Стальной кулак

— Температура трансмиссии растет быстрее расчетной…

— Может, датчики барахлят? — предположил я, чувствуя, как внутри что-то сжимается.

Руднев покачал головой:

— Нет, показания верные. Что-то не так с системой охлаждения.

Мы продолжили испытания, но я уже заметил, что машина начала двигаться менее уверенно. При поворотах появился характерный скрежет.

— Леонид Иванович, — тихо позвала Варвара, — там странные вибрации в башне…

Я видел, как меняются лица членов комиссии. Опытные инженеры, они понимали, что-то идет не так.

А потом все начало разваливаться с пугающей быстротой. Сначала заклинило механизм поворота башни. Следом раздался резкий металлический скрежет в трансмиссии. Машина дернулась и замерла, окутавшись облаком пара.

— Полный отказ системы охлаждения, — доложил побледневший Звонарев. — Температура критическая!

Руднев, заглянувший в моторный отсек, только покачал головой:

— Разрушение подшипникового узла. Полный выход из строя.

Я смотрел на застывшую машину и чувствовал, как рушатся все надежды. Где-то в глубине души понимал, что мы слишком поторопились, пытались перепрыгнуть через необходимые этапы.

— Что скажете, Краснов? — тихо спросил Дорохов. В его глазах читалось искреннее сочувствие.

Самохин хмуро разглядывал вытекающее масло:

— Похоже, проблема системная. Нужна серьезная доработка.

Я обвел взглядом команду. Варвара кусала губы, Руднев механически протирал очки, Звонарев застыл над приборами. Все понимали, что это провал.

— Испытания придется прервать, — официальным тоном произнес Трубников. — Очевидно, требуется доработка конструкции.

Братья Касаткины синхронно кивнули, избегая смотреть мне в глаза. Они поддержали проект, а я их подвел.

— Леонид Иванович, — Дорохов тронул меня за плечо. — Нужно готовить подробный отчет. И… возможно, стоит пересмотреть общую концепцию.

Я молча кивнул. В голове уже складывался план действий.

— Собирайте данные, — сказал я команде. — Все записи, все показания приборов. Будем разбираться.

Когда комиссия уехала, мы остались на полигоне всей командой. Закатное солнце окрашивало застывшую машину в красноватые тона, в воздухе еще висел запах горелого масла.

— Давайте по порядку, — я расстелил на походном столе чистый лист. — Что конкретно у нас вышло из строя?

Руднев снял очки в медной оправе, устало потер глаза:

— Начнем с трансмиссии. Мы недооценили тепловые нагрузки. При длительной работе температурное расширение привело к перекосу валов. Отсюда разрушение подшипников и полный отказ.

— В ходовой части тоже все серьезно, — подхватил Звонарев, листая блокнот с записями. — Катки не выдержали динамических нагрузок. Смотрите, — он быстро набросал схему, — при движении возникает резонанс в подвеске. Вся конструкция требует пересмотра.

Варвара склонилась над чертежами:

— А вот здесь, — она показала на узел крепления башни, — неправильно распределяются нагрузки. При стрельбе возникают такие напряжения, что деформируется весь погон.

— Николаус в отчаянии! — вставил Вороножский. — Он предупреждал о нарушении гармонии в системе охлаждения!

— Но главное даже не это, — Циркулев поправил пенсне на черном шнурке. — Мы пытались объединить слишком много новых решений, не проверив их взаимодействие. Позвольте заметить, что в 1916 году каждый узел испытывали отдельно месяцами.

— Он прав, — кивнул Руднев. — Нужно все разбивать на этапы. Сначала отработать ходовую часть, потом трансмиссию, затем вооружение. И только после этого собирать в единое целое.

Я смотрел на исписанный лист, где копились пункты необходимых доработок. Список получился впечатляющий.

— Это много месяцев работы, — тихо сказала Варвара. — Если не годы.

— Если не больше, — добавил Звонарев. — И нужны новые специалисты. Особенно по гусеничному ходу.

— И полностью оборудованная исследовательская база, — подхватил Руднев. — С современными испытательными стендами.

Я молча кивал, понимая, что они абсолютно правы. Мы слишком торопились, пытаясь перепрыгнуть через необходимые этапы. Сказался мой опыт из будущего. Я знал, каким должен быть результат, но не учел всей сложности пути к нему.

— Что будем делать, Леонид Иванович? — спросила Варвара.

— Для начала доклад наверх. Со всеми проблемами и предложениями по их решению. А потом… — я обвел взглядом свою команду. — Потом начнем все заново. Правильно, основательно, без спешки.

Солнце окончательно село, на полигон опускались сумерки. Где-то вдалеке гудел заводской гудок, сзывая рабочих на ночную смену. А мы все стояли у замершей машины, понимая, что сегодня закончился один этап и начинается другой, гораздо более сложный и важный.

Солнце уже клонилось к закату, когда мы покинули полигон. В темнеющем небе зажглась первая звезда.

Впереди была бессонная ночь, анализ данных и подготовка доклада. А еще предстоял трудный разговор в Кремле.

Глава 8 Как же теперь быть?

Всю ночь после провала испытаний я просидел в кабинете, разбирая данные и готовя отчет. За окном светало, когда последняя страница легла в папку. Голова гудела от бессонницы и бесконечных цифр.

Варвара принесла крепкий чай и молча села напротив. В ее глазах читалась тревога.

— Я еду в Москву, — сказал я, потирая воспаленные глаза. — Нужно докладывать наверх.

— К самому? — тихо спросила она.

Я кивнул. Мы оба понимали, что только Сталин может решить судьбу проекта.

— Будь осторожен, — также тихо сказала Варвара.

Весь день я разбирал завалы текущих дел, отдавал распоряжения. На всякий случай, назначил своим заместителем Звонарева, вдруг я сюда уже не вернусь.

И еще заранее позвонил Котову в Москву, предупредил, чтобы он держал наготове запасной вариант с нелегальным выездом за границу. Если что, я его активирую.

Вечером собрался, обнял Варвару и поехал на вокзал.

В купе поезда Москва-Нижний я снова и снова просматривал графики испытаний. Каждая цифра, каждый излом диаграммы говорил об одном, мы слишком торопились. Пытались перепрыгнуть через необходимые этапы, понадеявшись на удачу.

За окном проплывали летние пейзажи, а в голове крутились варианты предстоящего разговора. Как объяснить необходимость долгой, кропотливой работы? Как убедить в важности создания полноценного конструкторского бюро?