Старая проза (1969-1991 гг.)
Шрифт:
Она упала на тахту и тут же, не раздеваясь, не погасив света, уснула.
Проснулась на рассвете.
За окном дымилось холодное синее утро, обещавшее белый морозный дань.
В больничном холле красовалась наряженная елка. Здесь тоже готовились встречать Новый год.
«Всюду жизнь», — подумала Вера, быстро идя по длинному коридору с дверями боксов и палат. Кто-то увидит блестящую елочную мишуру. Ее мужа это не касалось.
Она несла Вовке большую еловую ветку.
«Неужели… — усмехнулась грустно, — неужели я понесу ему сюда и вербу?.. И черемуху?..»
Вовка прогуливался
Она тихо приблизилась и дотронулась до его руки. Он сжал ее кисть, его дрожащие пальцы ощупали ткань платья под белым рукавом халата, обручальное кольцо.
— Верка?
— С наступающим! — Она поцеловала мужа и… замерла.
Вместо ставшей уже привычной пустой глазницы на нее смотрел… глаз.
Она негромко вскрикнула и зажала себе рот рукой.
В первое мгновение Вера даже не поняла, что это протез…
Вовка стоял перед ней, часто моргая. Блестящий серо-синий… совершенно живой глаз внимательно вглядывался в ее лицо.
Вере стало жутко… казалось неправдоподобным, издевательским, что этот, такой зрячий, такой здоровый и даже как будто весёлый глаз — только искусная бутафория, за которой — темнота.
— Чего ты испугалась?.. Это Мишка мне вчера подарил… Сам сделал… вместе с нашими ребятами. Целой шатией ко мне завалились… Это, я тебе скажу, не стекляшка какая-нибудь… глаз на биотоках… Мишкина идея. Сергей Сергеевич сам поставил.
Ей было страшно опять встретиться взглядом с этим, будто улыбающимся глазом… И вдруг… вдруг она увидела, что лицо ее мужа утратило пугающее, неприятное выражение, которого она старалась не замечать, с которым старалась примириться. Даже пятна ожогов казались незаметными, теряясь во взгляде этого глаза… Лицо стало снова живым… Перед ней снова был ее Вовка… «Мишка… — подумала Вера. — Дорогой Мишка…»
— Слу-ушай! Ты стал с ним просто красивым, с этим глазом.
Он засмеялся.
— Эх ты, утешительница… Как Серега?
— У мамы. С дедом воюют.
— Спрашивает?
— Без конца: где папа, когда приедет?
Марков вздохнул:
— Позвоню ему завтра. Будто издалека…
— Конечно, дорогой, конечно… Пойдем к тебе.
Они медленно дошли до бокса. Стол, тумбочка, подоконник были завалены коробками конфет, какими-то свертками, фруктами.
— Вовка! Откуда всего столько? С ума сойти!.. Тут на целый батальон.
— Я ж говорю: вчера ко мне двенадцать человек завалилось…
— Как вы тут поместились?
— Поместились…
Вера поднесла к лицу мужа хвойную зеленую ветку.
— Чем пахнет?
— Елка…
— Держи. — Она дала ему в руки бумажный сверток. — Здесь рубашки свежие. Из прачечной.
— Подожди… Верочка, — сказал он глухо, и она сразу застыла на месте, уловив решимость и страдание в его голосе. — Не возись. Присядь.
Она покорно села рядом с ним. Он взял ее руку. За окном плыли большие снежинки.
— Я не хочу, чтоб ты мучилась всю жизнь. Нам нужно разойтись. — Он отвернулся.
— Ты все сказал? Может быть, ты для себя так хочешь? Может быть… тебе так будет легче?
Он ничего не ответил.
— Нет? — Вера встала. — Тогда ты просто бесконечно глуп и совершенно ничего не понимаешь! Я есть я — когда я с тобой. Мне не важно… болен
ты или здоров, красивый ты или нет, — мне нужно быть с тобой. Не ради тебя. Это м н е нужно, пойми. Я знала — ты непременно это скажешь. Я ждала… и, как видишь, не удивлена… Послушай… Неужели ты так мало веришь в мою любовь, Вовка? Да, ты не видишь. И, может быть, не будешь видеть… Но это — ты! Я всё это говорю, потому что знаю — мы на равных. И поэтому я люблю тебя. Если бы я увидела — говорю прямо! — если бы в один прекрасный день я поняла, что быть на равных с тобой не могу, я не смогла бы любить… и сама не стала бы с тобой жить.Он поднял голову.
— Да, да! — резко и страстно повторила Вера. — Не стала бы1 А если бы это всё случилось со мной?!
— Ну, это совсем другое дело.
— Да нет же, не другое. Слушай, Вовка… Вместе будем жить дальше… вместе горевать будем, Сережку растить… Как протопоп Аввакум жене своей говорил: «До самыя смерти, Марковна», а она ему отвечала: «добре, Петрович… ино ещё побредем…»
— Значит…
— Значит, кретин ты, Петрович, каких земля еще не рождала.
— Но я ничего тебе не могу дать…
— Правильно. Ничего. Только одно — желание жить. А так, конечно… Где тебе… — Она кинулась к нему и прижала к себе его голову.
В дверь заглянула Карева.
— Простите… Володя! Сергей Сергеевич тебя к себе зовет. Идем скорее. — Посмотрела на Веру. — Как хорошо, Верочка, что и вы здесь, профессор как раз хочет с вами обоими поговорить.
— Быстро, быстро, — заволновалась Вера. — Переодевайся, вот чистая рубашка… А ну тебя, пусти помогу.
Она продела его голову в ворот хрустящей сорочки.
Он никак не мог попасть рукой в рукав, наконец, срывающимися пальцами застегнулся. Она торопливо, мучительно задрожавшей рукой пригладила его волосы.
От бокса до кабинета Михайлова — полсотни шагов. Если могут минуты вбирать в себя годы, то много, много лет вобрали те две минуты, что Вера вела мужа под руку по коридору.
Из кабинета Михайлова вышла Карева.
— Вы пока подождите здесь, — сказала она Вере и взяла Маркова за руку. — Заходи…
Вера оцепенело смотрела на закрывшуюся дверь.
— Разъелся ты на больничных хлебах, — приветствовал Маркова знакомый голос. — Не спишь из-за этих больных, лысеешь помаленьку, а они тут себе жирок нагоняют… С наступающим! Что око новое? Не давит? М-да. Всем хорошо, кабы еще и видело.
— Уже привык. Спасибо.
Иногда это слово казалось профессору Михайлову беспощадной насмешкой.
— Садись, — сказал он, — Мише своему спасибо говори… Что-нибудь мелькает? — Острый луч офтальмоскопа вспыхивал и гас на кроваво-белесом глазу.
— Чуть-чуть.
— Для нас и «чуть-чуть» хлеб. Пересаживайся-ка вот сюда. — Профессор повел его куда-то и усадил на круглый вращающийся табурет. — Тут у нас агрегатик один…
Капнули что-то в глаз, и он сразу начал дубеть.
Легкие пальцы раздвинули веко.
— Вот… тоже еще, упрямец… — бормотал Михайлов, прилаживая что-то на глазу Маркова, — все средства перебрали… а он упёрся… не рассасывается… Скучный ты парень, Володя… Эх, Маркова бы да к этой аппаратурке!.. Чувствуешь что-нибудь? — спросил Михайлов.