Старая проза (1969-1991 гг.)

— Да-а!

В ее голосе слышалась веселая деловая жесткость — коротко, приказным тоном, без лишних слов она велела приехать.

И он помчал домой за веревками, а после — в их художественный комиссионный, забрать — и всё, всё, кончено, наторговались!

В комиссионном магазине, видно, жизнь текла не скучно: за прошедшие дни многое переменилось — шкатулочки на витринах были другие, даже орел деревянный сидел на старинном прилавке, раскинув крылья, другой, похудей и пообщипанней, — только матрешечный ряд так же тупо улыбился цветистыми лаковыми бочонками.

И в коридоре тоже в длинной череде подрамников вдоль стен и на стеллажах не изменилось ничего. Здесь не было и, наверно, никто не ждал никакого движения.

— Здравствуйте! — пророкотала «Лялечка». Тут она сощурилась и принялась рассматривать Сапроненко с тонкой полуулыбкой:

— Вот что, голубчик. Возьмите стул и сядьте. Поближе, поближе. Вы сами отлично понимаете, что…

— Понимаю, — тряхнул он головой.

— Вряд ли. Ваши вещи куплены. Представьте себе. Так что поздравляю.

Сапроненко показалось, что все это творится не с ним.

— Конечно, вы сами можете догадаться, чего это нам стоило с Антоном Николаевичем. Но… у нас ведь строго… закона не обойдешь, и мы решили… — Речь ее сделалась отвлеченной, в ней вдруг замелькали какие-то неведомые «они», доверительные «мы», снова далекие и недружелюбные «они», сложности, уговоры кого-то в чем-то, кто не хотел, а «мы» уломали, потому что самое дорогое — это талант, поддержка и стремление помочь, несмотря на «самотек» — она несколько раз, все время по-иному, повторила это не совсем понятное, особенное слово «самотек» и в конце концов, когда Сапроненко совершенно перестал понимать смысл, сказала:

— Позвоните вот по этому телефону! — И продиктовала ему семь цифр, имя и отчество.

— Так вы их… из-под прилавка, что ли, пустили?

— Ну вы чудак, ей-богу! Александр Петрович… так, кажется? Что значит «пустили»? И вообще, слушайте, мы с Антоном сделали для вас такое… странный вы, честное слово! Или наивный? — Она улыбнулась. — Хотя настоящий художник и должен быть вот таким. Весь в мире фантазий и замыслов…. чуть не от мира сего… И это очень, очень хорошо. Вы принесли вещи, чтобы мы помогли вам их продать — так?

— Ну, так, — кивнул он хмуро.

— Когда вы шли, вы знали, что мы можем и не принять ваши вещи, верно? Что, между нами говоря, мы просто… не имеем права. Согласны? И все же мы помогли, пошли вам навстречу — дело сделано, вы имеете то, что хотели, — не так ли? И, повторяю, это было не так-то просто…

— Так я… должен вам? — сказал он грубо, и губы его дернулись в усмешке.

— Ай-яй-яй! Саша, Саша… Зачем же так плохо думать о людях? Разумеется, вы ничего вам не должны. Неужели человек просто так не может войти в положение другого человека? Езжайте спокойно, вещи у настоящего ценителя, обожает молодых, чудесный дядька, настоящий собиратель… Дон-Кихот, знаете… из последних. Или вы… о цене?

Сапроненко посмотрел ей в глаза. Была, была в них едва приметная затаенная тревога. Или это только казалось?

— На расценку мы вас поставить не смогли. Правила, запреты…Но даже если бы, что вообще почти невероятно, теперь с этим все строже, если все-таки вообразить — ну сколько магазин выплатил бы вам? Нет ни имени, ничего, — простите, но это так! — м-мм… рублей сто, может быть, сто двадцать, минус комиссионные, ну вот и считайте. А вы получите… может быть, вдвое больше. А не устроит это вас — заберете работы, и всё. А коли еще захотите продать — приезжайте прямо ко мне, без моей рекомендации с вами никто не станет даже разговаривать. Ну вот. Звоните. — Она пододвинула к нему старый черный телефонный аппарат. — Звоните, звоните. Его зовут Сергей Семёнович…

Но у Сергея Семеновича было занято.

— Звоните!

— Да ладно. — Сапроненко поднялся. — Спасибо, как говорится.

— У вас есть еще что-нибудь?

Он пожал плечами и, попрощавшись, ушел.

Дозвонился лишь через час из автомата.

Сергей Семенович голос имел тихий, вкрадчивый, сипловатый.

— Вы… насчет резины? — спросил он осторожно и подышал в телефон.

— Я насчет… картины, — сказал Сапроненко.

— Рамы никуда не годные, — быстро вдруг эаговорила трубка, — надо, дорогой мой, совесть иметь! Этак что же — сейчас же к реставратору тащить?! Он меня, знаете ли, как липку, как липку… Одна позолота…

— Чего-о? — опешил Сапроненко. — Какая еще позолота?

— Это… Николай? — напрягся голос в мембране.

— Никифор, — буркнул Сапроненко. — Вы картины купили у Елены Максимилиановны, а я…

— А-а… — там облегченно выдохнули. — Простите, дорогой! Я перепутал вас тут с одним. Нет-нет. Я ничего не покупал. Так… посмотрел. Три штучки. Знаете… это не телефонный разговор. Можете ко мне приехать? Я в центре. Вы… один придете?

Сапроненко показалось, что он ослышался.

— Один, — сказал он. — А что такое?

— Ничего. Только приходите один.

— А не зарежете?

Трубочка засмеялась тоненько.

— Вы такой несмелый, хе-хе-хе…

— Какой есть.

— Так вот, я в Столешниковом. Там есть такая арочка — напротив ювелирного, знаете? Увидите три телефонные будочки, войдете, если лицом к ювелирному — в левую с краю. Наберете этот же номер ровно в три пятнадцать по часам, которые висят напротив — вы запоминаете?

— Серьезный вы гражданин, — заметил Сапроненко. — А вы из какого окошка следить будете?

— Из седьмого, — быстро ответил Сергей Семенович, и Сапроненко понял, что система его отработана и ответ этот привычен. — Из седьмого с краю, — добавил Сергей Семенович и засмеялся.

— А пароль? — хмыкнул Сапроненко, которому это все начинало казаться даже забавным.

— Вот этого не надо, — все еще со смешочком ответили в Столешниковом.

И Сапроненко сделал все, как велели, и позвонил, откуда обещал.

Он говорил в трубку в чувствовал взгляд, но откуда он исходил, понять было невозможно, да и нечего было пытаться. Его, очевидно, тщательно рассмотрели, уточнили по наведенным справкам, и только после этого назвали дом и квартиру.

В обшитую дерматином дверь с бронзовой табличкой «Профессоръ медицины Игнатий Павловичъ Мещеряковъ-Стенгаут» осторожные жильцы врезали «глазок», и когда после звонка в его круглом оконце пресекся свет, Сапроненко еще раз убедился, что человек за дверью опытный и что гостя сейчас разглядывают для верности.

Но вот зазвенели цепочки, железом лязгнула щеколда.

Узкогрудый человек в очках, длинноносый рохля в дешевенькой клетчатой рубашке, стоял на пороге.

— А я уж заждался, знаете ли хе-хе-хе…