Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской

— Што ты мне все как сказывашь, я не пойму: молодые кони в седла бьют, стары люди вычинивают.

— А то я тебе сказываю, што есь у твоеhо батюшка в погреби конь, што нехто им владеть не может, тридцать лет на цепях стоїт. Попроси у батюшка блаословленья. Как дас тебе блаословленье етого коня взять, дак поежжай, а не даст, дак дома сиди. Да найдешь-ле ешьчо такого мастера, штоб сделать цепь в 300 саженей, весом в 30 пудов и на конце хлап, штоб можно было закинуть на Вехоревы горы.

Иван-Царевичь пошел к царю Далмату:

— Возлюбленной батюшко, есь у вас в погреби конь, што нех-то їм владеть не может: не по мне-ле етот конь будет? Дай-ко-се мне блаословленыце ехать на етом коне во цисто поле.

Отец дал ему блаословленье, и пошел Иван Царевичь к погребу.

Спустил коня со семи цепей, Иван Царевичь тяпнул его правой рукой, конь на коленци пал:

— Полно тебе, овеян мешок, самому форсить, не пора-ле тебе нас боh а тырей носить?

Конь и провешшался ему целовецым ясаком:

— Спусти меня на три зори самого себя прокатать, ноздри пробрызг а ть. Только сам не опаздывай, приходи в срок, а то не увидишь меня боле.

Иван-Царевичь спустил коня, на радостях стал гулять, пировал, едва не опоздал: на третей день только про коня вспомнил.

Вуздал он добра-коня во уздилиця тосьмяное, накладывал седелышко зеркальцато, правой ногой во ремень ступал, левую ногу через хребетну кось кинал. Брал в праву руку шолков повод, в леву руку шолкову плетку, брал цепь 30 пудов. Не видели поездочки Ивановой, только видели в поле курев а стоїт.

Вот ездил Иван-Царевичь, козаковал и наехал на две ископыти.

Поехал он по етому следу и наехал на своїх двух братьев.

Раздернут у їх бел-полотнен шатер у самых у Вехоревых гор, а попасть туда не могут.

Вот они поздоровкались. Поставил Иван-Царевичь своего добра коня к їх коням. Ночь пр о спали вместе, а на завтра стали цепь закидывать, на Вехоревы горы. Федор стал закидывать, не закинул: Василей стал — не закинул, а Иван-Царевичь захлеснул хлап прямо на Вехоревы горы. Вот он сказал своїм братьям:

— Я вызнусь на ети горы и пойду маменьку возлюбленну їскать, а вы здесь дожидайтесь. Как, если сядет на ету цепь пташка да станет петь, значит, уж не считайте меня жива, не сможете-ле вы тоhда как-нибудь ету цепь забрать?

Ну, вызнелся Иван-Царевичь на Вехореву гору, пошол и пришол к избушки на курьей ножки.

Да кде же вам здесь все пересказать, как он тут трех девиц нашел. Как братья у его невесту отбили, саму красиву, младшу.

Да ведь и мать нашел, да как ешьчо с Вехоревых гор сходил. Ето вы ешьчо подумайте, как тут сойти… А как Вехоря убил, — вот так по хребту тяпнул, а он ему: «Прибавь ешьчо».

— Нет, русьской боhатырь единожды бьет, да метно живет.

— А еслиб он ешьчо раз тяпнул… Ето уж его научила девица, штоб один раз бить.

Да hде-жа тут?

Не пересказать.

Вот Иван-Царевичь с горы простился с брателками, шапоць-ку снял. Шел день до вечера, красна солнышка до з а ката и них-то ему не встречялся, нихто ему не попадался: ни зверь текушчый, ни птица летучая.

Вот набрел он — стоїт избушка на курьей ножки об одной окошки.

— Избушка, поворотись к лешему шарами, а ко мне воротами.

Избушка поворотилась к лешему шарами, а к нему воротами. Он ее омолитвовал и заколотился. Сейчас вышла к нему девиця, што краша на свете нет, Елена Прекрасная. Взяла за белу руку, повела в светлую светлицу, скатертью протресла, явсву всякого нанесла.

— Кушай, Иван-Царевичь.

А как попил, поел, стала вестей спрашивать.

— Я ишшу свою возлюбленную маменьку. Она у В е хоря В е хоревича, как туда пройти?

— Ох, ето далеко. Пойдешь дальше, hде Марфа Прекрасная живет, можот она знает, а я здесь ницего не слыхала.

Повела его в теплу спаленку ко кроватки ко кисовой — на ей перина пухова, подушецка шолкова, одеялышко черна соболя.

— Лёжись, Иван-Царевичь.

— Да неужели ты от меня уйдешь?

— Да ведь нехорошо девице как с мушшиной оставаться… Как можно, ето неловко.

— Да ведь ты одна жила, натоснулась, ты только повались со мной, я тебя не задежу… Поговорим, побайкам.

Она согласилась, повалилась с їм на кровать. Однако жа он захватил ей за сарафан. И хотел ее разотлить.

— Ах, Иван-Царевичь, идешь ты на верную смерть, а хочешь меня разотлить. Как я товда останусь? Иди к Вехорю Вехоревичю наперед. Как вернешься назать, я вся твоя.

Он все свое, не унимается. Она захватила его в охабку, прижала к своему ожиренью, ко белой груди.

Иван-Царевичь сейчас з а спал, захрапел, как телёга заскрипел.

По утру Елена Прекрасная подходила близко, говорила низко:

Вставай, Иван-Царевичь, В дороги долго не спать, — Надо рано вставать.

Иванушко пробудился, как от смерти проявился.

Клюцевой водой умывался, тонким полотенышком утирался, пропинался с Еленой Прекрасной и отправлялся в путь-дороженьку.

Шел день до вечера, красна солнышка до з а ката.

Нихто ему не встречяется, нихто ему не попадается.

Приходит к избушки на курьей ножки об одной окошки.

— Избушка, повернись к лешему шарами, а ко мне воротами.

Избушка повернулась к лешему шарами, а к ему воротами.

Он в колечько колонулся. Вышла к ему на стрету девица ешьчо краша, ешьчо беляе прежной, повела его в столову горницу, скатертью протресла, кушаньев нанесла, напоїла, накормила, стала вестей спрашивать.

Иван-Царевичь сказал:

— Иду я к Вехорю Вехоревичу искать возлюбленну маменьку. Не видала-ле ты ей?

— Не рог детинушку тянет, а сама головушка на рог едет. Много туда народу уежжает, нихто назать не бывает.