Старая проза (1969-1991 гг.)
Шрифт:
— К обоюдному удовольствию — до встречи в будущем году. Одиннадцатого января мы займемся Маяковским. Все свободны.
Они вскочили, застучали крышками парт, обступили ее, неловко протянули цветы, хорошеньку открыточку: «Десятый „А“ поздравляет дорогую Веру Александровну с наступающим…»
— Вера Александровна… все у вас будет хорошо… Вот увидите…
«Знают, — удивилась Вера, — языки, языки…»
Три часа на морозе. И вот, после трех часов волнений «достанется? — не достанется?», с крепко перевязанной проволокой топорщащейся ветками елкой она ехала на Сретенку.
В просветах замерзших автобусных окон сверкал, искрился под
Автобус, завывая, нес ее через Большой Каменный.
За рекой, в просветах ледяных разводов морозного окна, в глубокой пронзительной сини полыхали желтым золотом купола кремлевских соборов, слепящая луковка колокольни Ивана Великого…
Вот старое, родное парадное старого родного дома.
И этот знакомый с детства запах на лестнице, еще дореволюционный, наверное, запах древней штукатурки…
Сережа спал.
— Разденься хотя бы, — сказала мама. — Может быть, у нас заночуешь?
— Нет, нет, — покачала головой Вера, — надо ехать квартиру убирать.
— Отдохнуть тебе надо. На кого ты стала похожа за эти месяцы…
— Какое это теперь имеет значение?
— Конечно, ему-то теперь это всё равно…
— Ты опять начинаешь о том же. Мама, я ведь… просила тебя…
— Когда ты была у него?
— Позавчера. Всё то же. Прошу только — ни о чем не спрашивай. Умоляю.
— Возьми хотя бы такси…
— На каком ты свете, мама? Где сейчас возьмешь такси?!.
Те предновогодние ночи долго помнились потом.
Переговариваясь шепотом, чтоб не разбудить сына, они весело убирали вдвоем с Вовкой, надраивали до блеска пол, возились до утра и к рассвету валились, сморенные, в сверкающей чистотой маленькой квартирке.
Эти генеральные уборки перед каждым Новым годом имели для них какой-то ритуальный смысл. Все отжившее, принадлежавшее прошлому, выбрасывалось вместе с пылью. К Новому году полагалось приходить во всем чистом, смыв с себя под струями душа то, что нельзя было нести за черту во времени, рассеченном звонким ударом курантов. Так и дом их должен был сиять чистотой в первый день этой, будто начавшейся заново жизни.
Сегодня Вере предстояло убирать их дом одной.
Приехав из центра в свои Черемушки, она медленно побрела от троллейбусной остановки к белому кварталу одинаковых пятиэтажных домов.
Давно стемнело. Мимо нее прогромыхали гитарой чубатые, расхристанные мальчишки. Она шла в падающем мягком снеге, будто не чувствуя ничего. Лучились в снежных ореолах голубые фонари. Шуршали колеса машин. Вера ничего не видела, не слышала.
— Что скучная такая? — раздался рядом чей-то добродушный пьяный голос.
Она остановилась, откинула заснеженную прядь волос, не понимая посмотрела на весёлого всклокоченного человека, загородившего дорогу.
Их взгляды встретилсь, и он сразу пропустил ее, отступив с протоптанной дорожки в сугроб.
Вот он, их белый дом — в желтых квадратах окон, в соцветиях мигающих лампочек на елках… Она вошла в парадное, машинально вставила ключ в дверку почтового ящика. На затоптанные кафельные шашечки посыпались открытки. Пишут… Поздравляют… Желают… Она собрала их и, не читая, бросила обратно в ящик.
Поднялась на свой этаж. Тупо-механически вставила ключ в скважину замка, повернула, язычок отскочил, и этот четкий металлический звук показался страшным щелчком передернутого пистолетного затвора.
Звонил телефон. Без конца
звонил телефон. Пусть звонят. Она не снимет трубку. Их нет дома.Не сбросив мокрой шубы, Вера опустилась в кресло посреди комнаты, глядя, не мигая, в одну точку потемневшими глазами.
Она не замечала, что сидит одетая, что тающий снег с сапожек растекается лужицами по паркету. Пора было приниматься за уборку, но она не двигалась, бессознательно притопывая ногой в такт оравшему за стеной соседскому магнитофону.
Наконец, встала, как во сне, переоделась, прошлась по комнатам. Куда делись все тряпки? Где веник?
Вспомнилась прошлогодняя встреча Нового года у Лёньки Сандерса, Володькиного замдиректора, сумасшедший вечер, когда все были до чертиков пьяные и веселые. Ее розовое умопомрачительное платье… Коньячное признание и любви и поцелуй Сандерса в коридоре, ее киношная пощечина в ответ. А потом она влетела в столовую и объявила всем, что Сандерс ее поцеловал!.. Неожиданно растерянное, встревоженное лицо мужа. Она, вероятно, слишком много выпила — ей вдруг стало невыразимо жаль его за этот взгляд, за эту дурацкую тревогу, и она стала целовать Володьку. И целовала долго, без конца… Вокруг начался радостный вой и аплодисменты… А Мишка сказал, что в племени мумбо-юмбо в таких случаях трутся носами, и открыл счет, как судья на ринге: «…семь, восемь, девять, десять… Аут!» Но Вовка не успокоился, продолжал казаться обиженным, и ей вдруг страшно, сию секунду, немедленно захотелась домой. И опять началась шуточки и хохот… Они с Володькой тоже смеялись, и всё-таки ушли раньше всех и целовались потом на лестнице, на улице. На Ленинградском проспекте уже появлялись люди, и она радостно, пьяно кричала встречным: «С Новым годом! С новым счастьем!»
…С чего же начать? Пыль, всюду пыль… Надо книжки протереть… Вера подошла к стеллажам. Вот они, его бесконечные «плазмы», «поля», «кванты», «сверхпроводимости», «газодинамики»… Особая полочка — с печатными трудами профессора Чижова… И чуть ли не из каждой книги выглядывают аккуратные беленькие закладочки…
Она застыла с тряпкой в руке.
Не было сил коснуться этих книг, этих закладок.
Хоть немножко стал бы видеть, хоть чуть-чуть!..
Убирать надо, наводить красоту в квартире…
Зачем? Ах да! Новый год в чистом доме! Она по-детски верила, будто это что-то значит.
Сжав голову руками, она заметалась по квартире.
— Родной мой, родной…
Вера звала слезы, она просила их вырваться из глаз, но это было невозможно, как невозможно было что-то изменить этой дурацкой уборкой, как невозможно было оставить в старом году их горе. Надвигавшийся отрезок времени от января до января обещал лишь новые муки. Впереди ждала только отчаянная борьба хотя бы за ничтожные проблески света. Она приказывала себе верить в какие-то смутные миражи, но коли всё окажется напрасным — тогда как?
Уже несколько раз Вовка порывался, когда она приходила в больницу, что-то ей сказать. Бедный, глупый мой, неужели он думает, будто я не понимаю, что он задумал?
Завтра. Завтра он наверняка решится.
Он не потащит это в новый год.
Господи! Скорей бы перевалить этот праздник!
Вера отшвырнула тряпку в угол.
Скорей бы прожить эту ночь!
Ее собственная жизнь обрела для нее вдруг особое значение и ценность. Она обязана беречь себя. Она обязана выверять каждый шаг. Ей надо учиться быть умной и расчетливой, чтоб не потратить зря ни капли сил…