Старческий грех

– Иван Дмитрич, прекратите, наконец, это! К нам кто-то приехал, сказала ему вполголоса дама.

– А, извините!
– проговорил майор, увидев подходящего Иосафа и сходя к нему с крыльца.

– Извините!

Иосаф, в свою очередь, тоже извинился и назвал свою фамилию.

– Вы меня, может быть, не узнали?
– прибавил он.

– Напротив, душевно рад... Каково пляшет?
– прибавил майор, указывая на стоявшего уже в вытяжку малого.

Иосаф не мог при этом не заметить, что лицо хозяина сильно пылало, а из рта несло как из винной бочки.

– Однако позвольте же вам представить: супруга моя, Настасья Ардальоновна!
– сказал, расшаркиваясь, майор и показывая на даму.

– Прошу покорнейше в комнаты. Ты тоже иди!
– прибавил он парню.

Все вошли в залу: Ферапонтов впереди, а хозяин сзади его и все продолжая расшаркиваться. Хозяйка явилась через другие двери и сейчас же села и приняла как бы наблюдательный пост. В комнате этой, несмотря на ходивший всюду сквозной ветер, почему-то сильно пахнуло кошками.

– Позвольте мне перед вами потанцевать?
– проговорил вдруг майор, усадив гостя.

– Сделайте одолжение, - отвечал Иосаф.

– Мазурку вам угодно?
– продолжал хозяин.

– Что вам угодно, - отвечал Иосаф.

– Иван Дмитрич, надобно бы, кажется, это оставить, - произнесла хозяйка, но майор только махнул ей рукою.

– Митька!
– крикнул он.

В залу вошел тот же малый.

– Мазурочный вальс! Играй и учись у меня!

Парень подошел к стоявшему в углу полинялому ящику, похимостил что-то тут около него и, воткнув в дыру висевший на стене ключ, начал им вертеть. Оказалось, что это был небольшой органчик: "Трым-трым! Трым-трым!" - заиграл он мазурку Хлопицкого, и майор, как бы ведя под руку даму, нежно делая ей глазками, пошел, пристукивая ногами, откалывать танец.

– Но, может быть, вам скучно это? Угодно вальс?
– сказал он, сделав несколько туров и обращаясь к Иосафу.

– Иван Дмитрич, прекратите это, - молила его жена.

– Мне все равно-с, - отвечал Иосаф.

– Вальс!
– скомандовал майор малому, и тот, опять что-то похимостивши у ящика, заиграл вальс.

Майор, держа несколько голову набок, начал вертеться в три па.

– Ух! Нынче уставать стал: не могу много, - сказал он, останавливаясь перед Иосафом.
– Позвольте же, однако, предложить вам рюмку водки. Малый, водки!

– Нет, уж этого по крайней мере не будет!
– сказала хозяйка, как-то решительно вставая.

– Чего-с?
– произнес майор, и всю правую щеку у него подернуло.

– А того, что этого нельзя, - проговорила она и вышла.

– Ты, харя, пошел, подавай!
– повторил майор малому.

Тот нехотя вышел.

– Как ваше здоровье?
– обратился майор опять к Иосафу.

– Слава богу-с, - отвечал тот.

– Очень рад с вами познакомиться, - прибавил майор, протягивая ему руку.
– Митька!

Митька снова показался.

– Водки! Убью!

– Барыня заперла и не изволит-с давать.

– Цыц! Убью! Поди встань передо мной на колени.

Малый, совсем уж бледный, подошел и встал.

– Кто такой я?.. Говори!.. Я села Чурилова Семен майор Одинцов... Водки - живо!

– Да помилуйте, сударь, разве я-с?.. Барыня.

– Убью! Вот тебе!
– крикнул майор и ударил бедняка в ухо, так что тот повалился.

– Полноте, что вы делаете?
– вскричал, наконец, Иосаф, вскакивая и подходя к майору.

– Кто ты такой?
– проговорил тот, обращая уже к нему свое ожесточенное лицо.

– Я Ферапонтов, а вы не шумите.

– Как ты смел ко мне приехать! Кто ты такой? Пошел вон! Убью!
– кричал майор и кинулся было к Иосафу драться, но тот, и сам весь день раздражаемый, вышел из себя.

– Прежде чем ты убьешь меня, я тебя самого задушу, - сказал он и, схватив хозяина за шиворот, оттолкнул от себя.

– Караул! Режут!
– завопил майор, падая со всего размаха между стульями головой.

– Ну да, покричи еще!
– говорил Иосаф и, оборотясь к малому, прибавил: - Поди, брат, пожалуйста, скажи, чтобы мои лошади ехали за мною.

Тот побежал.

– Пошел вон! Убью!
– кричал между тем майор.

Иосаф, выйдя на крыльцо, всплеснул только руками.

– Что это такое, господи ты боже мой! Зачем я приезжал к этому скоту? произнес он и пошел один по дороге.

Невдолге, впрочем, его нагнал и извозчик, и едва Иосаф уселся в телегу, как он сейчас же начал болтать.

– Попали же мы, паря, на гости... Седьмое вёдро, братец ты мой, на этой неделе уж оторачивает.

– Что ж он запоем, что ли, пьет?
– спросил Иосаф.

– Должно быть, есть маненько... парит черта-то в брюхе... С утра до вечера на каменку-то поддает. Я теперь поехал, так словно ополченный какой ходит по двору, только то и орет: "Убью, перережу всех!" Людишки уж все разбежались, а барыня так ажно в сусек, в рожь, зарылась. Вот бы кого хлестать-то!

– Уж именно, - подтвердил Ферапонтов.

– Куда же ехать, однако?
– заключил извозчик, повертывая к нему свое добродушное и вместе с тем насмешливое лицо.

Иосаф, подумав некоторое время, проговорил:

– Поедем к гавриловскому барину; авось тот не таков.

– Известно, тот барин крупичастый, а ведь это что?.. Орженовики! объяснил извозчик и погнал рысцой своих лошадок, бежавших вряд ли уж не шестидесятую версту не кормя. Солнце между тем садилось, слегка золотя ярко-розовым цветом края кучковатых облаков, скопившихся на горизонте. По влажным сенокосным лугам начал подниматься беловатый густой туман росы, и кричали то тут, то там коростеля. Версты через четыре показалось, наконец, и Гаврилково. Точно феодальный замок, возвышалось оно своим огромным домом с идущими от него вправо и влево крыльями флигелей. Прямо от него начинал спускаться под гору старинный густо разросшийся сад, а под ним шумно и бойко протекала лучшая во всем околотке река. Проехав по мосту и взобравшись в гору по дорожке, обсаженной липами, Иосаф не осмелился подъехать прямо к дому, а велел своему извозчику сходить в который-нибудь флигель и сказать людям, что запоздал проезжий губернский чиновник из Приказа, Ферапонтов, и просит, что не примут ли его ночевать.

Извозчик сбегал.

– В дом, к барину велели вас звать, - повестил он Иосафа с удовольствием.

Тот пошел.

На нижних ступенях далеко выдающегося крыльца стоял уже и дожидался его ливрейный лакей. Он провел Иосафа по широкой лестнице, устланной ковром и установленной цветами, и, сняв потом с него, без малейшей гримасы, старое, запыленное пальтишко, проговорил тихо:

– В гостиную пожалуйте!

Иосаф робко прошел по темной зале с двумя просветами и в гостиной, слабо освещенной столовой лампой, он увидел на стенах огромные, масляной краски, картины в золотых рамках, на которых чернели надписи: Мурильо [7] , Корреджио [8] . Висевшая над дверьми во внутренние комнаты толстая ковровая портьера, наконец, заколыхалась, и из-за нее показался хозяин, высокий мужчина, с задумчивыми, но приятными чертами лица, несколько уже плешивый и с проседью; одет он был в черное, наглухо застегнутое пальто и, по начинавшей уже тогда вкрадываться между помещиками моде, носил бороду.