Стальное зеркало

Гай опять смеется. И начинает рассказывать, что ему приходилось делать в бытность понтификом. Тут еще благодать, потому что церемонии для людей, а не для бога. А тогда… одна ошибка, одно неблагоприятное событие — да просто чихнет кто невовремя — и все приходится начинать сначала… потому что обряд уже порушен, недействителен, не сработает. А верховный понтифик, строитель мостов, отвечает, между прочим, за безопасность города — с этой стороны. А тут всего-то…

Да, это им, можно сказать, повезло. Но теперь в Роме все проще. Во всяком случае, со свадьбами. Один контракт, другой контракт, кольцо — и дальше начинается праздник. Не хуже и не лучше прочих праздников. Иногда чуть длиннее. И речи произносят не по должности — а зовут людей, которым есть что сказать. Потом эти речи даже публикуют — и на уличном наречии, и на латыни. Их и читать можно с удовольствием. Одна даже пригодилась. Как раз после архиепископа и пересказал Шарлотте тираду о пользе Ксантиппы для античной философии. Тихо пересказал. Получилось хорошо и ко времени. И люди смотрели благосклонно — сочли, что это мы воркуем. Впрочем, наверное, так оно и было.

Время, когда можно — еще не обязательно, но уже можно — покинуть все это сборище, наступает почти неожиданно. И не так, как хотелось бы: часть сборища будет сопровождать новобрачных до спальни. Только до спальни, до дверей. Вот это в Аурелии намного правильнее придумано, чем дома. Никаких свидетелей, которым положено наблюдать, как супруги завершают брачную церемонию соитием, дабы брак считался действительным. Дверь. Хорошая, надежная, дубовая двустворчатая дверь. Запирающаяся изнутри. Отсекающая лишний шум, лишний свет, голоса, взгляды, напутствия.

Первый день представления закончен. Впереди еще шесть, но сейчас лучше об этом не вспоминать. Сейчас нужно выгнать из спальни слуг, которые должны помогать новобрачным раздеться, откупиться от них парой монет… и найти, где в этом пока совершенно чужом и незнакомом доме рукомойник.

Потому что без холодной воды в лицо кажется, что церемониальный сон продолжается. Налип на кожу как пыльца по весне.

Дом — это подарок к свадьбе. Невозможно отказаться, не оскорбив. И дом — земля Аурелии, а не земля Ромы. Это тоже важно. Теперь как посол Ромы я — подданный Его Святейшества. А как муж Шарлотты — вассал короля. Жалко, что это раздвоение только юридического свойства. Можно было бы подменять друг друга.

Нашелся. Вернее, все время был. Оказывается это сооружение — рукомойник, а не украшение…

«Ты не один.»- говорит Гай.

Я помню.

Невеста… нет, уже супруга, и нужно привыкнуть, наконец, — устроилась на кресле. Не в, на. Потому что на подлокотнике, лопатками опираясь на широкую спинку. Качает ногой, того гляди уронит туфельку. И если я ее правильно понимаю, это она меня пытается развеселить или хотя бы утешить. Что само по себе никуда не годится. Потому что все должно быть наоборот, и нужно оторваться уже от воды, от мокрой, прохладной, гладкой воды и подойти к ней… но если по голове и дальше будут шарахаться цветные пятна, ничего хорошего не выйдет.

— Как вы думаете, господин мой супруг, — спрашивает жена, — вот этот стол следует считать комплиментом — или оскорблением?

Стол сам по себе вполне хорош. Но свободного места на нем нет. Настоящей еды, впрочем, тоже почти нет — одни сложные несъедобные сооружения. Хотя… барашек в вишневом соусе Шарлотте, кажется понравился. Запас — на две недели осады. Видимо, всем этим следует подкрепляться в промежутках. Взрослому дракону, как их в бестиариях описывают, будет в самый раз. Виверна, наверное, тоже справится. Лев уже нет.

— Возможно, в древние времена у франков статус не только существовал, но и питался отдельно.

Шарлотта улыбается. Совсем не так, как обычно. Иронично и не опуская голову. Может быть, шутка не удалась. А может быть, все дело в том, что здесь никого постороннего нет, и увидеть никто не сможет. Дверь закрыта и заперта. Окно занавешено. Можно только подслушать, но улыбку, взгляд, приподнятый подбородок не подслушаешь.

«Кто бы говорил о франках и варварах.»- фыркает Гай.

Тоже мне, ромей, — отвечает Чезаре, — вся семья из Альба-Лонги.

Это старая шутка и старая перепалка. Не место и не время. Но помогает. Пятна послушно разбегаются по углам. Там они со временем растают. Вместе с пятнами уходят цвета. Не все. Черный, белый и серый остаются. Это хорошо. Значит можно будет сосредоточиться. Это осень в Городе. Осень, вечер, все выцветает, но свет еще есть, сам свет, его существо, эссенция… все точно и четко, и кажется, можно смотреть сквозь дома.

— Насколько вы устали, госпожа моя супруга?

— Не настолько, чтобы немедленно уснуть к величайшему огорчению родственников и гостей.

— У родственников и гостей еще шесть дней впереди, госпожа моя. Но я во всем буду следовать вашим желаниям. — И это тоже счастье, когда не нужно старательно подбирать… или не подбирать выражения. Знать, быть уверенным, что поймут. Точно и с первого раза. Странное чувство. Даже не само понимание, а то, что оно было достигнуто без труда, без необходимости долго составлять словари, строить мосты — даже с самыми близкими. Чужая молодая женщина, воспитанная на другом краю материка. И ей не нужно объяснять, о чем идет речь, и как, и в каких границах.

— Родственники и гости, — с притворным, и очень напоказ притворным смущением признается супруга, — это только предлог.

— В таком случае я очень рад, что они есть.

— Тогда не соблаговолите ли вы оставить сей колодезь фарфоровый?

Ах да.

— Но я же из него не пью, госпожа моя. — «сестра моя, невеста, колодец запечатленный», хорошо, хоть вслух не сказал. Или сказать? Будет вполне уместно.

«Лжец.»- говорит Гай.

Конечно.

Очень хорошая девушка — и его жена. Он не обидит ее. Постарается не обидеть. Очень постарается. Это трудно — слышать другого, следить за ним, совпадать с ним. Это даже в беседе не всегда возможно, а когда все вокруг и сразу… В бою почему-то легко, а тут трудно. Мигель пытался давать советы, но очень бестолково. От Гая было больше пользы — он натащил трактатов и объяснил все словами. Но на практике получалось странно. Либо женщина пропадала вовсе, либо получалась еще одна работа, которую можно сделать хорошо. Тут будет второе. Цвета ушли, усталость смыло — и совсем легко, во всех смыслах легко, подхватить жену на руки — одним движением, с подлокотника, как она хотела, точно, вот так и наклонилась вперед, рискуя потерять равновесие, подхватить — перенести, поставить… постель бесконечна и уходит в темноту. Франки спят в ней по пятеро, каждый со своим статусом.

Все должно быть хорошо — для нее, и я знаю, как. Знаю, что делать. Как определить, что уместно, нужно, ко времени, а о чем стоит забыть или повременить пока. Не чувствую — знаю. Ничего не остается, ни окружающего, ни меня самого, только предельная сосредоточенность на женщине, на всех мельчайших признаках удовольствия и его отсутствия, на дыхании, едва уловимом сопротивлении или движении навстречу… Заметить, понять, ответить.

С оружием намного легче, и в танце легче, там получается само… но это все неважно. Я хочу, чтобы моей жене было хорошо.

Вдруг понимаешь, в чем смысл столь распространенного желания жениться непременно на девственнице. Дело не в ревности к тому, кто был до тебя, не в том, что он мог быть лучше, а сравнение выйдет не в твою пользу, и даже не в том, что твой ребенок может оказаться и вовсе не твоим… нет, все это ерунда, глупости и пустое тщеславие. Просто тебе доверяют — никто еще не успел напугать, обидеть, задеть и заставить замирать под прикосновением. Тебя встречают легко, смело и открыто, с удивлением, но без малейшего испуга. Доверие — и движение навстречу…