Стальной пляж

— Черт побери, уже почти воскресенье. Но так всегда бывает поначалу, пока все притирается да налаживается. Послушай, я через несколько минут освобожусь. Почему бы тебе не побродить тут пока, а потом мы можем сходить поужинать… или позавтракать, или что-нибудь в этом роде?

— Это твое "что-нибудь" звучит заманчиво.

— Отлично! Если тебе хочется пить, один из этих тунеядцев может раздобыть тебе пива. Дай им какое-нибудь посильное поручение.

С этими словами он отвернулся и поспешил снова окунуться в работу.

Мое появление произвело небольшую сенсацию, но теперь оживление улеглось. Я имею в виду, что те несколько дюжин мужчин и горстка женщин, которые отвлеклись от созерцания орегонских далей ради разглядывания моих ног, теперь снова обратили взоры в бесконечность.

У стороннего наблюдателя, не знакомого с правилами строительных игр, может возникнуть вопрос, как у нас вообще что-нибудь строится при таком количестве мыслителей и столь малом числе настоящих трудяг. Ответ на него весьма прост: Фокс и три-четыре других инженера занимались работой, не связанной с поднятием и переноской тяжестей, а все остальное делали машины. Несмотря на то, что предстоит сдвинуть с места и уложить в нужной форме сотни кубических миль камня и грунта, прежде чем Орегон будет закончен, ни горсточки этой земли не возьмут в руки члены Профсоюза Подручных Каменщиков, хотя они и толпились тут в таком количестве, что можно было подумать, будто они способны за несколько недель управиться со всей работой. Нет, лопаты, которые эти люди держали в руках, были не более чем тщательно отполированными формальными знаками профессиональной принадлежности: земля не касалась их ни разу с тех пор, как они были изготовлены. Главной заботой этих людей была техника безопасности. Если один из глубокомысленных мудрецов заснет стоя, рукоятка лопаты может попасть в вывернутый кармашек рабочей спецовки и каким-то образом удержать достойного человека от падения. Фокс утверждал, что это основная причина производственного травматизма.

Возможно, я преувеличиваю. Гарантия трудоустройства — основополагающее гражданское право нашего общества, и печальный факт таков, что великое множество жителей Луны подходит только для такой работы, которую уже давно выполняют машины. Как бы мы ни мухлевали с генами, как бы усердно ни удаляли поврежденные — думаю, нам никогда не искоренить из своей среды медлительных, лишенных воображения, равнодушных и безнадежных граждан. Что нам с ними делать? Мы решили, что любой желающий сможет получить работу и тот или иной знак принадлежности к ней, который можно предъявлять, и выполнять эту работу четыре часа в день. Если вы не хотите работать, это тоже не проблема. С голоду никто не умирает, а плату за воздух отменили еще до моего рождения.

Так было не всегда. В первое время после Вторжения злостного неплательщика налога на воздух запросто могли выставить в воздушный шлюз без скафандра. Новые порядки мне нравятся больше.

Но я готова поклясться, что они страшно неэффективны. В экономике я не разбираюсь, но, когда задумываюсь о финансовой стороне вопроса, мне начинает казаться, что должен существовать менее расточительный путь. Но потом я спрашиваю себя, что же этим людям делать, чтобы хоть чем-нибудь заполнить свои и так уже — с моей точки зрения — пустые жизни, и перестаю думать об экономике. Что тут такого страшного, в конце-то концов? Подозреваю, даже во время подписания контракта на строительство первой пирамиды где-нибудь поблизости стояла, опираясь на лопаты, пресловутая кучка бездельников.

Прозвучит ли это с моей стороны свидетельством страшной нетерпимости, если я скажу, что не понимаю, как они так могут? Возможно, они точно так же недоумевают насчет меня: как же я отдаю свои "творческие" способности организации, которую люто ненавижу, и служу профессии, по меньшей мере сомнительной с точки зрения чистоплотности. Возможно даже, что эти работяги сочли меня шлюхой. Но я могу сказать в свою защиту, что журналистика — если мне будет позволено употребить это слово, — не единственное мое занятие. Я переделала в жизни много других вещей, а в тот момент испытывала стойкое ощущение, что в ближайшем будущем распрощаюсь с "Выменем".

Большинство же мужчин и женщин, что толпились вокруг меня, пока я дожидалась Фокса, никогда не имели другой работы. Они не годились ни на что другое. В большинстве своем они были неграмотны, а для подобных людей открывается крайне мало возможностей найти интересную содержательную работу. И если бы у них были какие-нибудь артистические наклонности, они бы наверняка воспользовались своими дарованиями.

Как им удается убить целый огромный пустой день? Может, именно эти люди создают ту неуклонно нарастающую волну самоубийств, о которой с тревогой говорил ГК? Просыпаются ли они однажды утром, берут ли лопату, думают ли потом, а не провалилось бы оно все в преисподнюю, и вышибают ли себе мозги? Я решила расспросить ГК, когда снова начну с ним разговаривать.

Все это казалось мне таким безрадостным… Я рассмотрела повнимательнее одного из мужчин — прораба, как гласила одна из многочисленных идентификационных карточек, пришпиленных к его джинсовой робе, и Человека Века, о чем свидетельствовал яркий значок на лацкане, утверждавший, что его владелец опирается на лопату вот уже целую сотню лет. Столетний прораб стоял рядом с Фоксом и смотрел в сторону стола с чертежом с таким выражением лица, которое я последний раз видела у жвачного животного. Остались ли еще у него надежды, мечты и страхи, или он уже все их истратил? Мы продлили человеческую жизнь настолько, что сами не знаем точно, когда она может закончиться, но не сумели предложить ничего нового и интересного, чем можно было бы заполнить бесконечную вереницу лет.

Фокс положил руку мне на плечо, и я осознала с легким потрясением и странным чувством нездоровой уверенности, что и сама могла выглядеть как жвачное животное, пока предавалась своим глубокомысленным и проницательным размышлениям. Быть может, этот прораб на самом деле классный парень, с которым так здорово посидеть — поболтать ни о чем. Готова об заклад побиться, что он потрясающий шутник и балагур и чертовски метко играет в дартс. Не всем же быть, как мы привыкли говорить, учеными-ракетчиками. Знаю я одного ученого-ракетчика, гнуснейшего брюзгу, с которым не приведи боже встретиться.

— Здорово выглядишь, — заметил Фокс.

— Спасибо! Ты тут со всем разобрался?

— До понедельника. Терпеть не могу принадлежать к тем, кто женат на своей работе, но, если никто не позаботится об этом месте как следует, оно не раскроет как должно все свои возможности.

— Ты не меняешься, Фокс.

Я обняла его за талию, и мы зашагали к его автофургону, припаркованному посреди неработающих машин. Он положил руку мне на плечо, но я чувствовала, что мыслями он до сих пор погружен в свои чертежи.

— Надо полагать. Но этот климатический парк станет лучшим из всех, до сих пор существующих, Хилди. Гора Худ уже готова — все, что нам нужно, это немного снега. Она размером всего в одну четверть настоящей, но зрительно кажется высокой почти из любой точки обзора. Русло Колумбии наполнено водой, и течение разогнано почти до нужной скорости. Теснина будет просто великолепна. И в реке будет водиться настоящий лосось. Я вырастил дугласовы пихты двадцатиметровой высоты. Даже при ускоренном выращивании эти детки созревают долго. А еще олени, гризли… это будет замечательно!

— Сколько еще осталось строить? — спросила я, когда мы проходили мимо медвежьих загонов. Их обитатели проводили нас глазами ленивых хищников.

— Пять лет, если все хорошо сложится. Если более реально смотреть на вещи — возможно, семь, — ответил Фокс и придержал дверь автофургона, чтобы я могла пройти. Затем протиснулся следом.

Обставлен фургон был весьма практично, но доверху завален бумагами. Едва ли не единственным личным предметом, который попался мне на глаза, оказалась антикварная логарифмическая линейка, подвешенная над газовой плитой.