Старая дорога

— Будто я и не жена тебе, как с дитем малым обращаешься.

— Ты меня дитя лишила своим бабьим разумом, — жестоко оборвал он жену. — Новую беду не хочу.

И хотя понимала Анна всю несправедливость мужниных слов, возражать не стала, смирилась, занималась домом, варкой-жаркой, закатками, солениями, козой Машкой.

А насчет чрезмерной привязанности ее к «Машеньке-молокашеньке» Иларион верно подметил — будто за дитем неразумным ухаживала она за скотинягой. Своего ребеночка так и не пришлось понянчить Анне. С того несчастья или еще с чего, только не забрюхатела она ни разу с тех пор.

В сенцах забеспокоились собаки. Взлаял Барс, затих на короткое время и вновь взлаял. Урган же тянул в себя воздух и, ощерившись, глухо ворчал.

Иларион встал из-за стола и выглянул в окно. На ступеньки дальней казармы взбирался енот — его и почуяли собаки. С шерсти ручьями стекала вода, и весь он был жалкий, вконец обессилевший в борьбе с наводнением. Едва он выбрел на сухое, лег и, не обращая внимания на собачий брех, несомненно доносившийся до его чуткого слуха, замер в недвижности.

Чуть позднее, уже в сумерках, Иларион приметил еще одного зверька и с трудом признал лисицу, всегда озорно-щеголеватую в своем огненном наряде, а сейчас тощую и вымокшую, с неким подобием хвоста вместо пышной трубы-махала.

Ночью Иларион спал неспокойным будким сном. С сухим треском срывались ветви деревьев, с соседней казармы сорвало несколько листов шифера и с грохотом ударило ими о что-то твердое, гудела, казалось, готовая развалиться по бревнышкам, изба, мурзились и взлаивали собаки. Ближе к рассвету, Иларион вышел в сени и загнал Барса и Ургана в дальний чулан, чтоб не слышать собачью ворчню.

Проснувшись, он увидел при скудно пробивающемся сквозь плотные занавески свете надвигающегося утра, как из щелей в полу просачивается вода, чему немало обеспокоился, но тревожить Анну не стал. Успеется. Не радость подвалила, чтоб раньше времени баланить.

А за стенами бесновалась прежняя непогодь, хотя по времени (уже вторые сутки дует) пора бы и уняться. Если и дальше дело так пойдет, к вечеру надо будет перебираться на чердак.

Так он думал, лежа рядом с Анной и боясь нечаянным движением разбудить ее. Думал, однако, недолго, потому как снаружи донеслась неясная возня. Иларион прислушался. Всплеснулась вода несколько раз, вновь кто-то завозился под окном у веранды. И только после того, как до его слуха дошел отчаянный кабаний взвизг, какой обычно можно услышать на солонцах, когда звери паруются и боровы дерутся из-за свинок, он понял, что на базу, в поисках спасения, заплыли кабаны.

— Ты чего? — спросила Анна, едва он стащил с себя ватное одеяло.

— Т-с-с! — Иларион, успокаивая жену, прислонился щетинистой щекой к ее теплому гладкому плечу. Шепнул: — Не шуми, кажись, свиньи. Хорошо еще, собак в чулан загнал, распугали бы иначе.

Он выпростал из-под одеяла ноги, соскочил с кровати, но тут же повалился на постель — студеная вода ножом резанула по ступням. Анна вопросительно посмотрела на мужа, потом на залитый пол, и испуг отразился на ее красивом круглом лице.

— Пустое, — проговорил Иларион, пытаясь придать голосу безразличие и спокойствие.

Он неслышно добрел до двери, ведущей из задней половины избы в сени, сгреб резиновые сапоги — и свои и Анны и вернулся к кровати.

Возня и визг за окном повторились вновь, и теперь не оставалось никакого сомнения, что кабаны забрались на веранду.

Согревшись, Иларион обулся, стараясь не создавать шума, подошел к окну и в щель между занавесками увидел с пяток годовалых кабанчиков. Поводя ушами и чувствуя близкую опасность, они лежали на затопленной веранде, и только большая вода и страх перед нею удерживал их рядом с этой опасностью.

И пока он, хоронясь за плотными расшитыми холстинами, наблюдал эту необычную картину, к веранде подплыла старая свинья: щетина на спине стерлась, клыки источены, в рваных зазубринах. Она, не медля ни секунды, выбросилась на веранду, будто делала это не впервой, разбросала годовалую мелкоту и улеглась, тяжело дыша впалыми серо-бурыми боками.

Подошла Анна и стала рядом у окна.

— Ларя, глянь-ко, — еле слышно шепнула она и повела глазами в сторону казарм. И только тут Иларион увидел, что невеликие лестничные площадки обеих казарм до отказа набиты зверьем. А вчерашние уже обсохшие лисица и енот забрались под навес на куласики и опасливо посматривают с верхотуры на драчливую возню и визг грозных хозяев камышовых крепей.

Весь этот день Иларион и Анна не выходили из избы и даже признаков жизни не подавали, чтоб ненароком не вспугнуть нашедшее спасенье зверье.

Анна печи не затопляла, перебивались стылым борщом, картошкой в мундире и отваренной вяленой сазаниной.

И все же полного покоя на веранде не было. Из темного чулана, где томились взаперти Урган и Барс, то и дело доносились приглушенные взвизги. А когда Анна вошла в сени подоить козу, та так протяжно замемекала, что все кабанье стадо на веранде всполошилось и кинулось прочь. Но деваться было некуда, и помаленьку кабаны снова сплывались к веранде. И лишь один годовичок, напуганный больше других, метнулся к ерику Быстрому и, подхваченный водой, скрылся за камышовой грядой.

Всякий звук из избы, всякое движение внутри него незамедлительно вызывало движение на веранде, а то и переполох.

А примерно в середине дня пожаловал гость, которого никак не ждали. Где он плавал до того часа, как спасался от потопа — никому про то не ведомо.

6

Первой его приметила Анна. Он плыл по ерику со стороны моря, — видимо, с низовых островов держал путь. Вывернувшись из-за камышового колка, круто изменил направление и без опаски подплыл к ближайшей казарме. Но там — на лестничном пятачке и даже на затопленных ступеньках — плотным стадом умостилось крупное зверье, и ему, обессилевшему, не удалось отвоевать кусок тверди под ногами. И тогда он подался к веранде. Тут было посвободнее, да и кабаны-годовики не столь грозные соперники для старого секача. А то, что это видавший виды вепрь, и Анна и Иларион поняли сразу: огромное вытянутое рыло, фарфорово отсвечивающие клыки — изогнутые, косо сточенные. И глаза — лютые, налитые кровью. Едва он подплыл к веранде и и повел рылом, два годовика кулями плюхнулись в воду. А секач, почуяв под задними ногами твердь, ринулся вперед. И в тот момент, когда он вскинулся в прыжке, Анна тихо вскрикнула:

— Так это Меченый, Ларя, глянь-ка, Меченый! Вот антихрист!

— Вижу, — чуть слышно ответил Иларион. От волнения у него осел голос. — Вижу, — просипел он и потянулся к ружью. — Явился, убивец. Сам приплыл.

А Меченый протиснулся к самому окну и вдруг упал, — видать, издали плыл да выдохся. Он был намного крупнее остальных — двухгодовалый бычок, не меньше.

— Развалился, — не мог успокоиться Иларион и переломил в замке двустволку, чтоб зарядить ее.

— Не надо, Ларя, — попросила Анна.

— Хе, не надо, скажешь тоже, — усмехнулся Иларион, — сколь годов он мне досаждал, сколь кровушки попортил, а ты — не надо.

— Распугаешь остальных, утопнут. Куда он теперь от тебя денется. Никуда и не денется, обожди.

— Конешно, не упущу, — решительно ответил Иларион, но ружье заряжать не стал. Успеется.

Много, ой как много попортил Меченый крови Илариону — это он правильно сказал. Давнее у них знакомство, давняя вражда, давние счеты. Да и пометил-то дикого секача не кто другой, а сам Иларион, и пометил в ту самую осень, когда поселился на Быстром. И так случилось, что самая первая охота на него была, на Меченого, тогда еще не меченого, безымянного зверя, каких много бродит по камышовому раздолью.