Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945
Шрифт:
Некоторые моряки, особенно старшего возраста, были вне себя от ярости. Они не понимали офицеров и не разделяли их циничной бравады. В самом разгаре подготовки к последней битве кого-то вырвало. Матросы услыхали всплеск — на пол в каюте акустика что-то лилось. И они увидели, кого это рвало. Они смотрели со смешанным чувством отвращения и удовлетворения. Луч фонарика не гас. В нем был виден старпом, и, пока он не закончил блевать, луч освещал его. Тогда Тайхман выбил фонарик из рук того, кто выставил старпома на посмешище. Старший квартирмейстер надел наушники.
— Подготовить секретные документы к уничтожению. Открыть шкафы с провизией. Можете есть все, что захотите, —
— Давайте хотя бы откроем их.
— И снова Тайхман! Вечно этот Тайхман! — засмеялся Ланген.
— Бедная птичка никак не наестся.
Вновь раздался мерзкий смешок.
— Если шкафы не будут открыты сию же секунду, вы у меня попляшете, — заявил Тайхман, и по его тону все поняли, что он не остановится ни перед чем.
— Ключи у старшего квартирмейстера.
Тайхман пошел в рубку акустика, взял ключи и открыл шкафы с провизией. Он вытащил из одного банку с яблочным пюре и спросил:
— Эй, у кого-нибудь есть консервный нож?
И тут рядом с лодкой разорвалось несколько глубинных бомб. Им показалось, что субмарину развернуло. Банки посыпались на пол и покатились под ногами моряков, стуча по настилу, словно по нему прошлась целая рота в подбитых гвоздями сапогах. Все закричали от ужаса и стали яростно ругаться — все громче и громче, все распаляясь и распаляясь, словно могли убить своих врагов этой руганью. Дизелист с фонариком раз десять проревел:
— Ну что же этот ублюдок ничего не ест?
Тайхман ничего не мог сделать. Он злился на себя за то, что во время взрыва выронил банку с яблочным пюре. Или, по крайней мере, пытался убедить себя в том, что злится только из-за этого.
— Всем молчать! — приказал командир. Когда воцарилась тишина и слышен стал только луч гидролокатора, стучавший то здесь, то там, он спросил: — Ну как, Тайхман, вкусно?
— В шахте перископа завалялось несколько банок с персиками, — сказал инженер-механик.
— Теперь уж придется ждать до конца боя, — произнес командир. — Мы всплываем.
Ланген медленно и осторожно продул балластные цистерны, чередуя их. Лодка медленно поднималась.
— Сначала я осмотрюсь, — сказал Лютке и добавил: — Если это возможно.
— Я подниму ее на перископную глубину, господин капитан-лейтенант, — произнес Ланген.
— Давайте побыстрее.
Они были уже на глубине 40 морских саженей. Чем ближе к поверхности, тем легче было кораблям противника нацеливать свои удары. Глаза всех, кто находился в центральном посту, были прикованы к стрелке глубиномера. Она передвигалась скачками и дрожала после каждого скачка. Время от времени рука первого лейтенанта, державшего фонарь, тоже начинала дрожать; тогда Ланген стучал по стеклу, и стрелка прыгала на другое деление. Моряки, открыв рты, смотрели на него. Они дышали громко и почти в унисон, словно делали вдохи и выдохи по команде. Один из моряков поскользнулся и упал. Другие грубо выругались, но тут же их глаза снова уставились в треснувшее запотевшее стекло глубиномера. Стрелка медленно, медленно передвигалась. И тут их стал терзать страх.
Первой частью чуда было то, что над головой стало тихо. Экипаж понял это только после того, как командир запросил пеленг и получил ответ:
— Противник не двигается.
— Но я слышу шум винтов, — ответил командир.
— Да, господин капитан-лейтенант, но пеленг не изменился.
— Не может же он стоять на месте с
включенными двигателями, — заявил Ланген.— Прекрасно может, — возразил командир, — вы об этом ничего не знаете.
— Одно из двух — либо эти парни нас достанут, — послышалось дребезжание Петерсена, — либо не достанут вообще.
— Если бы давали медали за шутки, вы бы непременно получили, — съязвил Лютке.
— Благодарю вас, господин капитан-лейтенант.
Когда лодка поднялась до глубины 20 морских саженей, стало понятно, куда делся противник. Лодка раскачивалась — слабо, на первый взгляд почти незаметно.
Командир спросил инженера-механика:
— Ланген, вы ничего не чувствуете?
На глубине 27 метров — это заметили все — лодка медленно раскачивалась из стороны в сторону.
— Больше не поднимайтесь. Постарайтесь удержать лодку на этой глубине. Может быть, там шторм. Когда стемнеет, всплывем.
— Слушаюсь, господин капитан-лейтенант.
Атмосфера в лодке неуловимо изменилась, но никто не мог понять, как это произошло. Казалось, люди снова вернулись к жизни, сбросив застывшие маски и обретя надежду. Безо всякой команды моряки собрали с пола консервные банки и поставили их на полки в шкафах. Тайхман запер их и отдал ключи старшему квартирмейстеру.
Ланген пытался удерживать лодку на одной глубине с помощью помп, и это ему удавалось. В течение последующих двух часов лодка опускалась не глубже 16 морских саженей, в то время как на нее было сброшено всего двадцать семь глубинных бомб. Некоторые из них упали довольно далеко.
Потом в течение 35 минут ничего не происходило, за исключением того, что луч гидролокатора время от времени касался борта лодки, словно желая убедиться, что она все еще здесь. Подождав еще полчаса, Лютке поднялся до перископной глубины.
Шторм мотал и качал их, но инженер-механик удерживал лодку на нужной глубине, перемещая людей из отсека в отсек. Командир взглянул в перископ и пробормотал:
— Там темная ночь. — Он осмотрелся и сказал: — Они все еще здесь, но лежат в дрейфе. Всплываем.
Когда моряки первой вахты поднялись на мостик и их глаза привыкли к темноте, они увидели метрах в 300 лежавший в дрейфе эсминец. Он становился виден только тогда, когда поднимался на гребень волны. В такую погоду тонкий эсминец был не пригоден для маневров — ему нужно было следить за тем, чтобы самому не опрокинуться.
Ветер ревел над волнами, срывая с них верхушки, словно стараясь выровнять поверхность моря. Видимость составляла не более полумили. Люди на мостике крепко привязались и, подставляя лицо шторму, громко смеялись, когда в борт ударяла волна. Они любили море.
Лютке ушел от эсминца и занялся зарядкой аккумуляторных батарей. Когда они зарядились, он велел погружаться.
— Я лучше утоплю два старых ведра, чем удовлетворюсь парой вшивых посудин типа «Либерти», — сказал Лютке, когда инженер-механик сообщил ему об угрожающем психологическом настрое команды. Лодка шла в Среднюю Атлантику, туда, где проходили пути конвоев. Нервы некоторых моряков находились в плачевном состоянии.
Хуже всех чувствовали себя дизелисты. Они вскакивали от любого неожиданного звука, ругались друг с другом, истерически рыдали и совершали ошибки при выполнении простейших операций. В каком они состоянии, было видно по их глазам — сильно выпученным, со зрачками беспокойно мерцающими, словно свечи на ветру. Двух матросов, занимавших ключевые посты, пришлось вообще освободить от работы. Руки акустика дрожали так сильно, что он не мог держать карандаш, и командир сказал ему: