Сталинский 37-й. Лабиринты заговоров

Но и это не главное. Главное состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личности вождей, непогрешимости героев. Это опасно и вредно. Теория «героев» и «толпы» есть не большевистская, а эсеровская теория. Герои делают народ, превращают его из толпы в народ, говорят эсеры. Народ делает героев, отвечают эсерам большевики! Книжка льет воду на мельницу эсеров. Всякая такая книжка… будет вредить нашему общему большевистскому делу. Советую сжечь книжку…» Право, лучше Сталина не скажешь!

Но вернемся в 1934 год. В течение его ведущие члены оппозиции были возвращены в партию, многие были допущены на серьезную работу. Например, Бухарина назначили главным редактором «Известий», второй по значимости газеты после «Правды», и он мог регулярно писать и публиковать свои статьи.

Не был обижен и Каменев. В письме членам Политбюро и А.Я. Вышинскому Бухарин писал, напоминая ситуацию: «Все это относится к тому времени, когда Каменев сидел в «Академии», намечался Горьким в лидеры Союза писателей и когда ЦК ВКП(б) постановил, чтобы мы, академики-коммунисты, проводили его директором Института литературы и искусства Ак. [адемии] наук (на место, кое раньше занимал умерший А.В. Луначарский). Мы должны, значит, были даже агитировать за Каменева среди беспартийных академиков, никто не подозревал, что за гнусная змея вползает туда. И ЦК не знал. Тогда ему доверяли. Статьи его печатались в «Правде».

Действительно, постановлением Политбюро от 1 сентября 1934 года Каменев был рекомендован в члены президиума и правление Союза советских писателей и был назначен директором Института литературы и искусства.

Можно ли обвинять Сталина в интриганстве? Если вместо политического кнута он предложил своим противникам пряник? Но смысл действий Сталина в другом - он действительно искренне предлагал инакомыслящим примирение; и не его вина, что этот призыв не нашел ответа.

Конечно, грандиозные изменения, происходившие в стране, способствовали росту авторитета Сталина в широких общественных слоях, но это же выводило из себя его противников. Как уже говорилось, тайные встречи в Берлине летом 1931 года троцкистов Смирнова и Пятакова с сыном Троцкого придали новый импульс борьбе оппозиции. Но усиливающийся авторитет Сталина заставил его противников внести коррективы в тайные планы. Заговорщики уже не могли рассчитывать на легальное смещение советского вождя, поэтому в словаре оппозиции уже появилось слово «террор».

Но подробности этих планов стали известны лишь спустя три с лишним года. Допрос Генриха Ягоды 19 мая 1937 года вели заместитель народного комиссара внутренних дел СССР, комиссар государственной безопасности 3-го ранга Курский и начальник отдела ГУГБ, капитан государственной безопасности Коган. Приведем фрагменты его стенограммы:

« Вопрос : Вы показали, что в 1931 году присутствовали на совещании правых, на даче Томского в Болшево, на котором правые выдвинули кандидатуру Молчанова на должность нач. СПО ОГПУ…

Г. Ягода : Я действительно был в 1931 году у Томского на даче в Болшево. Кроме меня и Томского, там также был и А. Смирнов. Я уже показывал, что на этом совещании Томский и Смирнов информировали меня о намечавшемся блоке между троцкистами и зиновьевцами и о необходимости активизации деятельности правых…Томский сообщил мне о готовящемся правительственном перевороте с арестом всех членов правительства и Политбюро в Кремле и об участии в этом Енукидзе.

Вопрос : Что вам говорил Томский? Изложите подробнее ваш разговор с ним.

Г. Ягода :…Он сообщил мне, что в связи с агрессивной деятельностью троцкистов и зиновьевцев, которые в порядок дня своей борьбы против партии выдвинули лозунг террора и решительно встали на путь его осуществления, правые, в свою очередь, активизируют свою деятельность и намечают свержение Советской власти путем переворота в Кремле.

…Томский сообщил мне, что Енукидзе с нами, что он имеет все возможности для ареста руководства партии и Советской власти, когда это будет признано необходимым. «Вам не мешает установить связь с Енукидзе, - сказал Томский, - и помочь в этом деле людьми и советом»…

Вопрос : С Енукидзе вы установили связь?

Г. Ягода : Да… В конце 1932 года по каким-то служебным делам я был у Енукидзе в ЦИКе. По окончании официальных разговоров Енукидзе, обращаясь ко мне, сказал: «Я давно собираюсь поговорить с вами, Генрих Григорьевич. Вы, наверное, догадались, о чем?» Я ответил, что догадаться нетрудно, так как Томский предупредил меня о предстоящем разговоре.

Енукидзе сказал, что о моем участии в организации правых он знал не только от Томского, но и от Рыкова, что это его страшно радует, так как в моем лице, в моей помощи он видит и реальную силу, прекрасное прикрытие и защиту от возможности провала.

… Вопрос : Когда состоялась вторая ваша встреча с Енукидзе?

Г. Ягода : Это было зимой 1932/33 года, также в кабинете у Енукидзе… Он сообщил мне о том, что блок между троцкистами и зиновьевцами окончательно оформлен организацией общего центра, что правые также входят в этот блок, но сохраняют свою самостоятельную организацию и свою особую линию.

…Троцкисты и зиновьевцы, говорил Енукидзе, слились теперь в одну организацию с единым центром и единой Программой. «…» Мы так же, как и они, против генеральной линии партии. Против Сталина. В борьбе за наши конечные цели, за их осуществление, за наш приход к власти мы признаем все средства борьбы, в том числе и террор… На этой основе и было достигнуто соглашение правых с центром троцкистско-зиновьевского блока.

Но что отделяет нас от этого блока? В чем особенность нашей линии? Дело в том, что троцкисты и зиновьевцы, подстегиваемые находившимся в изгнании Троцким, торопят с совершением террористических актов. Троцкому за границей, наверное, не сладко приходится, и он исходит злобой, брызжет слюной и жаждет крови.

Он не дает опомниться своему центру в Союзе, он требует террористических актов против членов ЦК, не считаясь с общей ситуацией в стране и вне ее, не считаясь с тем, что такой оторванный от плана заговора террористический акт ничего конкретного нам не даст, а может стоить десятка голов наших людей. Мы же, правые, говорил Енукидзе, не можем и не хотим пускаться на авантюрные акты, продиктованные больше жаждой мести и злобой, нежели рассудком и расчетом. Это не значит, конечно, что мы против террористических актов, что мы питаем какие-либо симпатии к Сталину и его Политбюро.

Нет! Мы, как и троцкисты, полны ненависти и негодования, мы, как и они, готовы к террористическим актам, но на такие акты мы пойдем тогда, когда это совпадет с общим нашим планом. «Над нами не каплет, мы не в эмиграции. Все наши люди находятся в Союзе, нас особенно не били. Мы можем хладнокровно готовиться, готовиться всерьез к захвату власти и имеем свои планы», - закончил Енукидзе».

Енукидзе был хорошо информирован и знал, о чем говорит. Он правильно оценивал мотивы Троцкого, который действительно патологически болезненно реагировал на происходившее. «Иудушку Троцкого» бесили успехи СССР и связанное с этим усиление позиций и авторитета Сталина, и он стал торопить своих сторонников.

Впрочем, посмотрим на ситуацию глазами других участников событий. Сын Троцкого Лев Седов в «Бюллетене оппозиции» в 1936 году констатировал, что в 1931 году произошло «оживление» групп троцкистов и зиновьевцев: «Люди разных групп и кружков искали личного сближения, связей друг с другом… Поговаривали о том, что хорошо бы создать блок».

Действительно, к тому времени, когда 20 февраля 1932 год Троцкий и его сын были лишены советского гражданства, база заговора уже была заложена. Контакты оппозиции с Троцким продолжались. Во второй свой приезд в Берлин, в середине сентября 1932 года, Пятаков снова встретился с Седовым. В начавшемся разговоре Пятакова стал рассказывать о работе «троцкистско-зиновьевской организации». Однако Седов сразу прервал его, сказав, что «он это знает, так как имеет непосредственные связи в Москве», и попросил «рассказать о том, что делается на периферии».