Стальная метель

Как-то постепенно боль не то чтобы отступала, но становилась привычной. Жгло, но уже не мешало думать. Сначала он вспомнил, что произошло с ним, а чуть позже — как его зовут, кто он есть вообще и что он здесь делает.

Пошевелиться всё равно не удавалось.

— Мантай, — раздался глухой голос, — проверь-ка его. Очнулся, кажется.

— С чего ты взял?

— Дышит по-другому.

Говорили по-алпански.

Раздались шаркающие шаги. С Ния стали что-то сбрасывать, наконец убрали то, что загораживало лицо. Шкуру, догадался он по исчезнувшей вони.

Сначала он увидел только войлочный полог. Потом — смутно — склонившееся над ним лицо. Пришлось сильно напрячь глаза, чтобы свести на лице взгляд.

Лицо было тёмным, почти чёрным — и таким скуластым, что казалось ромбовидным. Особенно черноту и форму лица подчёркивали седые волосы, расходящиеся ото лба в обе стороны и прихваченные многоцветными ленточками. Глаза были не видны под низкими густыми бровями.

— Пить, — сказал Ний.

— Терпи, — сказал склонившийся. — Пока нельзя.

— Где я? Что со мной?

— Считай, в гостях. Побитый ты сильно. Ждём правильщика, а там метель. Не знаю, когда приедет.

— Как я сюда?..

— Варнаки тебя какие-то в петле таскали, да и бросили. А мы с кумом ехали, смотрим — вроде живой. Ну, так и живи. Пригодишься в хозяйстве. А воды нельзя пока, помереть можешь.

— Не помру, точно знаю… горло промочить…

— Да дай ему воды, Мантай, — сказал другой голос. — Не пить, а тряпицу намочи и в рот сунь.

— Как скажешь, Аюби. Я бы правильщика дождался…

Мантай отошёл, вернулся с плошкой и тряпицей, свернул её, смочил в воде, сунул в рот Нию. Тряпица пахла подгорелым жиром. Ний жадно высосал воду. Голова закружилась.

— Давай я тебя снова укрою, и лежи пока.

— Лицо не закрывай.

— Хорошо. Но лежи молча, береги силы. Сильно тебя побило…

Ний так и лежал в полусне, выбрасывая из головы мысли и образы и оставляя только пустоту, и стараясь забываться настоящим сном. Иногда Мантай подходил, снова давал воды или клал в рот Нию лепёшку со вкусом пыли и гнилого яблока. После этого боль на какое-то время отступала — не исчезала, а как бы выходила из тела и висела хоть рядом, но отдельно. И начинало казаться, что всё, что происходит сейчас, происходило всегда, всю жизнь, а больше ничего и не было — только сны…

Сны были совершенно невероятные и, кажется, вложенные один в другой и так далее — подобно цересским шкатулкам из розового дерева и ажурной слоновой кости. Никогда, вынырнув из сна, он не был уверен, что вынырнул там, где надо; и никогда, лёжа на жёстком ложе, привязанный к нему, заваленный жаркими шкурами — не был уверен, что это не затянувшийся сон, всё казалось — надо сделать усилие и проснуться уже окончательно…

Когда появись новые люди, он не заметил. Казалось, что они тут были давно. Двое мужчин средних лет, один бритоголовый, с узкими скифскими глазами, но не скиф; другой толстый, вальяжный, одетый бедно — ни дать ни взять, разорившийся персидский купец… Они говорили о чём-то, что Ния, возможно, и касалось, но он никак не мог понять значения слов — они ускользали от него разноцветными бусинами.

Потом перс обмыл руки в чаше, кивнул скифу. Тот стал снимать с Ния шкуры, развязывать ремни, потом — отдирать от тела масляное тряпьё, от крови и гноя твёрдое, местами чёрное, местами зелёное. Перс понюхал тряпки, наклонился над ногами Ния, долго всматривался, потом кивнул с довольным видом.

Откуда-то появилось много горячей воды, Ния мыли в четыре руки, иногда становилось больно, но он молчал и безучастно смотрел в потолок. Древний шитый узор на войлоке, едва различимый, интересовал его гораздо больше, чем то, что делают с ним.

Мало-помалу он стал чувствовать свои ноги и что-то понимать из происходящего, и когда перс сказал: «Пошевели пальцами», — он понял его и постарался пошевелить; это получилось не сразу, он как будто вошёл в свои ноги в темноте и на ощупь и какое-то время пытался найти, на что там надо надавить и что потянуть. В конце концов получилось, перс улыбнулся — рот был совсем беззубый, торчал один клык, — и продолжил колдовать над его ногами, поднимая их и перекладывая. Потом стало очень больно, Ний потянул ртом воздух и выгнулся, а может, ему показалось, что выгнулся, но раздался громкий щелчок, и что-то в колене встало на место.

— Прекрасно, — сказал перс, — просто прекрасно!

Он обошёл доску, на которой лежал Ний, с другой стороны, и стал колдовать над другой ногой. В глазах Ния всё поплыло, и он на какое-то время пропал. Вернулся, когда перс стоял уже за его головой и твёрдыми пальцами прощупывал шею.

— Необычайно прочного изготовления юноша! — произнёс он. — Просто необычайно! Никогда бы не поверил, если бы не видел своими глазами и не вкладывал персты в раны! Сколько, ты говоришь, Аюби, он пролежал на морозе?

— Ночь точно пролежал, почтенный Нарбек. А может быть, и больше. Разбойников этих видели, когда они гнали его коней, ранним вечером. А поехали проверить мы уже под утро…

— И он не отморозил ни одного пальца! Я слышал про индийских колдунов и горцев с Подножия Митры [14] , которые спят голыми в снегу и протапливают теплом тел глубокие ямы, но здесь!.. Откуда ты, юноша?

Ний попытался ответить, но шершавый язык не позволял выбраться из горла ни одному слову.

14

Памир

— Хорошо, позже. Сейчас закрой глаза…

Ний закрыл. Что-то защелкало под пальцами лекаря, словно разгрызаемые лесные орехи, в голову хлынуло горячее и закружилось водоворотом.

На этот раз он пришёл в себя совсем по-другому. Просто проснулся после долгого сна, отдохнувший и немного разомлевший. Рук и ноги побаливали, ныли все суставы, гудела спина — но он их чувствовал, мог пошевелиться, сдвинуться, повернуться… что и сделал — осторожно, покряхтывая от натуги, готовый в любой момент замереть, если вдруг станет очень больно. Но больно не было, он лёг на бок, согнув колени и ощутив их деревянную твёрдость. Руку он подсунул под щёку и понял, что его недавно побрили. Он дотянулся до темени — там тоже было голо и гладко. Под пальцами обнаружился грубый рубец, и едва Ний дотронулся до него, рубец зачесался совершенно невыносимо.

Потом он догадался открыть глаза.

Было почти темно, лишь в жаровне посреди шатра тлели угольки. Дырочки-отдушины, сквозь которые проходил розовый свет, складывались в рисунок летящей жар-птицы.

Слышно было сонное дыхание нескольких людей.

Потом к нему подошёл кто-то со спины, тронул рукой.

— Очнулся?

Ний повернул голову. Света углей едва хватило на то, чтобы очертить контуры лица. Это был скиф, помощник лекаря.

Ний кивнул. Прошептал:

— Воды…