Старческий грех

– А деньги есть?

– Есть! Прежде давывала, одолжала кой-кого, по знакомству. Тогда покойному батьке - скотской падеж был, две лошади у него пали - слова, братец ты мой, не сказала, ссудила ему тогда сто пятьдесят рублей серебром, - мужику какому-нибудь простому.

– Вези к ней, - сказал Иосаф.

– Ладно, - отвечал извозчик и с заметным удовольствием сейчас же поворотил на другую дорогу, по которой, проехав с версту, они стали спускаться с высочайшей горы в так называемые реки. Пространство это было верст на тридцать кругом раскинувшиеся гладкие поемные луга, испещренные то тут, то там пробегавшими по ним небольшими речками. Со всех сторон их окружали горы, на вершинах которых чернели деревни, а по склонам расстилались, словно бархатные ковры, поля, то зеленеющие хлебом, то какого-то бурого цвета и только что, видно, перед тем вспаханные. Выбравшись из этой ложбины, путники наши поехали по страшной уже бестолочи: то вдруг шли ни с того ни с сего огромнейшие поля, тогда как и жилья нигде никакого не было видно, то начинался перелесок, со въезда довольно редкий, но постепенно густевший, густевший; вместо мелкого березняка появлялись огромные осины и сосны, наконец, представлялась совершенная уж глушь; но потом и это сразу же начинало редеть, и открывалось опять поле. Утомленный бессонницей нескольких ночей, Иосаф задремал и затем, совсем уж повалившись на свою кожаную подушку, захрапел. Его разбудил уж извозчик, говоря: "Барин, а барин!" Он открыл глаза и привстал. Они ехали по узенькому прогону к какому-то, должно быть, селу. На крылечке новенького деревянного и несколько на дворянский лад выстроенного домика стояла здоровая девка, с лентой в косе, с стеклянными сережками и в босовиках с оторочкой.

– Здорова, красноногая гусыня!
– сказал извозчик, подъезжая к ней и останавливая лошадей.

– На-ка кто? Михайло! Откуда нелегкая несет?

– С барином езжу.

– Еще, пес, словно выше вырос, - продолжала девка.

– Да к тебе-то уж оченно больно рвался, так и повытянуло, знать, маненько. Дома барыня-то?

– Дома!

– Вылезайте, - сказал извозчик Иосафу, но тот медлил.

– Ты сходи прежде сам и объясни ей прямо мое дело, а то мне вдруг неловко, - произнес он нерешительным голосом.

– Пожалуй-с!
– отвечал извозчик и, откашлянувшись, пошел на крыльцо.

– О, черт, толстая какая!
– сказал он и ударил девку по плечу.

– Ой, да больно! Чтой-то, леший!
– сказала та, взглянув на него ласково.

Из комнаты потом послышались усиленные восклицания извозчика: "С барином езжу-с"; затем следовал какой-то гул, потом снова голос извозчика и опять восклицание: "С барином - право-с".

Девка между тем, поджав руки на груди, глядела на Иосафа.

– Нови, что ли, вы сбирать приехали?
– спросила она.

Тот вспыхнул.

– Нет, - отвечал он, отворачиваясь и стараясь избегнуть ее взоров.

– Пожалуйте-с!
– крикнул ему извозчик из сеней.

Иосаф не совсем смело пошел.

В первой же со входа комнате он увидел старуху, в самом деле с усами и бородой, стриженую, в капотишке и без всяких следов женских грудей. Она сидела на диванчике, облокотившись одной рукой на столик и совершенно по-мужски закинувши нога на ногу.

Ферапонтов раскланялся ей.

– Здравствуйте!
– проговорила она почти басом.

Иосаф, утирая с лица платком пыль, сел на дальний стул.

– Что вы, из самой губернии, что ли?

– Из губернского города-с.

– Пошто же вы от Гаврилова-то едете?

– Я езжу по делу, о котором вам, может быть, говорил мой извозчик...

– Не знаю... болтал он что-то такое тут... Я и не разобрала хорошенько... Какие у меня деньги!

– Мы бы вам были самые верные плательщики, - сказал Иосаф, сделав при этом по обыкновению умилительное лицо.

– Никаких у меня денег нет, что он врет? Марфутка!

В горницу вошла та же девка, но что-то уж очень раскрасневшаяся, как будто бы она сейчас только с кем-нибудь сильно играла.

– Готово ли там у тебя?

– Готово, барыня, - отвечала она.

– Ну, вы посидите тут; а я в баню схожу!
– сказала старуха, обращаясь к Иосафу.

И затем, слегка простонав, приподнялась и ушла.

Ферапонтов вслед ей только вздохнул и от нечего делать пересел к растворенному окну. В другое окно из избы, выстроенной в одной связи с барской половиной, выглядывала улыбающаяся и довольная рожа его извозчика. Таким образом прошло около двух часов. В это время Иосаф видел, что Марфутка, еще более раскрасневшаяся, с намоченной головой и с подтыканным подолом, то и дело что прибегала из бани на пруд за холодной водой, каждый раз как-то подозрительно переглядываясь с извозчиком. Наконец, старуху, наглухо закутанную и с опущенной, как бы в бесчувственности, головой, две ее прислужницы - Марфа, совсем уже пылавшая, и другая, несколько постарше и посолидней ее на вид, - втащили в комнату под руки и прямо опустили на диванчик. От нее так и несло распаренным телом и бобковой мазью. Несколько минут она не подымала головы и не открывала глаз, так что Иосаф подумал, не умерла ли уж она.

– Не дурно ли им?
– спросил он.

– Нету-тка-с!
– отвечала Марфа.
– Семь веников исхлестала об нее, за неволю очекуреешь!
– прибавила она шепотом и вышла.

– Палагея!
– произнесла, наконец, старуха.

– Я здесь, матушка, - отвечала другая девка, почтительно приближаясь к барыне.

– Заварила ли травки?

– Заварила, матушка-барыня, заварила.

– Подавай. Чаю у меня нет, а я богородицыну травку пью, - объявила старуха Иосафу.

Палагея между тем возвратилась и принесла в пригоршнях, прихватив передником, муравленый с рыльцем горшочек, аккуратно разостлала потом перед барыней на столе толстую салфетку и вынула из шкафчика чайную чашку и очень немного медовых сотов на блюдечке.

– Налей!
– приказала ей та.

Палагея налила в чашку какой-то буроватой жидкости.

Старуха, беря по крошечке сотов и сося их, начала запивать своим напитком и после каждого почти глотка повторяла:

– Ой, хорошо! Так и жжет в брюшке-то. Может, и вы хотите?
– отнеслась она к Иосафу; но тот отказался.
– Ну, так вы поели бы чего-нибудь, продолжала старуха и взглянула на свою прислужницу.
– В печке у тебя брюква-то?

– В печке, матушка, с утра не вынимала.

– Принеси.

Палагея опять вышла и на этот раз уж приворотила целую корчагу с пареной брюквой, до такой степени провонявшей, что душина от нее перебил даже запах бобковой мази. Она своей грязной рукой выворотила Иосафу на тарелку огромнейшую брюкву, подала потом ему хлеба и соли; но как он ни был голоден, однако попробовал и не мог более продолжать.

– Что вы не едите? С маслом оно скусней. Подай масло-то.

Девка подала; но Иосаф и с маслом не мог; зато сама старуха взяла никак не менее его кусище и почти с нежностию принялась его есть... По возрасту своему она дожила уже, видно, до того полудетского состояния, когда все сладковатое начинает нравиться.

– Вы ступайте спать на сеновал. У меня там хорошо, - сказала она Иосафу и потом сейчас же вскрикнула: - Марфутка!

Та явилась и была уже совершенно расфранченная: с причесанной головой, в чистой рубашке и в новом сарафане.

– Проводи вот их!
– приказала барыня.

Иосаф видел, что со старухой о деньгах нечего было и разговаривать: он печально поклонился ей и пошел. Марфутка провела его через сени, и, когда он несколько затруднился прямо без лесенки влезть на помост, она слегка подсадила его. В полутемноте Иосаф рассмотрел постланную ему на сене постель. Он снял с себя только фрак и лег; под ним захрустело и сейчас же к одному боку скатилось пересохлое сено; над головой его что-то такое шумело и шелестело; он с большим трудом успел, наконец, догадаться, что это были развешанные сухие веники по всевозможным перекладинам. К утру его начал пробирать сильный холод; во всех членах он уже чувствовал какую-то сжимающую, неприятную ломоту и совершенно бесполезно старался поукутываться маленьким, худеньким одеялишком, не закрывавшим его почти до половины ног.

"Ах ты, старая чертовка, куда уложила", - думал он, и в это время вдруг раздались шаги то туда, то сюда, и послышался гул сиповатого голоса хозяйки. Наконец, он явственно услышал, что она кричала: "Господин чиновник! Господин чиновник! Пожалуйте сюда!" Иосаф проворно накинул на себя свой фрачишко и спустился с помоста в сени. Здесь он увидел, что в растворенных наотмашь дверях стояла, растопырив руки, рассвирепелая старуха. Она была в одной рубашке и босиком. Перед ней, как-то смиренно поджав живот и опустив главки в землю, но точно такая же нарядная, как и вчера, предстояла Марфа. Несколько поодаль, и тоже, должно быть, чем-то очень сконфуженный, стоял извозчик его Михайло.