Старость аксолотля

Теперь уже идет сражение чистой октоморфической энергии и сообразительности ИИ имплантов, которые уравновешивают силы управляемых ими наступательных и оборонительных Ваяний таким образом, чтобы уничтожать противника, не лишая при этом защиты ксенотика-носителя. Агерре ни на что уже не может повлиять, об успехе/поражении заботятся приготовленные на этот случай физиками ОНХ программы; и никогда не будет известно, что конкретно перевесило. Полномасштабный поединок ксенотиков разыгрывается на основе правил fire & forget [190] ; никто не увидит гибели побежденного, не воспроизведет полного хода сражения. Просто – внезапно прерывается Ваяние с одной стороны, никто не теснит Cage/Armour уцелевшего, выпрямляется истерзанное пространство-время. Он победил. То есть – выжил.

190

Выстрелить и забыть (англ.).

Фредерик парит в атмосферном сейфе ClosedCircuit2, над его головой сияет маленький красный глазок гиганта; он медленно вращается вокруг вертикальной оси, пытаясь сориентироваться. Он смотрит на карту, которую сжимает в руке: четырехголовый зверь вгрызается в руку хрупкой девушки-ксенотика, другая рука которой занесена для удара; под неполной луной блестит кривое лезвие ятагана, брызжет фиолет из-под клыков чудовища, полные ужаса глаза вглядываются в Агерре.

Он складывает колоду и прячет ее в карман.

Скрипт еще какое-то время продолжает опустошать далекий фрагмент космоса. Наконец он объявляет о завершении процедуры, потребление энергии падает до десяти процентов максокт, и окружающий разум Фредерика туман рассеивается. Примус шумно выдыхает.

В Замке он вызывает секретаря Совета.

– Петрч, вероятно, мертв. Привожу координаты. Кто-то должен туда полететь и нанести на карту его Смерть. Отправь сообщение инквизитору, пусть известит допрашиваемых. Но пока никаких официальных заявлений для прессы. Назначь срок созыва Совета после того, как фрай фон Равенштюк закончит со всеми допросами.

– Слушаю и повинуюсь, – наклоняет голову секретарь. – Прибыл фрай Миазо. Вас также ожидает доктор Шарский, якобы у него «не терпящее отлагательства дело».

– Сейчас.

Он выходит на верхнюю террасу Замка Ordo. Здесь дует порывистый ветер, хлопанье больших знамен почти оглушает Примуса. Он вдыхает холодный воздух, погружаясь в образ разноцветного Агерре-сити. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Затем он возвращается в свое тело.

Агерре запускает Hornpipe, очень сильный, распростертый на сотни тысяч километров, повернутый пастью к звезде. Ваяние начинает интенсивно засасывать материю, строя ее склад в гравитационной петле, в нескольких десятках футов от ксенотика, за стеной твердого Cage. Одновременно Фредерик приводит в действие SpaceSculptor и берет курс на Точку Ферза, прочесывая пространство на мягкой сверхсветовой волне. А поскольку по-настоящему пустое пространство найти нелегко, особенно поблизости от звезд, в жерновах Hornpipe быстро начинают крутиться струи водорода, космической пыли, а также микрометеоров, уже видимых невооруженным глазом. Через минуту туда попадает первый крупный булыжник, картофелеобразное тело величиной с мяч. Агерре поднимает руку с Перстнем Присяги Примуса Ordo Homo Xenogenesis, поворачивает камень в оправе на три четверти и подцепляет его ногтем большого пальца. Аметист с тихим шипением отскакивает, из перстня вырывается облачко едва заметного тумана. Обращенный в противоположную сторону мини-Hornpipe всасывает его и впрыскивает – пробивая ClosedCircuit2 и Cage – в вихрь материи.

Страж (да, именно так они пахли) начинает глубокое физиологическое профилирование, чтобы вывести Агерре на самые низкие из возможных кривые энергопотребления. Фредерик уходит с открытыми глазами под поверхность сознания, его ждет летаргия, возможно, еще более глубокая, чем при полном Ваянии. Что ж, лениво думает он, у него это получается все лучше – убивать ксенотиков. И по все более пустячным причинам. Гадание, майгод! Я предчувствовал, что все кончится гаданием; лишь оно еще могло на него подействовать. Но предчувствовал ли я, на что именно укажет это гадание? Не шло ли все именно к этому – поединку королей? Те ассоциации полностью мной овладели, мне не выбраться за пределы раз установленного шаблона, Виталий поставил точку над «i». Так всегда начинается: с какого-то ничего не значащего сравнения, красивой аналогии, которая с тех пор постоянно посещает твои мысли. И потом ты уже рассуждаешь в симметричных ей формах, очередные шаги становятся все неизбежнее… Каждого ждет его Спираль. В какой момент Иван пересек границу? И существует ли вообще таковая? Я ведь его знал, и – как мне кажется – достаточно хорошо. Он был по существу искренним человеком, не склонным к заговорам, по-настоящему хотел добра, даже здесь приводил именно такие аргументы и апеллировал к чувству солидарности. Но кто сказал, что Спираль не может начинаться с альтруизма или даже с милосердия, любви?.. Почти точно так же я соблазнил Есаду – только ей удалось из Спирали вырваться. Петрч же верил в себя – и, впрочем, справедливо, поскольку не ошибался в том, что касалось глиоинтуиции, могущества ксенотиков, может, также Проекта REVUM. Вот только для него это обернулось не лучшим образом, утверждая в том выборе, который он совершал – и так он шаг за неизбежным шагом скатывался прямо в заговор, убийство, раскол, самое низменное предательство и добровольную одержимость; и ведь ошибки не было, не было! Пришлось бы выйти за собственные пределы. Или слепо довериться какому-нибудь авторитету, и притом такому, которого мы не выбрали ранее себе сами. Или принимать решения случайным образом – но и то с осторожностью, ибо когда ты ксенотик… Надеюсь, стандарт в SR все же не сведется к потрошению Стражей и автоматическим глиогаданиям. А если да? Видно, что смерть Петрча ничего по сути не изменила, тренды не развернутся, политика Societas Rosa не изменится, разве что станет еще более доктринерской. Зачем нам тогда все это было нужно? Удовлетворились, можно сказать… гаданием.

Красный гигант уже не красный. Фредерик минует его по пути к Точке Ферза и на мгновение входит в горизонт событий, открывшийся после дестабилизации звезды. И тогда он видит, что она начала сбрасывать внешние оболочки, растет ее блеск, меняется цвет. В ответ Cage/Armour становится жестче, отворачивая пространство-время с той стороны. Агерре сонно отводит взгляд. Сад пока что состоит исключительно из каркаса одной плоскости, десятка полтора квадратных метров, вращающихся у основания Hornpipe, но он быстро растет. Фредерик наблюдает все сквозь розовый дым неглубоких ассоциаций, мерцание закрываемых и открываемых каркасом звезд наводит на мысли о приступах стампы Петрча – не мерцает ли где-то там на фоне Смерть Петрча, космический лабиринт времени? Возможно, в каком-то более закрученном его ответвлении Иван все еще жив, а еще дальше – живы также Куомо, Габриэль, все ксенотики, прошлые и будущие, объединенные в Смерти; там находятся небеса неспящих (тяжелая от горячей крови голова уже не выдерживает давления бредовых видений Фредерика), где, как в том патетическом стихотворении Лужного:

по лугам живого камня среди танцующих изваяний страшные ангелы фиолета

20. Рассвет

– Смотри, светает, – леди Амиэль перегибается через перила балкона, Большой Аттрактор Агерре-сити взрывается ей в лицо миллионом длинных резких теней. – Ты говорил, что никогда…

– Потому что мы так согласовали скорость движения города с вращением планеты, чтобы он оставался всегда перед терминатором, за дневным горизонтом.

Карла оглядывается на Фредерика, который говорит с набитым пирожным ртом, склонившись над столом в позе прожорливого буржуя. Карла заключает его в кадр сложенными в прямоугольник пальцами обеих рук.

– Ха-ха-ха, – морщится Агерре.

– Ад под властью petit bourgeois.

– Почему ад?

– Ты слишком уродлив с этими фиолетовыми выделениями на коже, они размазываются по твоему лицу, а иногда, бывает, коснешься и оставишь такой след, что аж противно. Неужели ничего нельзя с этим сделать?

– Отредактируй меня для себя.

– Не хочу. Я все равно бы помнила, что…

– Отредактируй свою память.

– Спасибо большое.

Он в самом деле уродлив. Карла открыто смотрит на него, опершись спиной о перила. Под ней пропасть в восемьдесят три этажа Агерре-тауэр. Сперва в нем было даже что-то завораживающее, думает она. Как во всех них. Потом одно лишь отвращение. А теперь, под заботливыми крыльями Стража, я вижу лишь эстетическое увечье, металлический скрежет в четвертом такте симфонии. Он мог бы быть красавцем. Что ж, когда-то он им был. Как он тогда говорил? В той деревне на Адриатике, тогда… Кажется, да. Да. Когда я его пригласила на Сардинию. Похоже, я слишком долго с ним танцевала; вероятно, он ударил мне тогда в голову вместе с тем их вином. По сути я мало что помню. Он помнит лучше: деревня, Сардиния, супружество. Может, он в самом деле редактировал себе память? Нет, вряд ли. Но вообще забавно. Ибо если бы тогда он действительно поплыл… Если бы не стал ксенотиком – кем бы он был? Я не знаю того Фреда, его не существует. Но фантазия, грезы – весьма приятны. Мммм, невозможный любовник. О чем он думает, когда так смотрит на меня, смертельно серьезный, замерев на две-три секунды, будто от одного моего вида погружаясь в глубокие Иллюзионы? Карла поправляет полу завязанной на бедре юбки, чтобы виднеющееся из-за горизонта солнце окрасило ее мягкими тенями. Мммм. Он настолько уродлив, что я прекрасно выгляжу рядом с ним, подобный контраст нам только на пользу. Ну и Примус Ordo Homo Xenogenesis – все-таки звучит. Они с Габриэлем любили друг друга. Майгод, Габриэль, почему все должно было быть обязательно так – вдохни и выдохни – так что, может, я переберусь сюда, в Агерре-тауэр, в Агерре-сити, в Глине. И моя кредитная история сразу улучшится. Карла сотворяет черные очки, надвигает их на глаза, смотрит на восток. Это может быть – вдох/выдох – вполне пристойная жизнь. В той фантазии, в тех грезах, он, похоже меня любит. Вернее, помнит себя влюбленного – что и к лучшему. У меня тоже есть воспоминания. И достаточно. Она машинально массирует обнаженные плечи. Но до чего же прекрасен этот невероятный город – наконец-то в лучах солнца. Ну иди, посмотри, пошевели задницей.

– …никогда дважды в одном и том же месте на поверхности планеты, – говорит тем временем Агерре, наливая горячий шоколад. – Речь идет даже не об угрозе Смертями, поскольку до сих пор лишь Тато совершил подобную глупость, но об остатках стампы. Эти маленькие искажения пространства-времени скапливаются в местах долгого пребывания ксенотиков, прицепляясь к гравитационным узлам. Масса человека или здания слишком мала, так что они ориентируются по планете. Поэтому город приходится перемещать. Случается, что здесь пребывает одновременно несколько сотен неспящих – после чего остаются целые заповедники чудес, которые посещают туристы. Траекторию движения АС генерирует случайным образом программа, с учетом топографических ограничений. Период вращения планеты вокруг оси был столь медленным относительно ее обращения вокруг солнца, что мы спокойно поспевали за терминатором. Но эта чертова Смерть Куомо полностью изменила гравитационную карту системы. У нас тут были такие землетрясения, что будь эта планета немного моложе, ты видела бы сейчас целые цепи вулканов, от горизонта до горизонта, громоздящиеся на километры плиты, солнце бы скрылось за тучами пыли…

– Фред, сжалься.

Он замолкает.

Параллельно в его голове все еще воспроизводится в бесконечном цикле запись пятнадцатиминутного скана, который каббалисты Шарского расшифровали на сверхсветовом компе из последних архивов лорда Амиэля – и сквозь идущий от поднесенной ко рту чашки пар Агерре видит Габриэля Пайге и Ивана Петрча, которые входят из коридора в боковой кабинет приватного этажа Агерре-тауэр, погруженные в оживленную дискуссию; слышна музыка, доносится смех людей и ксенотиков.