Стать японцем

Из приведенного пассажа и из всей деятельности этого выдающегося организатора и педагога видно, что Кано Дзигоро, ратовавший за «свободные поединки», все-таки рассматривал дзюдо не столько как спорт, целью которого является победа в соревновании, сколько как средство для достижения телесного, морального и интеллектуального совершенства. Совершенства, которое поможет Японии выдержать соперничество с Западом. При этом он делал акцент не на «грубой» физической силе и не на развитой мускулатуре (что для европейских видов борьбы было бы только естественно), а на силе «мягкой», на гибкости и ловкости, на умении использовать силу противника себе во благо. Кано Дзигоро не уставал повторять, что дзюдо — это мягкость, которая побеждает твердость. В контексте эпохи это могло восприниматься и таким образом: малый рост и вес японцев, их мышцы не имеют никакого значения — если только они овладели соответствующими моральными и техническими навыками. Таким образом, борьба дзюдо служила, помимо прочего, и средством по избыванию телесного комплекса неполноценности.

Современники неоднократно отмечали, что мастера дзюдо не отличались габаритами тела и рельефной мускулатурой, они выглядели собранными и подтянутыми — не более того. Целью занятий было самосовершенствование, а не личная победа над противником. В это время победитель схватки почти никогда не определялся, ибо цель состоит вовсе не в победе. Кано гордился тем, что, в отличие от того же сумо, дзюдо обладает «высокой» теорией и моральными ценностями, а это, по его мнению, привлекает к дзюдо и иностранцев. Действительно, в начале XX в. борьба дзюдо (тогда она называлась в европейских странах джиу-джитсу), основанная на совсем другой идеологии, чем привычные европейцам спортивные принципы, сделалась весьма популярной на Западе (включая Россию). Ученики Кано Дзигоро охотно разъезжали по миру и демонстрировали технику джиу-джитсу. Недаром и легендарный Шерлок Холмс тоже был знаком с джиу-джитсу...

Этот вид единоборств стал в то время одним из немногих (а может быть, и единственным) экспортным «телесным» know-how, которым владели японцы. Западные газетчики нередко называли джиу-джитсу «восточным магическим средством», которое якобы позволяет избавиться от ревматизма, туберкулеза и способствует пищеварению¹²². Европейских атлетов и джентльменов больше привлекала незнакомая и действенная техника борьбы, гипотетические оздоровительные эффекты, а не моральное самосовершенствование на японский лад. Особенное внимание на Западе стало уделяться джиу-джитсу после того, как Япония победила Россию в войне 1904—1905 гг. Таким образом, борьба джиу-джитсу воспринималась на Западе и в военном контексте, как «секретное оружие» японской нации.

В Японии периода Мэйдзи обычно употреблялся термин не дзюдо, а «дзюдзюцу» («умение мягкости»), который и был позаимствован на Западе. Но уже к концу 10-х годов XX в. в Японии восторжествовало пропагандируемое Кано Дзигоро словосочетание «дзюдо» («Путь мягкости»). «Путь» (кит. «Дао») в дальневосточной традиции — понятие намного более авторитетное, ёмкое и широкое, чем просто «умение». Только мудрый и совершенный человек способен шествовать этим Путем. То есть Кано Дзигоро переносил акцент с технической стороны единоборства на моральную составляющую, он подчеркивал, что дзюдо — это стиль мысли и жизни, стиль, который облагораживает общество и способен помочь преодолеть психологические проблемы отдельного человека.

Вслед за дзюдо другие «воинские искусства» тоже пришли к этому «Пути», что еще раз должно было подчеркнуть: цель физической активности состоит не в ней самой, не в победе в соревновании, а в том вкладе, который эта активность может оказать на формирование личности. В странах Запада, однако, еще очень долгое время продолжал употребляться термин дзюдзюцу. И только в 30-е годы XX в. в европейских словарях «дзюдо» начинает удостаиваться отдельных статей.

Кано Дзигоро привлекал к своей практике и женщин, но, разумеется, подавляющее большинство его учеников составляли мужчины. В дискурсе того времени осмысление «мужской силы» характеризуется крайней противоречивостью. Наблюдаемое в конце 20-х и, в особенности, в 30-х годах XX в. повышение статуса всего «японского» вело к росту популярности и каратэ. Самураи всегда относились к нему с презрением, ибо его носителями были мужланы, лишенные права носить оружие. Однако теперь каратэ распространяется и за пределами Окинавы. При этом меняется написание этого термина: если раньше он записывался иероглифами «китайская рука» (что подчеркивало континентальное происхождение каратэ), то теперь в ход идет омонимичное сочетание «пустая (безоружная) рука».

Точно так же, как и Кано Дзигоро, пропагандисты и энтузиасты каратэ подчеркивали, что занятия каратэ доступны всем вне зависимости от возраста и пола, они не требуют много времени, пространства и денег, но приносят огромный эффект, ибо помогают продлению жизни, формированию «могучего» и «развитого» тела, воспитанию несгибаемого духа¹²³.

Однако как следует понимать это «могучее» и «развитое» тело? Подчеркивая, что главным средством для достижения этой цели являются упражнения типа ката, когда каратист в одиночку (без спарринг-партнера) отрабатывает отточенность движений с целью «преодолеть свои слабости, победить самого себя», теоретик каратэ Мабуни Кэнва расшифровывает, чего можно добиться с помощью занятий каратэ. Это возможность «укрепить мускулы» и «обеспечить гармоничное физическое развитие»; «научиться правильно изменять положение центра тяжести»; «овладеть правильной техникой дыхания».

Первый пункт об укреплении мускулов не должен вводить нас в заблуждение, ибо далее Мабуни Кэнва поясняет, что на самом деле имеется в виду: «изначальной целью каратэ не является особо выдающееся развитие какой-то одной стороны тела — правой или левой, у каратиста не должно быть одностороннего перекоса в подготовке, он должен равно владеть и правыми, и левыми конечностями». В другом месте подчеркивается, что не следует уделять слишком много внимания силе удара и его отработке, поскольку в таком случае утрачиваются более важные компоненты подготовки. Таким образом, в полном соответствии с традиционными установками японской культуры, в тексте книги Мабуни главный упор делается вовсе не на «наращивании» мускулов и «грубой» силе, а на «правильной» работе мышц — на гибкости и эластичности тела, на ловкости и согласованности действий рук и ног.

Однако если мы посмотрим на иллюстрации в этой книге, то увидим совершенно противоположную картину. Тела каратистов, демонстрирующих то или иное упражнение (ката), не имеют ничего общего с идеалом поджарого мужчины, который по своему внешнему виду не должен ничем отличаться от «обычного» человека. Мы видим перегруженного мускулами атлета (более всего напоминающего культуриста), лицо которого к тому же напрочь лишено монголоидных черт. Такое наглядное противоречие между текстом и иллюстрациями ясно свидетельствует о раздвоенности тогдашнего сознания, когда японские и западные представления о том, каким надлежит быть телу, вступают в конфликтные отношения. И если в

ниях в Японии он умудрился показать результат, значительно превышающий мировой рекорд (считается, что преодоленная им дистанция оказалась, вероятно, значительно короче положенной).

Изменения в пищевой диете (увеличение белковой составляющей), усиленные занятия физкультурой и спортом в школе и университете, военная подготовка в армии, изменения в стиле жизни приносили определенные плоды в деле реформирования тела. Но результаты были все равно явно недостаточными. За весь период Мэйдзи, то есть почти за полвека, японцы подросли на «целый» сантиметр. Таким образом, несмотря на все свои усилия, они оставались ниже европейцев. Тем более что и европейцы за это время тоже успели подрасти.

Реформа японского тела имела существенные ограничения в деле признания равенства японцев с европейцами. Как и многие другие, Миякэ Сэцурэй также полагал, что по своим телесным параметрам японцы уступают европейцам. В то же самое время он считал: понятие роста и физической силы не имеет принципиального значения, поскольку развитие общества определяется не «телом», а «знаниями», то есть «головой». В связи с этим и переживания по поводу «ущербности» японского тела контрпродуктивны, поскольку, при условии овладения научно-техническими знания Запада, японцы сумеют построить конкурентоспособную страну. В интеллектуальных же способностях японцев Миякэ Сэцурэй не сомневался, приводя примеры их достижений в области культуры и цивилизации. Сёгуном Токугава Иэясу он восхищался в качестве создателя хитроумного здания японского феодализма, писателем Кёкутэй Бакин (1767—1848) — за его поистине огромное литературное наследие, Мурасаки Сикибу — за ее роман «Повесть о Гэндзи». Смеялся Миякэ Сэцурэй и над тезисом многих тогдашних антропологов, что больший объем мозга якобы соответствует более высокому интеллекту. А раз у европейца голова больше, то, значит, он и умнее. В таком случае, говорил Миякэ, пальма первенства должна принадлежать слону¹²⁴. Физические антропологи использовали другие приемы, чтобы справиться с комплексами. Адати Бунтаро в работе 1907 г. признавал, что японцы уступают европейцам в физическом развитии, но он же утверждал: так как объем мозга японца и европейца не отличается, то это означает, что при меньшем весе японца соотношение веса мозга и тела у японца выше, чем у европейца¹²⁵.

Однако подобные рассуждения вряд ли могли .произвести особое впечатление на широкую европейскую публику, которая пребывала в плену своих расистских убеждений. Идеи Миякэ Сэцурэй или же Адати Бунтаро были предназначены прежде всего для самих японцев, но их терапевтические голоса не были слышны в то время не только на Западе — в Японии их аудитория оставалась тоже ограниченной. А это означало, что проблема телесной неполноценности продолжала сохранять для японцев свою актуальность.

Глава 7