Старший оборотень по особо важным делам

Громов взял полный обед, Шилов опять ограничился чашкой кофе.

– Вечно тебя угораздит куда-нибудь влезть, – говорил Громов, в основном глядя в тарелку и лишь изредка поднимая глаза на Шилова.

– Да куда я влез! Принял оперативную информацию, реализовал ее, посадил троих опасных бандитов... Сами же говорили: раскрывай резонансные убийства. Может, через начальника главка можно подействовать? Надо же этого Арнаутова как-то в стойло поставить, пока он совсем не сдурел...

– Ты не понимаешь, не видишь общей картины. Ты работаешь по одной группе, а у Арнаутова другая масштабная задача. И ее выполнение курирует Министерство.

– Очистить город от криминальных авторитетов. Кто против-то? Ну, помог нам Моцарт – так зачем его давить? Зарыл бы он этих ребят в землю, жил бы спокойно. Так с нами вообще никто общаться не будет!

– Опять ты за свое! Ну кого это там, – Громов указал вилкой в потолок, – интересует?

– Они – там, но вы-то – здесь. Сделайте так, чтобы к нам два месяца вообще никто не совался. Мы такую банду поднимем, пять крутых заказух минимум.

– Поднял уже! – Громов мысленно выругался. – Ладно... Я попробую организовать завтра производственное совещание у начальника главка. А пока сдай пистолет в оружейку.

Шилов прищурился:

– Может, мне еще и рапорт на увольнение написать?

– Что ты джигитуешь? Сдай свой табельный «ПМ», понял?

– Понял.

Не допив кофе, Шилов встал, пошел к выходу.

– Ты сегодня хоть ел? – спросил Громов, провожая его взглядом.

– Аппетита нет. Как-то противно все.

Когда Шилов вышел, Громов пробормотал:

– Можно подумать, я кайф ловлю.

Голиков общался с двумя реальными пацанами из сто пятой хаты.

Один из них был стрижен наголо, второй носил стильную прическу с бачками и щеголял многочисленными татуировками, в которых воровские мотивы сочетались с готической темой.

Они сидели в одном из полуподвальных следственных кабинетов «четверки», и перед каждым из реальных пацанов лежало по чистому листу бумаги и авторучке.

– Чо писать?

Голиков почесал затылок:

– Напишите, что Егоров предлагал пронести за деньги в камеру мобильник. Что торгует водкой и сигаретами.

– Ха! Может, написать, что он педераст и предлагал чего-как? – предложил первый пацан.

Второй рассмеялся:

– Щас за это не уволят, а повысят!

– Хватит ржать, пишите быстро, – строго поторопил Голиков, но пацаны, лениво взявшись за авторучки, не спешили пачкать бумагу.

Переглянувшись, они предложили:

– Слушай, начальник, в двести третью один жирный коммерс заехал за кидалово. Перекинь его к нам. Мы его выдоим, чего-как, в долгу не останемся.

– Тихо ты, дурак! – Голиков многозначительно показал на сводчатые стены из щербатого кирпича, предупреждая, что их могут прослушивать, и, навалившись на стол, прошептал: – Только не так, как в прошлый раз. Мне не нужны проблемы с санчастью.

* * *

Перед окончанием рабочего дня Арнаутов приехал в прокуратуру и зашел к Кожуриной:

– Привет.

Кожурина, одетая в синюю форму, сидела за столом и заполняла какие-то документы, быстро, почти не задумываясь, водя ручкой по графам.

– Глазам своим не верю. Решил подбросить меня до дома?

– Ты против?

– Я счастлива. Ты подожди, я сейчас заканчиваю уже. Чайник еще горячий.

Арнаутов начал заваривать растворимый кофе. Размешивая ложечкой воду, спросил:

– Дело Чибиса кому дали?

– Пока еще никому. Думаю, шеф Голицына припашет.

– Он что, с ума сошел? Он же приятель Шилова!

– При чем тут Шилов?

– УСБ взяло Шилова в разработку. Он окончательно спелся с братками. Похоже, они вместе с Моцартом решили Чибиса опустить.

– Мотив? – спросила Кожурина, не отрываясь от писанины.

– Моцарт присмотрел помещение под казино. А Чибис его перехватил для каких-то москвичей.

– Не мелко?

– Там одна реконструкция на миллион баксов потянет.

Кожурина, продолжая писать, кивнула вроде бы с пониманием, но было не ясно, принимает она аргументы или считает их малозначительными.

Арнаутов поставил перед ней чашку кофе:

– Мне заявление на Шилова написали. Если дело возбудят, возьми себе. Я только тебе верю.

– Так ты за этим приехал? – Кожурина прервала работу и посмотрела на Арнаутова. – Я думала, соскучился.

– Одно другому не мешает, – Арнаутов обошел вокруг стола, встал позади Кожуриной, обнял ее за плечи.

Она прижалась к его рукам затылком, закрыла глаза.

Он опустил руки ниже, сжал грудь. – Дверь запри, – сказала она.

– Все плохо? – грустно спросил Серега.

– Да нет. Непросто все... Где Стас?

– Уехал, матери хуже стало. Что делать будем?

– Ждать. Завтра совещание у генерала.

– Понятно...

– Рома, у нас изобретение на Нобелевскую премию. – В кабинет вошли Василевский и Джексон. Джексон нес большое мутное зеркало, держа его двумя руками перед собой. – Антиоборотневская сигнализация. Джексон, давай!

Джексон встал перед Шиловым. Василевский продолжал пояснения:

– Действует так: гражданин подходит к милиционеру и резко показывает ему зеркало. Если тот отражается, значит, мент честный. А если нет, значит, оборотень.

Шилов посмотрел в зеркало. Отражение было.

Он вздохнул:

– Поехал я домой. Пока, ребята!

Василевский, с лица которого пропало веселье, спросил:

– Что, совсем худо?

– Не, нормально. – Шилов вышел.

– Значит, худо, – вздохнул Леня. – Будем помирать молодыми...

...Приехав к дому, Шилов долго сидел в машине напротив подъезда, вызывая этим недоумение групп наружного наблюдения, уже настроившихся на окончание смены.

В окно «Альфы» постучала вышедшая из дома Юля. Шилов опустил стекло. Юля наклонилась, просунула голову в салон:

– Привет! Ты почему не поднимаешься? Что-то случилось?

– Не стой так, за проститутку примут.

Юля поморщилась:

– Пошли домой. Я тебя пожалею...

– Жалость унижает мужчину.

– Идиотская формула. Жалость мужчину лечит.

– Ты модельер или философ?

– Я? Я – женщина.

Шилов невесело усмехнулся:

– Сложно спорить. Пошли.

В эфире пронеслось:

– «Шестой» – «Первому»: объект вошел в адрес. С ним связь. Половая.

– «Шестой», не расслабляйся. Окна держи.