Старая дева

— Тысячи три, не больше, остальное мы наберем. Людей бы!

— Я дам вам людей.

Отправить Егора на строительство школы — вот оптимальное из решений. И остальных мужиков, хотя бы на полдня, пусть работают. Не то чтобы крестьяне у меня были непрерывно заняты делом, наоборот, большую часть дня они скорее спали или слонялись. Три тысячи грошей — и семь тысяч оставшихся на мельницу. Граф вылетел из числа кандидатов на совместное ведение бизнеса, как минимум у меня оставался еще тот сосед, который зарился на мою Степаниду.

— Премудрейший да не оставит вас, Елизавета Григорьевна, за милосердие ваше! — Феврония не удивилась. Точно запомнила мое обещание, но, в отличие от графа, я не собиралась разбрасываться словами и заставлять ее напоминать о себе.

Почему граф так не любит служителей Преблагого?

— Как вернутся мои люди из города, пришлю вам и денег, и людей.

Это будет хорошее вложение, стоящая инвестиция. И тогда я смогу подобраться к грамотной и знающей сестре поближе, возможно, мне удастся подружиться с ней так, чтобы она помогла мне разобраться, что творится с моим имением. На настоящего поверенного денег у меня нет и — я это знала превосходно — не всякий специалист хорош исключительно в своем деле. Многие асы, и это было их огромным минусом, сознательно затягивали все таким образом, чтобы клиент, конечно, в итоге остался в плюсе, но в услугах нуждался долго, еще очень долго… «Зачем же ты, сынок, так быстро выиграл это дело? Я за счет этого джентльмена оплатил колледж и тебе, и твоему брату…»

Мне было нечем платить, и времени у меня не было.

— Как полагаете, сестра, смогу я поговорить с отцом Петром?

— А чего же нет? Двери дома наместника нашего всегда открыты!

Это очень хорошо… У графа я пробыла недолго, но дорога отняла много времени, и солнце уже перевалило зенит, близился вечер. Крестьяне тянулись с полей к домам, прачки несли корзины с бельем, скоро уже и пастух погонит скотину. Потом, наверное, зазвонит церковный колокол, и если не отходить далеко от храма, я услышу пение. Здесь ведь поют?..

Сестра может оказаться отличным информатором по всей ситуации, подумала я, провожая взглядом сгорбленные крестьянские спины. Она много общается с людьми и слышит их ропот. Да, ей достаются эмоции, а не факты, но кто знает?..

— Неприятный человек граф, — покачала головой я. Сестра тем временем говорила что-то про странноприимный дом и захлопала глазами: никакой связи между моей репликой и ее рассказом, конечно, не было. Но она была эмпатична, и еще: может быть, неприязнь между графом и церковью была не только с его стороны, подобные чувства нередко обоюдны и даже монахам не чужды.

— Скверна в людях, — кивнула сестра Феврония. — Грехам несть числа, покаяния нет.

Звучало не очень человеколюбиво; но я столько встречала в своей жизни священнослужителей и монахов, искренне делающих добро во имя любви к богу и людям без жажды одобрения и восхваления. Для них церковная жизнь и следование заповедям было естественно, как есть и пить. Обвинять сестру в отсутствии милосердия к тем, кто в нем не нуждается, у меня язык бы не повернулся.

— Да что, Елизавета Григорьевна, перед вами таиться: мерзкий человечишко, игрок, кутила, горький пьяница, да простит мне Преблагой речи такие, но похуже вашего братца будет. За тем хоть греха смертоубийства нет.

— Граф избивает крестьян?

Сестра махнула рукой.

— Что те крестьяне, Елизавета Григорьевна… Да не без этого, только у него своих-то нет, наберется человек несколько, так их он бережет… — Лука говорил, припомнила я, что у графа как бы не один свой человек. — Жену свою он со свету сжил, и следствие было, сами знаете, да только не доказали ничего.

Мы проезжали мое имение. Унылый, обреченный на забвение и разрушение дом остался позади, и на меня накатила странная апатия. Разумеется, я впервые слышала о несчастной графине, допускала, что не доказали вину ее мужа неспроста — и не во взятках дело, а в том, что или улик не нашли, какие в эти времена улики, или же и вправду граф был ни к чему не причастен. Вот в чем была причина отказа старой девы Елизаветы Нелидовой выйти замуж за графа?

И выходит, об этом никто не знал, осенило меня. Это то, что осталось только между нами двоими. Иначе меня начали бы сживать со свету.

В курсе этого неудавшегося сговора мог быть мой брат.

— Может, и вправду не виноват, — очень осторожно произнесла я. — Подобное обвинение страшно.

— Кабы так, — вздохнула сестра и кивнула в ответ на поклон проезжавшего мимо мужика на телеге. — Отец Петр сам ее исповедовал на смертном одре. Граф сказал уряднику, что напали разбойники, а бедняжка графиня призналась, что муж ее ножом ударил. И если бы еще она бредила, так нет, до последнего в сознании была, кровью истекала…

— А разбойники были?

Сестра усмехнулась. Иногда в ее мимике или жестах проглядывала не благостная и довольная жизнью монахиня, а хитрая, хваткая, где-то даже жесткая женщина. Она не сказала мне ничего, но я должна была понять: какие разбойники, милая вы моя, кто бы бросался такими обвинениями, будь в том сомнения? Всяко не отец Петр.

Зачем графу Око и что оно такое, снова подумала я.

В храм мы приехали засветло, как сестра Феврония и хотела. Рыжий монашек подбежал заняться лошадью, а сестра легким жестом пригласила меня зайти в узкие резные двери белоснежного храма без купола, но с высоким шпилем с треугольником наверху чуть в стороне, и зачатками колокольни.

Я внимательно следила за всем, что она делает: вот тот же жест — правую руку к левой щеке, к губам тыльную сторону пальцев. Не слишком удобно, подумала я, повторив жест, но это могло быть и с непривычки. Поклониться, сложив руки крест-накрест на груди. Ритуалы были нехитрые.

Церковь внутри была не похожа на наши. Никаких возвышений, икон в привычном мне понимании, свечи горели, но как освещение. Стены украшали картины — не с ликами, а ближе к нашим фрескам, все они изображали сцены из священных книг, и был, видимо, основной символ — сложенные вместе ладони и над ними крохотное солнце с восемью лучами. И было много, невероятно много живых цветов в строгих глиняных вазах.

— Отец Петр! — крикнула сестра. — Граф денег дал на колокольню, а Елизавета Григорьевна нам со школой поможет! Хвала Преблагому!

Наместник показался из ниши где-то в глубине церкви. Моложавый, крепкий, но вместе с тем изящный, даже хрупкий, на наших священнослужителей он с виду был абсолютно не похож — никаких отличий, никаких знаков принадлежности к сану, кроме, может, монашеского одеяния и — что меня очень удивило — на его руках были такие же браслеты, как у урядника.

— Хранит вас Премудрейший милостью своей, — улыбнулся отец Петр. Он подошел ближе, и я убедилась, что он гораздо старше, чем мне показалось сначала. — На вечернюю службу приехали?

С чего точно мне не стоило начинать, так это со лжи священнику.

— Поговорить хочу, отец, — призналась я. — Мне посоветоваться больше не с кем.

Это правда. Почему бы и нет? Отец Петр указал мне на нишу, откуда он вышел, и я с готовностью прошла через короткий коридорчик в большую светлую комнату. Стол, стулья, шкаф, забитый книгами, в углу — мольберт и недописанная картина.

— Брат Влас ушел уже, — успокаивающе объяснил отец Петр, проходя следом за мной и закрывая дверь, — он нам не помешает. Вижу, что мучит вас что-то всерьез, Елизавета Григорьевна.