Старые раны

Викта тихо поднялась, чтобы не разбудить Жу, и вышла на темную улицу. Сменяя кровавый закат, небо заполняла голубая волна, под деревьями было уже почти по ночному тихо. Вопросов про то, стоило ли ей ночевать в деревне, где по ее вине убили несколько сотен живых псоглавцев, рядом с девочкой, которая даже не догадывалась, кому решила довериться от отчаяния, — таких вопросов она себе уже не задавала.

За мешком она отправится утром. В такой темноте сделать неверный шаг и рухнуть в пропасть было плевым делом. Да и кому он нужен в этой деревне, заполненной воспоминаниями?

Викта вернулась обратно в избу. Ппо счастью родные Жу погибли где-то на улице, и здесь присутствие смерти ощущалось не так явно. А желудок начал упорно требовать своего.

И где ей найти в эдакой темнотище хоть что-нибудь, способное заткнуть его?

Ударившись пару раз головой, десять раз взмолившись Сеншесу, Викта прокралась к печи и начала нюхать все горшки, которые попадались под руку. Выудила камешек, рассчитывая на его помощь, и ужаснулась. Сердцевина желтела еле-еле, времени оставалось в обрез.

Кровь. Где ее взять? О, нет, Сеншес, только не так… Только не здесь…

А что оставался какой-то выбор?

— Да. Выбор всегда есть.

Что-то внутри хмыкнуло и убралось восвояси. Викта облизнула пальцы и ее передернуло. Пойдет.

Нашарила кадку с водой, перелила в горшок и сунула в печь. Сешнес, неужели ей удастся поесть, как нормальной альбийке? Поспать на кровати, пусть и пропахшей псиной, колючей и неудобной? Если сможешь перебороть запах пролитой тобою крови, то да, отчего ж нет?

Викта подложила дровишек — щелк! и искра перекинулась на трут, вскоре комнату весело осветил огонек. Повозилась с тем, что удалось найти по углам, и сгребла все в горшок. Еще немного, и запах горячего распространится по комнате!

Надейся, что он перебьет запах гниющих трупов…

Забудь! Забудь! Это не ее вина. Это было лишь нелепой случайностью. Любая бы поступила так на ее месте. А Сарет?

Хватит! Мы это уже обсуждали.

И будем обсуждать еще не раз. Видишь ту девочку, которую ты «спасла»? Ту, что ворочается во сне и что-то шепчет сквозь сладкий сон. Наверное, бедняжка повторяет имя своей матери, которую сожрали живьем совсем недавно. Должно быть, ребенок был последним, что о чем она подумала, прежде чем попасть в зубы чудовищ. Возможно, даже это и есть та самая женщина, которую нитсири видела тогда в лесу? Та самая псоглавка, которой Викта тянула мертвое тельце? Помнишь ее глаза? Черные — полные страха и ненависти. Черной-черной ненависти. Загляни же под веки этой девчушки. Знакомые?

Ее стошнило. Есть уже не хотелось. На воздух… но когда нитсири таки выползла на улицу и уселась на пороге, оставив булькающий горшочек томиться на огне, осознала, что так только хуже — ей никуда не деться от этого запаха. Ее начало выворачивать прямо на колени, и она долго не могла остановить бурлящий желудок.

Зачем так… Сеншес, дай только переночевать в этих стенах, и она больше не покажется здесь! Да, она размышляла о том, чтобы привести сюда и Сарета, в ее голову проникала заманчивая мысль провести зиму в одном из этих домов. Это было глупо и подло! Раскаиваюсь!

Далеко еще до раскаивания, и едва ли оно вообще возможно. Камешек ее пальцах требовал своего. Требовал крови. Больше крови.

Сейчас. Сейчас, когда девочка мирно спит и ничего не подозревает — самое время обнажить Рубиновый клинок и пустить его в дело. Скорее всего, дитя даже ничего и не почувствует и не осознает, что та рука, которая только недавно гладила ее мягкие волосы и шептала теплые слова, готовится пронзить ее грудь. Ей всего лишь нужно подойти к ней на цыпочках и дать тугой, горячей струе обжечь ее, и позволить философскому камню наестся до отвала!

Тогда твое испытание наконец подойдет к концу.

Да, это все испытание, нитсири. Ты уж слишком человечна и это не может не беспокоить. Слишком много переживает из-за подохших собак и вшей. А ведь ей предстоит убивать больше. Намного больше, когда она станет абелью.

Она же не может допустить, чтобы камень потух так бездарно! Ради памяти ее брата. Сарет отдал жизнь за него, а значит и за то, чтобы Викта могла обеспечить себе будущее. Неужели она готова бросить его во второй раз?

Не отнекивайся. Предать его один раз, оставить его одного в лесу — что это, если не вероломное предательство? А теперь она снова готова пустить все на самотек? Ради кого? Ради псоглавки?! Ха! И зачем она? Она хочет оставить ее себе и водить на веревочке по улицам Альбии? Вот потеха-то будет!

И что она собралась тащиться с ней через Лес, обратно к брату, который, скорее всего, уже остывает в снегу. А что если он даже и выжил? Путешествие втроем? А припасов хватит для еще одного голодного рта? Камень уж точно так и останется просто глупой безделушкой.

Сколько бы она не поливала его своей кровью, глупая глупышка, ему нужно больше, дуреха! Еще немного и ты сама упадешь в обморок от потери сил. Больше, чем ты способна выжать из своего крохотного запястья. Ему нужно несколько ведер крови, а это что? Смех да и только.

Быстро! Поднялась и перерезала суке глотку! И чтобы не проронила ни единой капли зазря, идиотка!

Замолчи! Замолчи, я сказала!

Викта принялась лихорадочно обвязывать свою дрожащую руку тряпкой. Очень долго не могла остановить кровь и еле поднялась на ноги. Горшок уже изнывал на огне и требовал, чтобы его сняли. От запаха горячего нитсири замутило и она оставила горшочек остывать на лавке, даже не притронувшись к пище. Если она сунет в рот хоть ложку, ее снова вывернет наизнанку.

Почему так болит голова? Сколько там роилось страшного и нелепого. Ей всего лишь нужно поспать. Где кровать, о которой она так долго мечтала? Не найти в темноте. Ну ладно. Вот сюда. В угол, где воняет. Там ей самое место.

* * *

Она пришла в себя глубокой ночью, полная луна наблюдала за ними через широко раскрытую дверь. Как же холодно! — облачко, вырвавшееся изо рта, лизнуло ее в нос; все ее тело ломило — нитсири почти не чувствовала собственных пальцев. Очаг еле теплый — его следовало немедленно разжечь, иначе они обе рискуют замерзнуть. А где Жу? Девочки на месте уже не было.

Глава III. Кровоточащая рана

Над макушками деревьев поднималась голубая горная гряда. К середине следующего дня она съела половину неба. Еще через день они вступили в долину.

Ослик оказался, как нельзя кстати. Крес с удовольствием перебросил на него часть вещей и усадил Аду верхом. Поначалу были опасения, что она рано или поздно грохнется и разобьет себе что-нибудь. Но та получала особое наслаждение от такого способа путешествовать, и главной проблемой оказалось содрать девушку с седалища во время привалов. Ада намертво прирастала к ослиной натруженной спине и ни в какую не соглашалась слезать, чтобы дать животному драгоценное время отдыха.