Старая дева

Он должен спросить то, к чему я его так подталкиваю. Граф же громко дышал — возможно, что от волнения, к чему ему было сдерживаться при мне больше, чем того требовали самые простые приличия.

Но он такого не ожидал, для него мои слова стали шоком, и я говорила и думала — почему, ведь это абсолютно логично — приставить к бестолковой барышне знающего человека, чтобы она не наломала дров, не обязательно по умыслу, может быть, по незнанию. И я точно помнила, что в самом договоре не было отсрочки платежей. Да, я никогда бы в жизни подобный договор не подписала — я-Вероника: с нечеткими, неясными формулировками, составленный словно не юристом, а начинающим копирайтером из сотни других таких же договоров…

И все же.

— Где сам договор? — отдышавшись, спросил меня граф.

— У поверенного, как и все документы.

Я улыбалась обезоруживающе и не дала бы голову на отсечение, что выходило безупречно. Я не училась актерскому мастерству, могла сфальшивить, и это дорого бы мне обошлось.

— Расписки, граф, — напомнила я.

— Да-да, сейчас мы напишем.

Он развернулся к столу, снова стоял какое-то время, окаменевший. Как легко оказалось запугать человека этого времени элементарной юридической премудростью! Игра с такими ставками уже не бывает честной, здесь в ход идут все средства. Все, даже удары со спины.

Но я не собиралась хватать со стола перочинный нож, я ждала, пока граф грузно упадет в свое кресло.

— Плата вперед.

— Вы сумасшедшая? — кротко спросил меня граф. — Или у вас память девичья? Вы просили меня передать вам деньги так, чтобы об этом не узнал ваш брат. Что вы еще от меня хотите?

— Вы не получите моей подписи без оплаты.

Шантажист против шантажиста: у кого весомее аргументы.

— Можете вычесть стоимость лошади, — разрешила я. — Подожду во дворе, пока ваш человек принесет мне бумаги и деньги.

Но выйти беспрепятственно я не успела, потому что, чуть не сбив меня, в кабинет ворвалась сестра Феврония. Милая хохотушка-монахиня прошла отменную школу у своего отца, так что, покидая кабинет, я посочувствовала графу. Но не слишком. В противостоянии бездельника-помещика и монашки, урожденной купеческой дочки, мои симпатии были безоговорочно на ее стороне.

Око, Око. Что это такое? Кой черт оно так нужно графу? Фамильная драгоценность? Ее можно купить, вопрос цены и ничего больше. Что-то, что завещали мне с определенным условием? Тоже глупость, разве что эта вещь не подлежит продаже до тех пор, пока я не выйду замуж. Но граф намерен не просто жениться на мне, но еще и добиться от меня рождения дочери. Вот уж нет, подумала я, подставляя лицо лучам солнца. В этом времени доктора, не утруждающие себя вымыть руки и хоть как-то осмотреть пациента, болезни, выкашивающие города, и полное отсутствие антисептиков, и рожать здесь — тем более приговорить себя раньше срока.

Я была уверена, что ни денег, ни расписок мне граф не даст. Пусть не полностью, но часть денег он заплатил, это я знала со слов Анны: я приказала сразу же накупить еды. Но стоимость такого количества продуктов не была равна даже трети суммы, указанной в договоре. Граф будет тянуть, пытаться договориться, и мне будет удобнее торговаться, если я узнаю, чего он хочет. Не меня, а предмет, которым я располагаю.

Очевидно, я единственная, кто может им распоряжаться. И это странно.

Графская дворня разбежалась, повозка сестры Февронии была полна всякого добра, и возле нее стояли крестьянские дети, с тоской взирая на какие-то мешочки на самом верху. Наверное, там было что-то вкусное.

Если сестра вернется — а она должна вернуться на место, где она меня встретила, она ведь ехала по делам — может, она согласится подвезти меня, подумала я. И уже направилась к повозке, как двери дома распахнулись и сестра Феврония выскочила на улицу: щеки раскраснелись, глаза горят, в руках увесистый кожаный мешочек.

— Невежа и грубиян! — сообщила она мне прямо с порога, не стесняясь какой-то графской бабы, возившейся с цветами в двух шагах. — Я так и сказала: за те слова, что вы, ваше сиятельство, мне наговорили, отец Петр вас при всей вашей дворне заставит в храме поклоны челом бить.

— Хулу на слуг Преблагого и самого Премудрейшего возносит, — прибавила я. Баба испуганно вздрогнула, совсем скрючилась над цветами. Сестра Феврония нахмурила идеальные брови, внимательно посмотрела на меня, и в тот момент я поняла, что нашла себе подругу и единомышленницу.

Сестра кивнула мне многозначительно, и мы, не говоря друг другу ни слова, пошли к повозке, как заговорщицы. Сестра уселась на деревянную приступочку для возницы, я пристроилась рядом, и мы поехали. Никто нас не окликнул.

— В храм, сестра? — спросила я.

— Теперь да, — довольно отозвалась она. — Добраться бы засветло да отца Петра до службы вечерней обрадовать.

— Колокольня будет?

— «Кто слово, данное церкви, не блюдет, тот слово, данное Премудрейшему, не держит», — процитировала Феврония, видимо, священное писание. — Покаяние телесное и откуп денежный.

А церковь в этом мире свободно накладывала штрафы, которые к тому же невозможно было оспорить и невозможно попытаться не заплатить. Сестра явилась к графу как судебный пристав или налоговый инспектор. И у меня мелькнула мысль — вот мои союзники. Слуги Преблагого. У нас с ними, похоже, одна и та же цель — неизвестно пока, насколько праведная, но и противники мои — не образец благородства. Шантажисты, вымогатели, шулеры — я сильно сомневалась, что граф полагается лишь на удачу за карточным столом.

Феврония — купеческая дочь, подумала я, глядя на ее довольное лицо. Ее с младых лет готовили к тому, чтобы занять при необходимости место отца, брата, мужа. И пусть ей не слишком нравилась та стезя, какую ей назначила судьба по факту рождения, она точно знала ответы на многие из вопросов, которые роились встревоженными пчелами в моей голове.

У меня нет поверенного — и не надо. У меня уже есть человек, который лучше кого бы то ни было разбирается в том, что меня так беспокоит.

Глава четырнадцатая

Я ни о чем не спрашивала. Сестра Феврония болтала сама — рассказывала о детстве, о большой купеческой семье, о шумных родственниках, богатых многолюдных свадьбах, о жизни в монастыре — точнее, сейчас она жила не в монастыре, а в храме, но ведала финансами, как я поняла, нескольких церквей и пары монастырей. Огромная работа и невероятная нагрузка — вести все дела в одиночку, но Феврония справлялась и не жаловалась. Я позавидовала ей — человек нашел себя, делает то, что ему нравится, применяя знания и умения, впитанные с молоком матери, принося пользу людям и периодически напоминая им, что есть в этом мире высшие силы и высшая власть.

Когда мы объезжали болото, Феврония заговорила о своей мечте.

— Построить бы школу, Елизавета Григорьевна… Учить детей грамоте, а еще у нас иконописец есть, старец Влас, вот бы ему учеников!

Решение пришло мгновенно.

— Я выстрою вам школу, сестра. Сколько денег на это нужно?

Пока что — шкура неубитого медведя. Сколько мне привезут Лука и Авдотья? Но это неважно, это не просто вложения — это договор о союзничестве. Мы с Февронией уже дали друг другу понять, что мыслим в одном направлении, что мы на одной стороне, и какую бы сумму она не назвала, оно того стоит.