Статьи

Тут автор указывает, однако, и на такие стороны профессии ходебщиков, которые заставляют пожалеть о них. Он говорит (стр. 118), что “поприще это сопряжено с большими неприятностями; нередко за неуспех какого-нибудь дела практик, попадаясь на глаза пациенту, расплачивается подзатыльниками, зубами и даже обеими щеками (разумей: получает подзатыльники, удары в зубы и пощечины). Известен даже (продолжает автор) случай вот какого рода: один ходебщик, который и по сие время здравствует, взял задаток для окончания тяжбы с одного задорного господина, и когда, вопреки обещанию, дело было проиграно, то доверитель поймал своего ходатая на улице и целиком откусил ему нос”. Следует не очень меткая физиология общества надувателей-ходебщиков и надуваемых доверителей, указывается на то, что “расписка в получении ходебщиком денег пишется на простой бумаге и, следовательно, связывает руки не очень крепко (!!). Ведь помещику нельзя жаловаться, да и стыдно, что дал себя одурачить” (стр. 122). Объясняется равнодушие ходебщиков к ругне, побоям и прочим крупным и мелким неприятностям, угрожающим им со стороны пациентов. Докладывается (стр. 123), что “так было до Наполеона, так ведется и после Наполеона, до нашего благополучного времени из рода в роды”; что бедный чиновник, на имя которого взята ходебщиком взятка, не получает ее (стр. 125). Дается, наконец, “совет всем, имеющим дела и тяжбы по присутственным местам, остерегаться этих кабинетных юрисконсультов и адвокатов, а поручать дела людям знающим, добросовестным и непродажным, о которых необходимо сперва сделать самые тщательные справки”. Спросите: где искать их? Извольте, у автора готов ответ; на той же 126 стр. он поясняет: “Ищите и обрящете, говорится в писании. Без сомнения, в Москве есть честные и добросовестные люди между ходебщиками”. Засим уже следует известное читателю приглашение правительства “посыпать московских стряпчих порошком вроде персидской ромашки…”

Все это было бы смешно, Когда бы не было так грустно.

Но дело в том, что это грустно, и до такой степени грустно, что мы считаем грехом не указать на ошибки автора относительно причин, производящих возмущающее его явление, и сказать мимоходом несколько слов о несоответственности мер, которые он рекомендует для уничтожения этого зла.

Мы, конечно, преисполнены скорби и негодования, что эти стряпчие, как говорит автор, такие дурные и недобросовестные люди, просто какие-то паразиты, готовые вести торговлю даже женской добродетелью, живут себе в первопрестольной Москве, обманывают или, как сказал автор, дурачат своих просвещенных и непросвещенных клиентов и даже посягают на канцелярскую тайность, которая, как явствует из слов же автора, падает перед графинчиками и закусками Новомосковского трактира, где даже и решения читаются заблаговременно (в смысле преждевременно). Мы протестуем против несправедливости судьбы, снабдившей этих ходебщиков талантом, возвышающим их над самим Талейраном, “у которого не было такого дипломатического всеведения, как у этих тонких дельцов”. Особенно мы сердиты на них за то, что они не передают чиновникам взяток, которые берут для них у своих доверителей; это скверно, из рук вон скверно; но все же посыпать их каким-нибудь порошком, вроде персидской ромашки, нам кажется несколько жестоко, несправедливо, да и бесполезно. Мы, конечно, понимаем, что автор предлагает посыпку стряпчих не совсем с тою целью, с какою посыпают сопоставляемых им насекомых, с которыми боялся дуэли германский поэт Гейне… Еще бы! Мы очень хорошо понимаем, что московский автор не такой кровожадный человек, чтобы домогался умерщвления стряпчих, как клопов, дохнущих от посыпки; он желает, чтоб стряпчие были уничтожены только в качестве стряпчих, но не воспрещает им существовать в качестве мирных обитателей Москвы и промышлять всяким иным мастерством, не исключая ознакомления подлежащих субъектов “с своими кумами”; но все же не видим резона произвести посыпку их даже и с этою гуманною целью. Во-первых, запретить этим стряпчим практиковать невозможно по той простой причине, что практика их совершается нередко незримо для правительственного контроля, и от запрещения, вероятно, не произойдет ничего иного, кроме нарушения запретительных правил; а во-вторых, думаем, что это было бы и несправедливо. Как можно запретить мне доверять тому, кому я хочу доверить? Дурен ли или хорош, стоит или не стоит доверия тот, кому я верю, про то мне знать самому, а не правительству. Гарантировать удобонадуваемых людей на каждом шагу невозможно. Не надует их адвокат — надует знахарь, ворожея, шулер, лентяй, прикидывающийся калекою, аферист, сулящий золотые горы, да мало ли какой профессор не может надуть и в самом деле не надувает? Так и валяй всех их персидским порошком или ссылай туда, где, как говорится, “нет ни неба, ни земли, а только зыбь поднебесная”? Ведь следуя такому правилу, мало ли кого придется посыпать, например, сочинитель, у которого в статье вместо здравого направления какие-то “андроны едут” — ну, и посыпку ему сейчас… Нет, воля ваша, это не годится. Разоблачать гнусные дела, творящиеся под сенью безгласия, прекрасно, благородно, и мы вам очень благодарны за вашу статью о стряпчих, но не разделяем вовсе ваших убеждений относительно необходимости уничтожить их правительственными мерами. Виноват сам народ, виноваты другие причины, по милости которых сознается необходимость хождения по делу, а стряпчие-ходебщики — только порождение этой грустной необходимости; и пока живет эта причина, пока народная масса невежественна и стремится к достижению своих интересов путем взяток и всяких других темных дел, до тех пор ничто не может уничтожить этих стряпчих, которые суть не что иное, как факторы, нужные для темных сделок, к которым у нас обращается в известных случаях даже самый честный человек. Да и где вы найдете “неподкупных и честных людей” для исполнения адвокатских обязанностей, удобных лишь при помощи трактирных попоек, перед которыми, по вашим словам, только и падает тайность? Какой порядочный человек захочет служить таким господам, которые, при случае, готовы не только выругать по-чешски, но даже целиком откусить нос? Согласитесь, ведь это уж очень неприятно. Вот если б этот кусающийся господин, вместо того чтоб грызть нос, напечатал, что известный господин адвокат — плут, понятно, его бы и остерегались другие, а то ведь что ж это? Нос откусил, ведь это одно безобразие вышло. Сделай он, например, такой анекдот с каким-нибудь благообразным человеком — скандал, решительный скандал! Ну, как же тут служить-то подобным персонам? Им только такие “стряпухи” и по шерсти. Так чем же стряпухи-то виноваты, если они требуются, так сказать, вызываются самим обществом, самою жизнью, которая их вырабатывает? Жизнь виновата, общество с его разносторонним безобразием взглядов, учреждений и тенденций виновато. А стряпчие!.. Что стряпчие? Они дурны вовсе не от того, что не имеют дипломов на право заниматься своей профессией; дурных людей много и с дипломами, и поле деятельности неблагонамеренных людей, имеющих официальное право направлять чужие дела, еще шире, еще бесконтрольнее и безответнее. Это было известно еще очень давно, и очень давно указано Кантемиром, когда он писал “Ябеду”. Но, видно,

Что ни время, то и птицы, Что ни птицы, то и песни, Что за гогот! Словно гуси Капитолиум спасают. Как чирикают! О Боже! Воробьи, держа в когтишках, Полкопеечные свечки, Корчат Зевсова Орла…

Да.

Что ни время, то и птицы, Что ни птицы, то и песни, Я бы их охотно слушал, Если б мне другие уши.

О ВЛИЯНИИ РАЗЛИЧНЫХ ВИДОВ ПОЗЕМЕЛЬНОЙ СОБСТВЕННОСТИ НА НАРОДНОЕ БОГАТСТВО Е. Маслова. Казань. 1860

Автор предлагаемой книги, г. Маслов, сочувствуя общественному стремлению к решению вопроса о наиболее законной и наиболее выгодной форме землевладения, поставил себе задачею представить публике “Исследование выгод различных видов поземельной собственности в отношении размеров и степень их влияния на народное хозяйство”. Автор в коротком вступлении к своему сочинению сознает принятую им задачу очень трудною, требующею продолжительного научного изучения западных хозяйств и долголетней практики; он находит, что сложность вопроса о поземельном владении и постоянная разработка этого вопроса, при разнообразии условий, под которыми может быть рассматриваемо хозяйство, до такой степени затрудняют решительные выводы, что он с робостью приступает к своему труду, повергаемому пред лицо пытливых общинников и собственников на 139 страницах разгонистой печати, свидетельствующей о весьма низком состоянии типографского искусства в Казани.

Сочинение г. Е. Маслова “О влиянии поземельной собственности на народное богатство” разделено им на две главы или, лучше сказать, на два отдела. Первый из них, занимающий в книге 33 страницы (с 6-й по 40-ю), посвящен изложению видов землевладения; здесь изображены общинное владение, мызничество и фермерство, а также указаны их относительные выгоды и невыгоды. Вторая глава, или второй отдел, трактует о собственности и ее значении по величине участков; ему посвящены остальные 99 страниц книги, и им она и оканчивается.

Общинное землевладение или поземельная собственность — два живые вопроса нашего времени, возбудившие так много споров между своими сторонниками и в особых книгах, и в современной журналистике, находят себе довольно решительный приговор в первом отделе робкого труда г. Е. Маслова. Г. Е. Маслов решительно за поземельную собственность; он доказывает ее преимущество пред общинным владением: 1) неблагоприятным влиянием общинного владения на народное хозяйство; для чего выписывает из “Journal des 'economistes” 1849 года (Moreau Desjones “Patrie”) статистические цифры возрастающей производительности земли во Франции со времени заменения общинного владения личным, и 2) указывает на то, что доводы защитников личной собственности в нашей литературе владеют большей убедительностью, и, наконец, говорит, что, по его мнению, “нет нужды колебаться в выборе предположения (чего?) и личная собственность, как более полезная и рациональная, должна восторжествовать”. Автор находит, что “здесь, то есть в его книге, не место приводить pro и contra [150] общинного владения”, и приводит только мнение известного знатока земледельческой экономии Леонса де Лаверня, утверждающего, что для успехов сельского хозяйства необходимо совершенное уничтожение общинного владения землею, оставив этот вид владения только в отношении мест, нужных для общественных прогулок, как это сделано около Лондона. Признавая за Леонсом де Лавернем известный авторитет в деле западноевропейской земледельческой экономии, мы никак не можем понять, почему г. Е. Маслов, давая место выписке из “Essai sur l''economie rurale ets. L. de Lavergne”, отказал в нем некоторым из русских мнений, высказанных pro и contra общинного владения в наших журналах последнего времени. Если б г. Е. Маслов писал самостоятельное исследование систем землевладения и чувствовал в себе так много смелости, что видел в своей книге поучение русскому народу, желающему выяснить себе понятие о лучшем виде землевладения, тогда это было бы несколько понятно; но как он не взял на себя такого смелого дела, а вызвался только с робостью представить публике “Исследование выгод различных видов землевладения”, то, по нашему крайнему разумению, мнения многих наших соотчичей, стоящих pro и contra общинного владения, непременно должны были получить место в книге, издаваемой с тою целью, которая руководила г. Е. Маслова. Мы смело думаем, что вопрос о землевладении для России еще вопрос не совсем решенный и что в книге, имеющей целью исследование систем землевладения, вовсе не лишнее мнение многих наших землевладельцев, писавших pro и contra общинности. Мы уверены, что ни замечательное рассуждение г. Кавелина (“Атеней” 1859 г., № 2), ни мнения г. Иванова (“Рус<ский> вест<ник>” 1858, авг<уст>, кн<ига> 2-я), ни взгляды г. Колмогорова (помещен<ные> в октябр<ьской> книжке нашего журнала за 1858 г.) еще не сказали последнего слова по этому вопросу и что общество все ждет этого слова и клонится то в ту, то в другую сторону. Мнение большинства то за общину, то за частную собственность, и задача современного исследователя систем землевладения, по нашему крайнему разумению, должна заключаться именно в представлении публике беспристрастного и полного перечневого очерка существующих мнений иностранных и русских мыслителей об этом предмете, с указанием их достоинства и недостатков и с изложением мнений о их неудобоприменимости. Мы не сомневаемся, что такой полный перечень мнений по вопросу о землевладении, изложенный толково, систематически и беспристрастно, был бы очень полезен в настоящее время, когда люди, интересующиеся этим вопросом, смотрят на него с какою-то болезненною нетерпеливостью, в каждой статье ждут последнего слова и, не слыша его, только путаются в соображениях. Статей, написанных pro и contra общинного владения, наконец, так много, что человеку, не занимающемуся специально вопросом о способах землевладения, решительно невозможно уследить, как и куда двигают этот вопрос современные русские писатели, и потому их главный характер воззрений, главные мысли русских об этом деле, по нашему мнению, должны бы найти место в русской книге, повествующей о влиянии различных видов собственности на народное богатство.

150

За и против — Лат.

Тогда такая книжка могла бы оказать большую услугу всякому человеку, интересующемуся вопросом о поземельной собственности и, представляя ему результат исследования этого вопроса, давала бы известную возможность решать себе вопрос о землевладении по идеям, выработанным человечеством под разносторонними взглядами. Когда мы брали в руки книгу г. Маслова, мы ожидали встретить в ней именно такое полное определение всех выгод и невыгод одного вида землевладения перед другими; но мы обманулись в своих ожиданиях. Виды землевладения, общинный и собственнический, в ней почти вовсе не описаны: в ней только рассказано несколько давно известных фактов, указывающих на увеличение производительности земли после перехода ее из общинного владения в частную собственность, и то с не исчезающим во всяком слове сторонничеством за собственность.

Говоря о видах обработки собственной земли, без личного участия в том самого собственника, автор довольно ясно и положительно доказал преимущества фермерского хозяйства перед половничеством, и это, конечно, составляет одно из лучших мест первого отдела его книги, очевидно теряющей от своего слишком сжатого изложения и уверенности, что все решенное для самого автора — бесспорно и для всего общества, которому назначена служить книга о влиянии различных видов поземельной собственности на народное хозяйство.

Здесь не можем также не указать автору на один его промах, способный, по нашему мнению, ввести читателя в заблуждение относительно взгляда французских крестьян на землевладение и хозяйство (стр. 32 и 33). “С одной стороны, говорит автор, расположение крестьян к собственности, с другой — сознание ее несостоятельности вытесняют эту систему (половничество) более и более из народного хозяйства”. Как это понимать: в одно и то же время и стремление к собственности, и сознание ее несостоятельности? Если “сознание несостоятельности” относится не к собственности, а к системе половничества, то зачем же не выражаться яснее, не заставляя никого догадываться?

Но обращаемся ко второму отделу, рассматривающему собственность и ее значение по величине участков. В отделе этом автор имеет своею задачею решение трех нижеследующих положений (стр. 43):

1) Какого размера участки наиболее производительны?

2) Какое влияние они оказывают на народонаселение?

и 3) Как идет дробление земли, и может ли оно быть черезмерно?

Все спорные места о выгоде поземельных участков рассмотрены г. Масловым весьма добросовестно, без всякого намерения насильно нагнуть читателя на ту или другую сторону; изложение систематично и, главнее всего, чуждо всякого научного деспотизма и доктринерства, без которого редко обходятся сочинения, каким-нибудь боком входящие в разряд всеобъемлющей политической экономии нашего века. Выгоды и невыгоды больших и малых участков поземельной собственности представлены весьма разносторонне и наглядно; цитаты не нанизаны, как наросты, закрывающие почву самого вопроса, и вообще поясняют дело, не имея единственного назначения свидетельствовать об авторской начитанности и способности писать сочинения под влиянием чужих убеждений, на веру в авторитет. Нет, конечно, никакой нужды говорить о том, что автор ни разу не сбивается к парадоксу, проповедоваемому в наши дни некоторыми политико-экономическими сикофантами, которые разглагольствуют о ничтожестве земли, о вреде всякого вида поземельной собственности и о том, что один свободный труд и капитал, “дрыгающий ножками между небом и землею”, может составить общественное благосостояние, вне признания необходимости раздела земли в частную или общественную собственность. “Приобретение и распределение поземельной собственности (говорит автор) должно быть представлено свободной игре и движению экономических интересов страны, и тогда государство избегнет нареканий (как в Англии), и общество будет стараться по возможности достигнуть наивыгоднейшего экономического устройства, потому что на себе самом понесет все мрачные последствия своих ошибок и все благоприятные результаты успешного решения дела”. Автор не боится дробления земли и не думает, как некоторые ученые, что при беспрестанном дележе люди раздробят землю в пыль. Он свидетельствует, “что дробление земли, вырванной из обессилевших рук французской аристократии, было благодетельно для Франции: производительность увеличилась (говорит он) впятеро, государственные доходы также возросли значительно; положение крестьян гораздо лучше того, в котором их видел Вобан в XVIII столетии; мануфактурная промышленность, находя рядом достаточные для поддержки средства, развилась во всех размерах; общественная нравственность улучшилась” (стр. 133). Он приводит также следующие слова Бонмера: “Дроблению земли (говорит этот писатель) мы обязаны неисчисленными успехами земледельческого богатства. Везде, где только крестьянин водрузил, как победительный скипетр, торжествующий заступ собственника на клочке земли, он, как Моисей, исторгал воду из песков пустыни и высушивал непроходимые болота”.

Тут же, рядом с этими словами, г. Маслов указывает и на бедность французских крестьян, происходящую от совершенно других экономических причин и, главнейшее, от “централизации, притягивающей к одному городу лучшие и деятельные силы, лишая их деревню. Эта централизация (продолжает он), собирая налоги, мало их тратит на местные потребности, как это делается в Англии; а несет их в дар любимому городу” (стр. 134). Таким образом, мы видим, что не размеры поземельных участков виноваты, что не раздробление земли не допускает богатеть французского крестьянина, а милая французская централизация, вооруженная всею прелестью административной, промышленной и ученой карьеры. Земледельческую ассоциацию автор ставит дальнейшей формой разумной организации земледельческого труда, о которой мечтают многие наши публицисты. Г. Маслов чрезвычайно практически смотрит на дело, обращаясь к решению этих вопросов по отношению к России: “Свободное наделение крестьян землею в собственность не должно пугать ни администраторов, ни агрономов, ни экономистов. Оно приучит крестьянское сословие к пониманию своих сил, к хорошему употреблению их, заставит уважать и хранить интересы чужие и даст ему средства к материальному и нравственному развитию, воспитает его. Долго или коротко мы будем идти по пути дробления поземельной собственности, но от нас еще далеки, очень далеки те крайности, над которыми задумывается Европа. К тому времени, может быть, что и вероятно, наука определеннее решит полезность той и другой системы; а между тем земледелие шагнет вперед, разовьется об руку с ним промышленность, увеличатся государственные доходы и поднимется народное благосостояние”. Да, господа доктринеры всеобъемлющей политико-экономической науки, позволяющей вам вешать труд и капитал между небом и землею, пожалуйста, уж не говорите, что мужичку не нужно собственной земельки, что она его только свяжет, прикрепит к месту; уж пусть он останется при земельке: не бойтесь, она прикрепляет только мертвых; а живого если что-нибудь может прикрепить к земле, то уж, верно, всего менее сделает это сама земля или право владения ею, при котором всегда мыслимо отчуждение. Да, не вырывайте у него из-под ног почвы, без которой он в положении, отведенном труду и капиталу, непременно удавится во славу всеобъемлющей науки и ее сикофантов.