Статуи никогда не смеются

Албу закусил нижнюю губу и пристально посмотрел на Вольмана. Глаза у него были такие черные, что барону показалось, будто это зрачки расширились и стали громадными, как пуговицы, а радужная оболочка совсем пропала.

— Он арестован, — коротко сказал Албу.

Вольман едва заметно вздрогнул. Прижал ладони к холодному стеклу, лежавшему на столе, посмотрел на свои пальцы: они не дрожали. Успокоился.

— Очень рад, — сказал он наконец вежливо. — Только видишь ли, дорогой Якоб, не знаю, зачем тебе понадобилось сообщать мне все это.

Под отсутствующим взглядом Вольмана Албу на мгновение растерялся.

— Может быть, вы не совсем точно представляете себе, кто я такой, — сказал он, несколько более подчеркнуто, чем надо было.

— Нет, я знаю…

— Весьма рад, господин Вольман, ибо как должностное лицо я и пришел…

— Меня в чем-нибудь обвиняют? — серьезно спросил Вольман.

— Нет, — засмеялся Албу. — Не-е-ет… Но Перчига обвиняют. — Он потушил сигару о тяжелую бронзовую пепельницу. — Перчиг в моих руках. — Он стал считать по пальцам — Попытка тайно перейти границу, нелегальный провоз валюты — сорок тысяч долларов…

— Хорошо, что ты его арестовал, — сказал Вольман неуверенно.

«Он узнал все. Но почему он сам лично пришел ко мне, а не вызвал меня в полицию?» Важно быть твердым с ним. Все еще можно устроить. Не имеет никакого смысла отрицать и дальше.

— Речь идет о Перчиге, счетоводе фабрики? Откуда у него такая большая сумма? Я и не знал, что у Перчига есть доллары…

Албу пришел в ярость. Он сжал кулаки, и Вольмана вдруг охватил неожиданный безотчетный страх.

— Вам следовало бы понять, что только от меня зависит, как обернется это дело. — Он встал со стула и навалился грудью на стол перед Вольманом. — Перчиг во всем сознался: вы послали его для помещения долларов в Цюрихский банк на имя мадемуазель Клары. Так вот: не будем играть в прятки! Я предупреждал вас, что мы еще встретимся!

— И чего же вы теперь хотите, господин Албу? — неожиданно спросил Вольман.

Албу смущенно замолчал. Он пожалел, что не сдержался.

— Да я… видите ли… — Он стал рыться в карманах.

— Прошу, — протянул ему Вольман портсигар.

— Хм… «Лаки Страйк»… Слишком слабые… Благодарю.

Вольман посмотрел ему в глаза.

— Хотите, чтобы Перчиг положил половину суммы на ваше имя?

— Нет, — удовлетворенно засмеялся Албу. — Я предпочитаю… — он ударил пальцем по правой ладони, — румынские, если можно.

— Я вижу, что мы договоримся, — в первый раз улыбнулся Вольман. Но так спокойно, будто все, что было сказано до этого, был всего-навсего простой, обычный разговор. — А Перчиг? — спросил он.

— Завтра вечером будет спать дома, — сказал Албу. — И было бы неплохо, если бы, когда он снова отправится, меня поставили в известность.

— Я скажу об этом Перчигу. — Вольман снова улыбнулся. — Он очень испугался?

— Он рассказал все…

Тогда он больше не пойдет.

— Это слабый человек. — Албу наклонился к Вольману. — Возможно, я смогу найти кого-нибудь…

Вольман не ответил.

— Впрочем… Что это я хотел сказать? Ах, да. У меня много друзей… — Он подмигнул. — Бэрбуц из уездного комитета… очень обязан мне…

— Я рад, — сказал Вольман скучающим тоном.

Албу вытащил из заднего кармана брюк большой синий конверт. Вольман взял его и запер в ящик стола.

— Извините, я на секунду выйду…

— Пожалуйста, господин Вольман, прошу вас…

Оставшись один, Албу осмотрелся. «Это уже кое-что. Дела идут чертовски хорошо».

Вольман вернулся с конвертом и положил его на стол перед Албу. Оба молчали. Албу смущенно кашлянул, потом сунул конверт в карман. Вольман машинально спросил:

— На улице все еще дождь? — И продолжал, не дожидаясь ответа: — Скажите, пожалуйста… Ведь у вас в руках было сорок тысяч, и вы всецело могли бы ими распоряжаться… Зачем же все это?

— Возможно… в один прекрасный день и я попрошу вас об одолжении, — сказал Албу и засмеялся. — А вообще-то мне не нравится иметь дело с иностранной валютой. Как будто в кармане у тебя динамит.

— Понимаю… вы боитесь… — с удовлетворением заметил Вольман.

— Я? — возмутился Албу. — Да я самого бога не боюсь!..

— Тогда, дорогой Якоб…

Дверь тихонько открылась, и на пороге появилась Клара.

— Добрый вечер, — вежливо сказал Албу и встал.

— Моя дочь Клара, — представил ее Вольман. — Мне кажется, вы знакомы.

Албу застыл. Его взгляд остановился на нежной белой шее девушке. Он переминался с ноги на ногу.

— Да, мы знакомы, — улыбнулась Клара. — Но я тебя давно не видела. Я слышала о тебе… Ты работаешь в полиции. Не бойся, я не болтлива, — добавила она быстро. — Только тебе могу пожаловаться. Знаешь, папа нехорошо со мной поступает…

Албу растерянно засмеялся:

— Ай-ай-ай, мадемуазель Клара, как ты можешь говорить такие вещи?

— Представь себе, он не пускает меня в Швейцарию. Он говорит, что не может оформить все это официально, — и она снова улыбнулась.

— Почему бы и нет, — самоуверенно сказал Албу. — Паспорт можно получить, но… — он нагнулся к Кларе, — ненадолго…

— Не понимаю?

— Обидно лишать страну такого сокровища. — Он засмеялся и поклонился.

— И что же?

— Клара! — вступился Вольман.

— Ты видишь? Такой уж он… — она обернулась к Вольману и сказала упавшим голосом. — Пришел Мол-нар… Он умирает со скуки.

Албу почувствовал себя лишним.

— Разрешите… Желаю вам приятно провести вечер. До свидания. Надеюсь, что…

— Милости просим в любое время, дорогой Якоб, — сказал Вольман.

Он проводил его до дверей и повернулся к Кларе:

— Что за поведение? Невероятно… Ты знаешь, с кем ты разговаривала? — сердито сказал Вольман, но, казалось, он не был очень недоволен. — А теперь иди.

— Оставляю тебя с этим очкастым верблюдом. Спокойной ночи.

3

— Не беспокойтесь. Я все слышал через дверь.

У доктора Тибериу Молнара, секретаря уездного комитета социал-демократической партии, была бурная молодость. Отец его был мельником в Печике, и дела шли очень хорошо, пока старик не пристрастился к картам. Случилось это неожиданно, и с тех пор он все ночи напролет проводил в Хучунге в заднем зале. Он мечтал только о червонных валетах и десятках треф. За два года спустил все накопленное: ему страшно не везло, и каждый вечер он надеялся отыграться. Но карта не шла. Разорившись, он запил и очень скоро сошел с ума. Дети разбрелись кто куда. Старший брат занялся коммерцией, благодаря ему Тибериу смог учиться в Дебрецене и в Мюнхене.