькую и жесткую. Вдобавок ночью морозило невыносимо. Если бы я был сыт, то холод не казался мне таким страшным, днем же наступали легкие оттепели. Воды не было, но утолить жажду помогал снег, его было вдоволь. Странно, что я до сих пор не нарвался на русских, а ведь фронт был рядом, иначе как объяснить стрельбу в день моего побега. Видать, я пробирался по совершенно глухим местам, где противник не ставил даже охранение.

На третий день, точнее ночь, я совершенно обессилил, положение казалось безнадежным, а у меня не было даже ремня, чтобы повесится. Шагать становилось все труднее, на частых привалах я впадал почти в беспамятство, в начавшихся галлюцинациях мне грезились праздничные пироги, рождественские гуси и карпы. За тарелку русского тюремного супа с куском хлеба я был готов продать душу. Голодное существование потеряло всякий смысл, в один из таких припадков я поднялся во весь рост и тупо пошел вперед даже не заметив, что двигаюсь вдоль узкой лесной дороги. Сколько я так прошел – не знаю, неожиданно слева и справа от дороги из сугробов, лежащих на обочине выскочили две тени, они повалили меня лицом в снег, не дав что-либо сказать. Я так обессилил, что не только не сопротивлялся, но даже не мог сам перевернуться. Когда меня перевернули, я увидел склонившиеся над собой белые маскировочные халаты, под которыми я различил эсэсовские утепленные куртки и капюшоны со шнурком. Не в силах подняться, я только глупо улыбался и лепетал что-то вроде. – «свои». Один из солдат, тот, что казался старшим по возрасту, навел на меня винтовку с оптическим прицелом, другой, моложе, вооруженный штурмовым мп-40, обыскал. Они нашли только сохраненную русскими тетрадь для записей, я был чист. Эсэсовцев наверняка приводило в недоумение сочетание моего русского барахла и немецкого языка. Сам я больше не мог идти и молодой потащил меня на себе. Сколько прошло времени не знаю, наконец, мы вышли на полевую базу. Меня затащили в землянку, дали горячего кофе с медом и немного отварного картофеля с хлебом, от чего мне стало значительно лучше. Затем туда вошел штурмбанфюрер, держащий в руках мой дневник, и начал допрос. Я представился, рассказав, как бежал из плена и как попал в плен. Никаких документов при мне не было, как и не было немецкой военной формы, только мой язык и мои записи могли служить доказательством правды. Штурмбанфюрер прервал допрос, распорядившись отвести меня в батальонный медицинский пункт, где мне была оказана первая помощь. Больше всего я боялся отморозить пальцы рук и ног, но фельдшер, осмотревший конечности, сказал, что все обошлось. Меня переодели в теплые зимние штаны и эсэсовскую куртку с подозрительным отверстием в районе груди, принадлежащую какому-то бедолаге. Затем туда пришел уже известный мне штурмбанфюрер, представившийся Люсьеном, и продолжил не допрос, но скорее беседу. Он протянул мне тетрадь, с которой успел ознакомиться, и предложил сигарету. Я не курил, но сегодня с удовольствием оттянулся турецким табаком Люсьена. А было ли удовольствие? Меня обнаружили разведчики штурмовой бригады «Валлония», находящейся в окружении под Черкассами, как раз за несколько дней до запланированной попытки прорыва. Русские были рядом, только благодаря случайности я смог проскользнуть через их позиции, и только потому, что по пути не попался ни один населенный пункт, исключая сгоревший хутор.

До вечера поставленный на довольствие, я оставался в расположении медиков. Когда стемнело, ко мне еще раз зашел Люсьен. Его худощавое, а может быть исхудавшее утомленное лицо с прямым арийским носом, казалось особенно напряженным.

– Завтра ночью будем прорывать окружение. Если вы не готовы к броску, я могу перевести вас во внутреннее кольцо в село Шендеровку, где у нас находится госпиталь. Раненых, не способных передвигаться самостоятельно, придется оставить под патронатом медиков-добровольцев в надежде на милость русских, таково суровое лицо войны, мой друг. Вы ведь бывали в плену неоднократно.

Ну, нет, бежать, чтобы опять попасть в плен. Я буду участвовать в прорыве!

Следующий день выдался неприятно снежным. Если бы я был маленьким мальчиком, я бы непременно радовался настоящей зиме снежной и не очень холодной, но я уже не мальчик, да и от дома нахожусь слишком далеко, чтобы радоваться зимней сказке.

Мне выдали карабин и соответствующий моему воинскому званию П-38. Никаких знаков различия на моей зимней эсэсовской куртке не было, да они и не были нужны в сложившейся обстановке.

Ближе к вечеру Люсьен Липпер вызвал меня в избу – штаб своей бригады. В ней располагалась радиостанция, включенная на громкую связь. Сквозь хрипы эфира я услышал.

«Внимание! Внимание! Комитет «Свободная Германия» передает экстренное сообщение. Немецкий национальный комитет «Свободная Германия» призывает всех солдат и офицеров проявить рассудительность. Вы окружены. Во избежание ненужного кровопролития сдавайтесь в плен! Спасайте себя ради будущего Германии!».

Сквозь шумы я различил голос Коля.

– Товарищи! Пора кончать кровавую войну, начатую нацистами. Сложите оружие и сдавайтесь в плен, Германия ждет своих сыновей!

– Вы с ним знакомы? – спросил Липпер.

– Да, это мой товарищ по плену, тоже летчик.

– Если этот «товарищ» попадет мне в руки, я повешу его как предателя – заявил Люсьен.

Я промолчал.

Стемнело, за маленьким окном избы веселилась вьюга, в печке, освещающей полумрак комнаты, догорали поленья. В избе был тепло, и совсем не хотелось выходить на морозную улицу, если подкинуть дров, то тепла хватит до утра и можно уютно и беззаботно дремать, вспоминая приятные моменты из прошлого. Но никто не собирался топить дальше, наоборот, личный состав, поужинав мясными консервами и сухарями из неприкосновенного запаса, запив все это крепким кофе со шнапсом, был выведен на окраину деревни. Пока гренадеры в последний раз проверяли оружие, Люсьен занял место во главе колонны. Он вгляделся в темное небо и посмотрел в направлении предполагаемого прорыва.

– Бог на нашей стороне, прорываться в такую вьюгу – что может быть лучше. До рассвета мы должны пройти позиции русских.

Он отдал приказ радисту доложить генералу Штеммерману о готовности, и вернулся в штаб.

Минут через двадцать Липпер вернулся в строй в сопровождении связиста. Он произнес только одно слово:

– Вперед!

Части гренадерской бригады быстро покинули село и устремились на запад. Вместе с нами прорывались танкисты дивизии «Викинг». Вначале продвижение шло по плану. Но когда «Валлония» достигла крупного села, нас встретило огнем русское охранение.

– Не сбивать темп, – командовал Липпер. – дорога каждая минута.

Я бежал вместе со всеми, в первых рядах колонны, беспорядочно стреляя в ночную тьму туда, где вспыхивали огоньки выстрелов противника.

Нам быстро удалось сломить первую линию русских, но затем подразделение попало под сильный пулеметный огонь, к которому подключилось несколько танков, стреляющих с высот севернее села. Судя по всему русские, не располагали на данном участке крупными силами, но их позиции были хорошо укреплены.

Несколькими атаками нам не удалось прорвать вторую линию обороны, и командир дал приказ повернуть на юго-восток, обходя позиции русских. Войска разделились. Часть наших продолжила атаки села, другая повернула на юг, для флангового обхода. Фигура Люсьена еще несколько раз мелькала передо мной, кажется, я даже слышал его слова. – Второго Сталинграда не будет! Вперед! Только вперед! Затем, возглавив часть своего подразделения, он повернул на север и больше я его не видел. Мы продолжили путь на юг.

Перед нами возникло препятствие – разлившаяся во время оттепели река шириной до нескольких десятков метров. Возможно, офицеры «Валлонии» и знали о существовании незамерзшей речки, но для меня, как и для многих солдат, вода стала неожиданной преградой. Переправ не было, остановившиеся войска представляли отличную мишень, русские усилили огонь. Окопаться на берегу – значит дать им время подтянуть резервы и раздавить нас. Несколько танков и броневиков разъехались вдоль реки, пытаясь найти переправу. Но их попытка закончилась фиаско. На моих глазах танк попытавшийся преодолеть реку продавил лопнувший лед, увлекая в холодную воду экипаж и гренадеров, бежавших следом. Переправ не было. Тогда оставшиеся офицеры отдали роковой, но единственно правильный в такой ситуации приказ. бросить технику и тяжелое вооружение и пытаться форсировать реку на любых подручных средствах. Огонь противника приобретал все более прицельный характер. Отчаяние дошло до придела, там, за рекой, открывался оперативный простор, дальше была территория, удерживаемая немецкими войсками. Солдаты пытались соорудить плоты из любых подручных средств, и гибли под огнем противника. Я кинул ставшую бесполезной винтовку, снял ремень, ботинки и куртку, в карман которой сунул пистолет и выданный перед прорывом небольшой запас спирта, куртку и ботинки связал, как мог ремнем и, держа ее высоко над головой левой рукой, бросился в ледяную реку. До противоположного берега было более десяти метров, вода обжигала кипятком, намокшая одежда создавала мерзкое ощущение сырости и тянула вниз. Я был отличным пловцом, бравшим призы в команде люфтваффе, но эти несколько десятков метров с каждым взмахом давались мне все труднее и труднее. Наконец, я достиг противоположного берега, отшвырнул вперед куртку и вполз на лед. Отдыхать было некогда. С небольшой группой солдат, уже преодолевших реку, я бежал вперед, пока удаление не сделало стрельбу русских бессмысленной. Еще слышна была канонада и видны вспышки. Часть гренадеров, таких же счастливчиков как мы, перебралась на другой берег. Избежав опасности, я снял с себя всю оледеневшую одежду, включая белье, растер конечности и поясницу спиртом, остатки которого принял внутрь, и прямо на голое тело надел сравнительно сухую куртку и сапоги, вид был еще тот.

Мы так и остались на месте, преследования можно было не опасаться, ведь у русских была только одна дорога, та, что проделали мы – вплавь. Еще несколько часов подтягивались поредевшие части гренадеров. Отдышавшись, я смог проанализировать, что пересечь реку смог только каждый десятый, от количества, начавшего прорыв. Это выглядело мифически. только каждый десятый! Но и те, что смогли прорваться были утомлены и обморожены. Едва забрезжил рассвет, с запада показались танки, это были наши немецкие танки 3-го корпуса. Мы выжили и были свободны.