Стальной пляж

— В отцах я не очень разбираюсь, — произнесла я, всё ещё надеясь, что Бренда передумает. — Я — как многие другие; мама никогда не говорила мне, кто мой отец.

— А я своего отца знала. Он жил и с мамой, и со мной. Начал насиловать меня, когда мне было лет шесть. У меня никогда не хватало духу спросить у матери, знает ли она об этом, я даже не подозревала, что это неправильно, думала, так и должно быть.

Она стояла прямо, смотрела на лунную поверхность и изливала душу — но спокойно, совершенно спокойно, без тени слёз.

— Не знаю, как я узнала, что у моих друзей дома так не принято, наверное, начала рассказывать им и что-то заметила: как изменилось их отношение, как они начали ужасаться, — что-то, что заставило меня заткнуться и молчать по сей день. Но то, что творилось, продолжалось год за годом, и я хотела было выдать его полиции, знаю, ты удивляешься, почему я этого так и не сделала, но он был моим отцом и любил меня, и я думала, что люблю его. Но мне было стыдно за нас, и когда мне исполнилось двенадцать, я пошла и… удалила свою… избавилась от неё и зашилась наглухо, чтобы он больше не лез в меня, и я знаю, что уполномоченная по правам несовершеннолетних, которая разрешила мне сделать это, несмотря на папины возражения, догадывалась, в чём дело, потому что она всё время говорила, что я должна выдвинуть обвинения, но всё, чего я хотела, это чтобы он остановился. И он отвалил, с того дня больше ни разу меня не касался, даже разговаривать почти перестал, раз уж на то пошло. Так что я не знаю, почему некоторые женщины предпочитают общество других женщин, но я — поэтому, потому что не могла выносить самцов, и только когда встретила тебя, ну, совсем скоро после того, как встретила, я очень сильно, безумно в тебя влюбилась. Но ты была парнем, и это сводило меня с ума. Пожалуйста, не переживай из-за этого, Хилди, я справилась, я знаю, что есть вещи, которых просто никогда не может быть, и одна из них — чтобы мы были вместе. Я слышала, как ты говоришь о Крикете, и мне следовало бы ревновать, потому что мы с ней занимались любовью — но это было просто так, не всерьёз, к тому же Крикет теперь тоже парень, и я от души желаю вам счастья. Вот моя тайна и раскрылась, и вот ещё одна: я специально подстроила так, чтобы мы немного побыли наедине здесь, в месте, куда я всегда прихожу и всегда приходила раньше, чтобы сбежать от него. Это безнравственно, и я это знаю, но я долго думала об этом и могу с этим жить. Я не буду плакать, не стану умолять, но мне бы хотелось хоть раз с тобой переспать. Я знаю, ты гетеросексуальна, и все, с кем я говорила, знают это о тебе, но я всё же надеюсь, что это не убеждение, а просто предпочтение, ты же меняла пол, ты раньше занималась любовью с женщинами. Но если вдруг это нечто неприемлемое для тебя, когда ты сама женщина, или если, может быть, ты не хочешь или считаешь мою мысль неудачной, ничего страшного, я обойдусь. Мне просто надо было спросить, вот и всё. Я знаю, что говорю как эмоционально зависимая, но на самом деле это не так, я не такая; я переживу всё, что бы ни случилось, и, надеюсь, мы в любом случае останемся друзьями. Вот. Не знала, хватит ли мне духу высказать это всё, но я решилась, и мне уже лучше.

У меня есть небольшой список того, чего я никогда не делаю, и во первых его строках стоит "поддаваться эмоциональному шантажу". Если и есть где-либо худший вид секса, чем трах из жалости, то я о нём не слышала. И слова Бренды можно было принять за самый душераздирающий визг побитого щенка — и, чёрт побери, хоть у неё и есть право вести себя как побитый щенок, я таких щенков ненавижу, мне хочется пнуть их за то, что позволили себя бить… но ни одно подобное слово не сорвалось с моих губ. Молчала и прямая как жердь каланча с сухими глазами, тёмный силуэт на фоне полыхающего неба. Она повзрослела с тех пор, как мы познакомились, и мне подумалось, что это часть её взросления. Почему она выбрала меня, чтобы облегчить душу, понятия не имею, но то, как она это сделала, скорее польстило мне, чем обязало.

Так что я отказала ей. Или отказала бы в совершенном мире, где я действительно не делаю ничего из своего запретного списка. Вместо этого я встала, обняла Бренду и сказала:

— Ты хорошо держалась. Если бы заплакала, я выгнала бы тебя отсюда пинком и пинала бы под зад до самого Кинг-сити.

— Нет, я не заплачу. Хватит уже из-за этого плакать. Тем более что всё уже закончилось.

И она сдержала слово.

* * *

Бренда подстроила для нас минутку уединения, не сказав мне о том, что Крикету поручили вести репортаж с празднества в Парке Армстронга. После нашей небольшой романтической интерлюдии — довольно приятной, спасибо, что спросили, — она призналась в своей уловке и в том, что он намеревался улизнуть из парка, едва пройдут первые несколько часов, и мог появиться здесь с минуты на минуту, "так что давай одеваться, ладно?"

Представить не могу, почему я беспокоилась, как бы не напиться раньше Лиз. Она напилась раньше нас всех, начала прямо по дороге в Армстронг и продолжала на обратном пути… как будто у Крикета и без того не хватало причин тревожиться.

Она вылетела на полной скорости из-за дюн на четырёхколёсном "Эштон Эссбастере XJ" с реактивным двигателем, размалёванном мазками отвратной мандариново-оранжевой краски. Было сущим ребячеством нестись на реактивном авто с четырёхточечной подвеской по всем этим выбоинам лунной поверхности — иногда они бывают размером, скажем, с кратер Коперника. На орбиту бы она, разумеется, не улетела, но была к этому весьма близка. Машину она украсила по своему явно недооцененному хорошему британскому вкусу: из колёсных ниш вырывались языки голографического пламени, на кончике гибкой штыревой антенны болтался хвост енота, а с капота пялился огромный хромированный череп, мигая красными глазами на поворотах.

Это адское видение заложило крутой вираж вокруг "Хайнлайна" и понеслось прямо на нас. Бренда вскочила и отчаянно замахала руками, а у меня хватило времени поразмыслить над тем, какой на самом деле непрочный пузырёк эта наша скаутская палатка, пока Лиз не ударила по тормозам, обдав стену палатки струёй тёртого зелёного сыра.

Она выскочила наружу раньше, чем осела поднятая ею пыль, и подбежала к левой дверце, отстегнуть Крикету ремень безопасности, который он затянул так туго, что рисковал заработать гангрену промежности. Лиз вытащила его из машины и затолкала в шлюз, где он, кажется, пришёл в себя. Заполз в палатку, но вместо того чтобы встать, скорчился на полу, чем не на шутку меня обеспокоил. Я помогла ему снять гермошлем.

— Крикету слегка не по себе, — сказала Лиз по радио его скафандра, — и я подумала, надо его скорей под крышу.

Я наконец расслышала, что Крикет пытается что-то сказать, и приблизила ухо к его губам. Он бормотал "всё будет хорошо", повторял снова и снова, как мантру. Мы с Брендой помогли ему сесть, и наконец лицо его немного порозовело и он сумел проявить некий интерес к окружающему.

Пока мы брызгали на него водой, Лиз протиснулась сквозь шлюз, толкая перед собой герметичную переноску для животных. В конце концов Крикет ожил, вскочил на ноги и разразился почти бессвязной тирадой ругательств. Нет нужды приводить их здесь; они не делают Крикету чести, поскольку он считает, что бранные слова следует не выкрикивать, а изощрённо выписывать. Но на этот раз он был слишком зол.

— Маньячка! — рявкнул он. — Какого дьявола ты так неслась?

— Так ты ж мне сказал, что тебя укачивает. Вот я и решила доставить тебя поскорей до места.

— Меня укачало из-за того, что ты ехала слишком быстро!.. — но тут его запал остыл, он опустился в кресло и покачал головой: — Быстро? Я сказал "быстро"? Мы пролетели в один миг всё расстояние от Армстронга, и колёса коснулись земли всего раза четыре. — Он ощупал голову и поправился: — Нет, пять, я насчитал пять шишек. Она высматривала кратеры покруче, говорила: "А ну, посмотрим, перескочим ли эту хреновину", — и не успевал я охнуть, как мы уже в полёте!

— Да, мы не мешкали, — согласилась Лиз. — Думаю, наша тень приотстала и только теперь догнала нас.

— Слава богу, есть гироскопы, — откликнулась я. — Помнишь, однажды я это уже говорила? А ты ответил: "Что ещё за гироскопы? Они для старушек".

— Я сняла их к чёрту, — сказала Лиз. — Так лучше привыкаешь к струйному рулю системы реактивного управления. Да ладно тебе, Крикет, ты…

— Обратно, девчонки, я поеду с вами, — перебил он. — Больше ни за что не сяду в машину к этой сумасшедшей!

— Но у нас всего два сиденья, — возразила Бренда.

— Какая разница, привяжите меня к решётке бампера. Хуже, чем только что было, уже не будет.

— Не вижу повода не выпить, — произнесла Лиз.

— Ты во всём видишь этот повод!

— А что, его нет?

Но прежде чем выйти к машине за своим переносным баром, Лиз не забыла выпустить из переноски — кого же ещё? — английского бульдога по кличке Уинстон. Он неуклюже выбрался наружу, опровергнув все мои прежние представления о безобразии и уродстве, и тут же в меня влюбился. Точнее, со всей пёсьей беззаветностью предался занятию любовью с моей ногой.

Это могло бы испортить начало прекрасных романтичных отношений — я девушка старомодная и предпочитаю, чтобы сперва за мной хоть немного поухаживали, — но, к счастью, Уинстон, против всякого ожидания, оказался хорошо дрессирован и стремительный пинок хозяйки заставил его прекратить разврат. Больше он уже на меня не покушался, но не отходил ни на шаг, восторженно сопел, не сводил с меня мечтательного взгляда налитых кровью свиных глазок и засыпал всякий раз, как я присаживалась. Должна признать, в конце концов я прониклась к нему симпатией и скормила ему все косточки, оставшиеся от цыплёнка.