Сталинский 37-й. Лабиринты заговоров

5 декабря съезд единогласно принял постановление об утверждении проекта Конституции. Он поручал ЦИК СССР «разработать и утвердить положение о выборах, а также сроки выборов Верховного Совета Союза ССР».

Может выглядеть парадоксально, но именно эти документы, казавшиеся лишь формальным атрибутом правовой процедуры, на практике обусловили тот реальный процесс, который и стал феноменом 37-го года.

Воспользовавшись паузой, возникшей в работе съезда, Политбюро созвало пленум ЦК. Он начался здесь же в Свердловском зале Кремля в 16 часов 4 декабря. Рассмотрение первого вопроса, по замечаниям к проекту Конституции, заняло всего десять минут. Из 123 участников пленума замечания оказались лишь у троих.

Все ждали доклада Ежова, который предложили внести на рассмотрение пленума уже в момент его открытия. Доклад Ежова «О троцкистских и правых антисоветских организациях» был дебютом нового наркома внутренних дел. И аудитория ждала сенсаций.

Докладчик самокритично признал, что в период первоначального расследования дела об убийстве Кирова «доказательств прямого участия Зиновьева, Каменева, Троцкого в организации этого убийства найти не удалось…». Поворот в расследовании наступил только в ходе подготовки августовского процесса, когда следствие смогло установить факт образования в конце 1932 года «зиновьевско-троцкистского блока на условиях террора».

Действительно, все происходило почти закономерно. После признаний на суде участников августовского процесса 1936 года последовавшие аресты Пятакова, Сокольникова, Радека, Серебрякова и других членов «запасного центра» дали следствию новые материалы.

Ежов констатировал, что ранее эти люди не вызывали «прямых подозрений в том, что они могут вести… контрреволюционную работу». Лишь в ходе продолжения расследования раскрылось, что именно «запасному центру» подчинялись все региональные группы в Западной Сибири, Азово-Черноморском крае, на Урале и другие.

Поэтому новый судебный процесс, состоявшийся уже после прихода на пост наркома НКВД Ежова, прошел не в столице, а в Сибири. Он начался 19 ноября 1936 года в Новосибирске. На скамье подсудимых оказалось десять руководящих работников кемеровского рудника, и среди них оказался гражданин Германии горный инженер Э. Штиклинг, работавший на шахте «Северная». В группу, оказавшуюся на скамье подсудимых, также входили Я.И Дробине, А.А. Шестов и М.С. Строилов. Обвиняемым вменялись в вину гибель из-за отравления газом 28 декабря 1935 года двух горняков и взрыв на участке шахты «Центральная». В результате его 10 шахтеров погибли, а 14 получили тяжелые ранения.

Однако в ходе процесса вскрылись новые факты. И тогда следственное дело подсудимых, связанное с «преступной контрреволюционной деятельностью Пятакова Г.Л, Муралова Н.И. и других», заместитель прокурора СССР Г.К. Рогинский выделил в особое делопроизводство. Но сам новосибирский процесс не афишировался. В передовице «Правды», опубликованной по его результатам, успокаивающе указывалось: «троцкисты представляют численно ничтожную кучку…»

Теперь же, на пленуме, Ежов восстанавливал целостную картину. В своем пространном докладе он четко обозначил связи. Они тянулись от 1-го заместителя наркома тяжелой промышленности Г.Л. Пятакова и возглавлявших в разное время Всесоюзное объединение химической промышленности М.П. Томского и С.А. Ратайчика к директорам региональных предприятий: Кемеровского химкомбинатстроя Я.Н. Дробнису, Кемеровского химкомбината Б.О. Норкину и Горловского химкомбината Тамму.

Вторая связь проходила от Ратайчика. Через начальника отдела азотной промышленности Г.Е. Пушкина она шла к руководителям этой отрасли. В частности, к директору Горловского азотно-тукового комбината Уланову. Подобным образом, указывал нарком, была организована «преступная группа» в составе начальников железных дорог - Князева, Буянского, Шемергорна и других, которую возглавлял заместитель наркома путей сообщения Я.А. Лившиц.

Вот это звучало уже как сенсация. Нарком подчеркнул, что в начале 1936 года троцкисты и зиновьевцы «активизировали свою работу». И сообщил, что за три месяца, с сентября по ноябрь, органы НКВД на Украине арестовали свыше 400 человек, в Ленинградской области - свыше 400, в Грузии - свыше 300, в Азовском крае - свыше 200, в Западно-Сибирском - 120, в Свердловской области - свыше 100.

Доклад наркома продолжался два часа. Выступивший сразу после него Бухарин, фамилия которого тоже была упомянута в докладе, безоговорочно поддержал Ежова. Он заявил: «Я абсолютно, на сто процентов, считаю правильным и необходимым уничтожить всех этих террористов и диверсантов…». Но основную часть выступления он посвятил самооправданию. Ему было от чего отмываться. Практически ему и Рыкову были предъявлены обвинения. Однако в своем покаянии он упорно не хотел перешагнуть рубеж двадцатых годов.

Бухарин пояснял: «Я никогда не отрицал, что в 1928-1929 гг. я вел оппозиционную борьбу против партии… Я в 1928-1929 гг. нагрешил очень против партии… Хвосты тянутся до сих пор. Часть людей, которые шли со мной (имеются в виду члены так называемой бухаринской школы.
– К. Р.), эволюционировали бог знает куда… Ну, я действительно в 1928-1929 гг. против партии грешил, когда я сделал свое заявление. Последнее из моих заявлений было заявление по поводу «организованного капитализма» зимой 1930 г.».

Он открещивался от обвинений, прозвучавших в его адрес еще в августе на процессе «антисоветского объединенного центра». Однако, кроме общих заверений, в свое оправдание он привел лишь один аргумент своей невиновности. Публикацию заявления Прокуратуры, в которой говорилось, что «следствием не установлено юридических данных для привлечения Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова к судебной ответственности». Завершил свое выступление Бухарин признанием в любви: «Я не говорю, что я страшно любил Сталина в 1928 году. А сейчас я говорю: люблю всей душой!»

Подобным же образом построил свое выступление Рыков. Солидаризировавшись с обвинениями в адрес троцкистов, он заявил: «все обвинения против меня с начала и до конца - ложь». И просил о проведении объективного расследования. Эти объяснения не убедили присутствующих, но тон обсуждению был задан. И уничтожающе клеймить врагов начал уже первый выступающий - Роберт Эйхе.

«Факты, - заявил он, - вскрытые следствием, обнаружили звериное лицо троцкистов перед всем миром… Старые буржуазные специалисты… не шли на такие подлые факты, на такие подлые преступления, на которые троцкисты толкали вредителей, - факты, которые мы вскрыли в Кемерове… Да какого черта, товарищи, отправлять этих людей в ссылку? Их нужно расстреливать! Товарищ Сталин, мы поступаем слишком мягко!»

Поднявшийся на трибуну вслед за Эйхе Молотов сумел остудить страсти и перевести обсуждение в более спокойную плоскость. Председатель Совнаркома указал: «Из всего того, что здесь говорили Бухарин и Рыков, по-моему, правильно только одно: надо дело расследовать, и самым внимательным образом».

Молотов избегал эмоций. Подтвердив, что Политбюро после заявлений Зиновьева на суде не спешило с арестом подозреваемых, он опирался только на здравые соображения и логику. Он пояснял: «Почему мы должны были слушать обвинение на процессе в августе и еще оставлять Бухарина в редакции «Известий», а Рыкова в Наркомате связи? Не хотелось запачкать членов нашего Центрального комитета, вчерашних товарищей. Только бы не запачкать, только было бы поменьше обвиняемых».