Старше

Она остановила меня.

— Тара. Давай поговорим.

— Звучит хуже, чем лекция тети Лорел о важности подбора цвета молитвенных платков для церковного базара.

— Я серьезно, — сказала она, покрутив бокал с вином, прежде чем сделать большой глоток. — Это важно.

Это действительно было важно.

Именно поэтому было так больно. А когда мне что-то причиняло боль, я избегала этого, вместо того чтобы разобраться. Я отвлекала себя блестящими, красивыми вещами, стремясь заглушить страдания и двигаться вперед, сосредоточившись на чем-то другом. У каждого свои механизмы преодоления. Мой служил мне достаточно хорошо.

Но я узнала этот тон. Она не собиралась сдаваться. Она последует за мной в спальню и попытается образумить меня, пока я мечтаю о том, как заберусь под одеяло и проснусь уже завтра, когда мама не будет нависать надо мной, пичкая родительской мудростью.

Я вздохнула и повернулась к ней лицом, на моем лице застыла маска раздражения.

— Мне двадцать лет. Мне не нравится, что ты появляешься в моей квартире без приглашения.

— Ты дала мне ключ.

— Для экстренных случаев.

— Это и есть экстренный случай.

Мои глаза сузились.

— То, что папа трахает мою лучшую подругу — это не чрезвычайная ситуация. Это поразительное отсутствие здравого смысла с его стороны, и мне не хочется повторять это в миллиардный раз. Я устала. Пожалуйста, уходи.

Она смотрела на меня проницательными карими глазами. В них было тепло. Так было всегда, независимо от того, какие грубые слова слетали с моих губ. Какой бы невыносимой я ни была. Она всегда была теплой и мягкой. Успокаивала так, что я теряла свой запал, и мне хотелось броситься в ее объятия, невзирая на мой гнев или горечь.

У Галлеи этого не было. До тех пор пока она не стала жить с нами.

Мне было трудно представить себе жизнь без такой мамы, как моя, и именно это заставляло меня брести вперед, сдаваясь, и пытаться снять с плеч эту тяжесть.

— Я пыталась, — пробормотала я. — Я пыталась понять. Принять. Но это кажется невозможным.

Улыбка коснулась ее губ, когда она жестом пригласила меня за стол.

— Садись.

Я уныло вздохнула и направилась в сторону кухни. Где мое внимание привлекло что-то, лежащее на столе. От чего я стиснула зубы, сжала кулаки, а сердце забилось с бешеной скоростью.

— Где ты его нашла?

Она посмотрела на него.

— Он уже два года пылится у тебя под кроватью.

— Это мое.

— Ты его смотрела?

Я сглотнула, складывая руки на груди.

— Нет.

— Почему?

— Это не имеет значения. — Кислота подкатила к горлу, а по коже побежали мурашки. — Я посмотрю, когда буду готова. Не тебе это решать.

— Я посмотрю его вместе с тобой. Может, это поможет.

— Поможет с чем? — Я насмешливо фыркнула. — Там внутри машина времени? Ты можешь стереть последние несколько лет?

Мама села обратно и жестом указала на пустой стул рядом с собой, отставив бокал с вином.

— Машина времени не нужна. Стирание прошлого не принесет нам никакой пользы. Если бы из любых передряг можно было легко выбраться, мы были бы хрупким, самодовольным видом. — Она выгнула бровь. — Садись.

Мои кулаки разжались.

Черт бы ее побрал.

Вместе с ее материнской мудростью.

Она всегда была благоразумной. Сейчас ей было почти сорок, так что у нее было время и опыт, чтобы преподать мне жизненные уроки, которыми ей не терпелось поделиться со мной.

Я не приветствовала это, но готова была выслушать. Слишком многим я была ей обязана.

Выдвинув стул, я плюхнулась на него, как капризный ребенок, и опустила подбородок на руку. Я уставилась на стену. Я не собирался облегчать ей задачу. Не-а.

— Я помню, когда сделала эту фотографию, — заметила она, проведя указательным пальцем по изображению на обложке, где мы с Галлеей были на озере. — Это было всего через несколько месяцев после того, как Галлея переехала к нам. В тот момент я поняла, что у нее будет лучшая жизнь. Хорошая жизнь.

Смягчившись, я посмотрела на фотографию.

— Ты много сделала для этого.

— Ты тоже. Я благодарна, что ты была рядом с ней во время всего этого.

— Переходного периода?

— Потрясения. — Ее глаза прищурились, рассматривая фотографию. — Любой другой считал бы ее злодейкой. Предательницей. Девушки бывают коварными и самовлюбленными. Ты была храброй. Настоящей подругой.

Настоящая подруга.

Обиженная дочь.

Я не была идеальной.

Мама открыла альбом, и я снова опустила глаза. Я не знала, чего боялась.

Правды?

Да, именно ее. Я довольствовалась тем, что жила со своим гневом, запертая среди возведенных своими руками стен. Это было безопаснее, чем испытывать душераздирающие прозрения. Я не была создана для таких вещей.

— Тара, пожалуйста, посмотри. — Мама взяла меня за руку и сжала мою ладонь. — Галлея оставила тебе это не просто так. Это ее правда — ее путешествие — ее глазами.

Мои собственные глаза затуманились, на них навернулись слезы. Я медленно перевела взгляд на открытый альбом и вгляделась в страницы. Картон цвета слоновой кости. Разноцветные подписи, сделанные от руки. Наклейки и заметки.

Фотографии.

Так много ярких снимков. Часть я помню. О существовании некоторых я и не подозревала.

Я сделала глубокий вдох и придвинулась ближе, пролистывая каждую аккуратно оформленную страницу. Это была история о нас. Наша жизнь в ярких красках. Дни на пляже. Домашние посиделки. Вечера игр, праздники, вечеринки, барбекю. Выпускной вечер.

Я рассматривала эту фотографию, сосредоточившись на том, как папа прижимается к Галлее, а ее голова склонилась к его плечу. Ничего не значащий момент, на который я никогда бы не обратила внимания. Но теперь, с учетом контекста, я увидела в нем что-то.

Я продолжала смотреть.

Перелистывая страницы. Запечатлевая образы в своем сознании.

Было несколько снимков, сделанных в папиной квартире. Часть меня хотела выплеснуть враждебность на все эти тайные, украденные моменты, но я отбросила свою враждебность в сторону. Отец сидел на диване с игровым контроллером в руках. Он смотрел на экран телевизора с ухмылкой на лице, зная, что Галлея его снимает. Это было игриво. Мило. Обычный момент, который я испортила своим гневом и несправедливыми обвинениями.