Старше

— Я просто практиковалась.

Он молчал несколько секунд, но мне показалось, что целую вечность.

— В них что-то есть.

— Да. Куча дерьма.

— Галлея. — Рид снова замолчал, изучая каждую фотографию, словно это был редкий портрет, висевший на стене галереи. — Даже эта черника. То, как ты выбрала ракурс и размыла фон.

— Я была голодна.

Легкий вздох коснулся моего виска, напоминая о его близости.

Он отложил фотографии и отодвинулся.

Нет.

Он был нужен мне ближе. Я жаждала утешения.

— Останься со мной… — Я прижалась к нему поближе, уже чувствуя, как сон грозит утянуть меня в свои объятия. Прошло почти десять лет с тех пор, как обо мне так заботились. Когда мне было десять лет, я слегла с синуситом, из-за которого неделю провалялась с температурой. Бабушка была еще жива, и она заботилась обо мне. Она пела колыбельные у моей кровати, читала сказки и вспоминала старые истории, чтобы успокоить мой лихорадочный ум.

А потом она умерла.

Мой спасательный трос оборвался.

— Пожалуйста, — прошептала я, прижимаясь к нему поближе.

Рид застыл, услышав мою мольбу.

Ответа не последовало.

Я уже собиралась извиниться и забрать свои слова обратно, но через несколько секунд Рид опустил меня обратно на кровать и натянул одеяло на мое дрожащее тело, укутывая меня.

Я почувствовала, как он лег слева от меня. Не слишком близко, но достаточно, чтобы подарить мне тот самый покой, который я не ощущала уже очень долгое время.

— Прости… я солгала тебе… — заикаясь, пробормотала я сквозь головокружительное марево, вызванное болезнью, лихорадкой и Ридом. — Я ужасный человек.

— Не надо. Это в прошлом.

Я сглотнула ком в горле.

— Многое осталось в прошлом. Это не значит, что оно не имеет значения.

Кожаный ремень.

Злые, ядовитые слова.

Взгляды, лишенные любви, которые навсегда отпечатались в моем сердце, как клеймо раскаленным железом.

Эгоистичный обман хорошего человека.

Прошло несколько секунд тишины, прежде чем он ответил.

— Я не держу обид, Галлея. Я слишком стар для этого дерьма.

Он тонко напомнил мне о своем возрасте, и даже в своем болезненном состоянии я это понимала. Заставив себя кивнуть, я еще ближе прильнула к нему, прижавшись виском к твердой выпуклости его плеча.

— Та ночь ничего не значила… верно?

— Верно. — Ответ прозвучал натянуто, тихим шепотом, как будто он сам не верил в это.

Я облизнула губы, мои веки закрылись.

— Но… может быть, это могло что-то значить. Если бы я была старше… и не так сломлена.

Он ничего не ответил, да я и не ждала. Наверное, мне следовало бы смутиться, но болезнь овладела мной, затуманивая мою реальность, и я позволила словам повиснуть между нами, непрошеным и нежеланным. Я сосредоточилась на ощущении его теплого тела, прижатого к моему, зная, что скоро отправлюсь в более добрый мир сновидений.

Мы могли бы снова встретиться на озере, и все было бы по-другому. Он бы рискнул войти в воду, или я вернулась бы на песок.

«Until I Fall Away» звучала у меня в ушах, смешиваясь с его ровным дыханием, и вскоре сон сморил меня. Но я готова поклясться, что слышала, как он пробормотал, прежде чем я погрузилась во тьму…

— С днем рождения.

Спустя несколько часов я проснулась, обливаясь холодным потом. Рядом со мной лежало теплое тело, но, приоткрыв веки, я обнаружила, что Рид исчез.

Божья коровка свернулась калачиком у моих ног.

Я протянула руку, чтобы погладить ее по шерстке, и она удовлетворенно вздохнула, прижимаясь ко мне и даря дополнительное тепло. В комнате было темно, солнце уже село. Я приподнялась на локтях, отбрасывая с глаз влажные пряди волос, и оглядела тихую комнату.

Диск закончился. Снизу доносился шум — смех Тары, звон посуды, веселый мелодичный голос Уитни, которая болтала с кем-то.

Я попыталась расслышать голос Рида, но его не было.

Когда я повернулась лицом к тумбочке, мой пустой желудок заурчал и потребовал суп…

Я кое-что увидела.

Я моргнула.

Широко улыбнулась.

И, несмотря на то, что я была больна, я никогда не чувствовала себя лучше.

На тумбочке лежал новый диск «Oasis», украшенный маленьким розовым бантиком.

ГЛАВА 7

Через неделю после того, как моя двухдневная лихорадка прошла, я сидела на веранде, закутавшись в один из бледно-розовых пуховиков Тары «North Face» и нацепив пару пушистых наушников. Божья коровка бегала по заднему двору, перепрыгивая через неподатливые участки снега в погоне за красным резиновым мячиком.

Я жила ради этих моментов: морозный февральский воздух, обжигающий щеки, большая деревянная веранда с угольным грилем, которым мне не терпелось воспользоваться, когда наступит весна, и золотистый ретривер, быстро виляющий хвостом, который любил меня, как члена семьи.

Улыбаясь этой сцене, я потянулась за кружкой кофе, которая стояла рядом со мной на стеклянном столике. Я закинула ноги на белый пластиковый стул и взяла в руки еще теплую керамику, наслаждаясь тихим воскресным днем, пока Тара и ее мама приводили в порядок спальню Тары.

Я подняла глаза, когда дверь во внутренний дворик распахнулась.

Ожидая, что оттуда выскочит Тара, я уже приготовилась улыбнуться, но, когда вместо нее на деревянный настил террасы вышел Рид, моя зарождавшаяся улыбка потухла.

Это произошло не потому, что я была не рада его видеть, и не потому, что его присутствие вызывало во мне что-то иное, кроме жара и замирания сердца.

Она завяла, потому что эти чувства должны были стать моей чертовой смертью.

А я наконец-то начинала жить.

— Тебе не холодно? — поинтересовался он, одетый в свою обычную кожаную куртку, которую я в равной степени любила и ненавидела.

Любила, потому что она так ему шла.

Ненавидела, потому что именно из-за нее Марни Ларю получила возможность сунуть свой нос куда не следует и испортить ночь, о которой я буду помнить вечно.