Статуи никогда не смеются

— А почему не возобновляются работы по строительству нового цеха? — перебил его какой-то прядильщик. — А ну-ка, скажи, товарищ председатель! Почему не возобновляется строительство нового цеха? Из-за отсутствия цемента, не так ли?.. Я предлагаю, чтобы выделили хотя бы один вагон из этих семисот для нового цеха.

Симону не нравилось, когда его перебивали. Он терял нить рассуждений и начинал нервничать. Он бросил на рабочего злой взгляд. Тот смотрел невинно, вопрошающе. Слева, из-за станка, послышался тонкий женский голос:

— Хотя бы один-единственный вагон, товарищ председатель!

Симон счел предложение не заслуживающим внимания и продолжал:

— Да, товарищи. Будут воздвигнуты и другие сооружения.

— А почему ты не говоришь о сборке станков? — перебил его Герасим.

— Да-да, что происходит с этими станками?..

— Ну-ка, товарищ председатель, скажи, что мы будем делать с этими станками?

Хорват прислонился к стене, он улыбался. Ему страшно нравились цеховые собрания. Особенно когда слово брал Симон. Тогда не надо было его разоблачать, возражать ему, он сам запутывался в собственных фразах.

— Да, товарищи… Вопрос о станках еще не решен… Мы ведем переговоры с дирекцией, и господин Вольман настроен доброжелательно. Добьемся и сборки станков. Но это нельзя сделать сразу… Нам нужно время, время и еще раз время… Я кончил. От имени КПР слово имеет товарищ Герасим.

Герасим говорил просто, без цветистых фраз, как всегда. Люди стояли у станков и внимательно слушали. Несколько женщин потихоньку одевались, причесывались, переставляли пустые молочные бутылки в сумочках из клетчатого полотна, полученного на фабрике. Герасим все это видел, но отвел взгляд в другую сторону. Завтра он. с ними поговорит. Встретился глазами с Хорватом. Тот кивнул, как бы говоря, что доволен его речью.

— …и если наш фабричный комитет добился лишь того, чтобы вести переговоры с дирекцией, как равный с равным, это значит, что дело обстоит очень плохо. И не только с переговорами, но и с достижениями. Товарищ Симон сказал, что мы получили ясли. Это не так. Мы боролись за них и заставили дирекцию отпустить нам необходимые средства. Товарищ Симон говорил о стадионе и о нашем прекрасном будущем. Мы занимаемся разглагольствованиями, а факты душат нас. Именно фабричный комитет виноват, что барану удалось вырвать семьсот вагонов цемента для строительства стадиона. Конечно, неплохо, что строится стадион. Но нам негде жить, негде жить и шахтерам, а барон ухлопывает на стадион семьсот вагонов цемента. Возможно, и другим фабрикам нужны ясли, а у них нет и мешка цемента. Да и мы по тем же причинам не можем возобновить работы по строительству уже начатого цеха, в то время как у нас на складе лежит семьсот вагонов цемента. А нам нужен новый цех. Туда мы поставим станки, которые ржавеют в сарае. Я предлагаю фабричному комитету вести переговоры с бароном так же, как тот вел с нами переговоры в тридцать шестом. Это все, что я хотел сказать, и в заключение вот еще что: коммунисты из прядильного цеха готовы работать добровольно на сборке станков…

— Согласны!

— Согласны!

— А почему ты не сказал о молоке, товарищ Герасим? — подняла руку, чтобы ее видели, какая-то женщина. — Говоришь о станках, о добровольном труде, как будто это излечит нас от туберкулеза, а не молоко. Вот уже два дня, как мы не получаем ни капли молока.

— Да-да, скажи о молоке, товарищ Герасим, — крикнул и Балотэ, черноволосый рабочий с низким лбом. — Ну, чего ж ты молчишь?!

Герасим искоса посмотрел на него. Он хорошо знал этого механика из цеха грубых тканей. Тот сразу записался и в коммунисты и в социал-демократы, так что, когда в обоих партийных комитетах встал о нем вопрос, возник конфликт. Трифан требовал произвести дознание, поскольку социал-демократы записали Балотэ позднее. Но Балотэ заявил на одном из заседаний, что Трифан грозился его побить, заставляя признаться, что он, Балотэ, несколько месяцев подряд просил у него вступительную карточку.

— Почему ничего не говоришь о молоке, товарищ Герасим? Хочешь защищать барона?

— Вы неправильно ставите вопрос, — вскочил Симон на ящик рядом с Герасимом. — Товарищ Герасим ни в чем не виноват. Дирекция забыла продлить договор, и поэтому нам не дали молока. Но мы обратились к товарищу Молнару, и он принял некоторые меры* Через два-три дня у нас снова будет молоко.

«Врет, как свинья», — покраснел Герасим. Он встретил взгляд Хорвата, тот сделал ему знак не продолжать. Увидев, что Герасим спускается с импровизированной трибуны, Симон порозовел от радости.

— Да, товарищи, каждый раз, как мы встречаемся с вами, нам есть чему поучиться. Действительно, лозунгам нечего делать в нашем словаре, если они не конкретизируются в фактах. Мы говорим о станках, о новых цехах, а у нас урчит в животе. Что нам нужно — молоко или станки, которые принесут барону новые барыши? Довольно грабил он нас до сих пор, довольно мы голодали. Я беру обязательство, а в моем лице все специалисты завода, что мы будем бороться за каждую каплю молока…

Хорват энергично захлопал. Герасим с досадой посмотрел на него. Он не понимал его. У этого Хорвата был своеобразный взгляд на вещи, он умел запутывать и распутывать все, как никто другой в комитете. Вот, например, почему он не предложил поднять вопрос о молоке, почему было не воспользоваться мелким фактом, выступая перед прядильщиками? Герасим был уверен, что Хорват в чем-то ошибается. Работая локтями, он протиснулся через толпу к аплодировавшему Хорвату.

— Ты считаешь, что Симон прав?

— Прав, — ответил Хорват.

— Как же тогда?

— Ты глуп, — сказал Хорват. — Мы ведь должны сотрудничать с ними. Разве ты не видишь, что сотни рабочих на их стороне? Или ты думаешь, что эти рабочие, честные социал-демократы, против нас?

— Против.

— Нет, не против. Речь идет не о Симоне, не о Балотэ, не о впавшем в идиотизм Молнаре. Речь идет о наших прядильщиках.

— Как о наших прядильщиках?! Если их руководители…

— Ты говоришь глупости. Не все их руководители такие. Бребан, например! Какого ты о нем мнения? Он тоже социал-демократ. Без него мы не провели бы забастовку в тридцать шестом.

— Он единственный.

— Неправда. И Мазилу такой же, как Бребан. И Тодор из их уездного комитета.

— Они далеко. А здесь, на фабрике, господствует Симон. Ты уверен, что Симон думает так же, как ты? Уверен, что он честный?

— Но какое значение имеет, что он думает! То есть имеет, конечно, но только в отношении его самого. А ну-ка, хлопай и ты, не слышишь разве, как красиво он говорит?

— Товарищи, — послышался голос Симона, который снова вдохновился. — У нас будет молоко, будут ясли. Мы будем также бороться за то, чтобы нам увеличили норму выдачи полотна. От нас требуется только, чтобы мы честно работали, чтобы каждый из нас давал, сколько он может. Нам надо много полотна, чтобы мы больше не были раздеты.

Герасим замахал руками, но Хорват дернул его за рукав, чтобы он успокоился.

— Что с тобой?

— Не слышишь, что он говорит? Он же обыкновенный демагог!

— Черт подери твою чувствительность! Ты, как девушка в первую брачную ночь. Тебе что, так больно, что невмоготу, а?.. Ты же видишь, что он прав.

Герасим нахмурился, но Хорват продолжал:

— Я не я буду, если не пошлю тебя на три месяца в партийную школу… Уж очень ты глуп. Подожди минутку. — Он протиснулся к Симону и взобрался на ящик — Товарищ Симон урегулировал вопрос с молоком, и мы благодарим его от всей души. Теперь нам остается только решить вопрос о станках. Ведь речь идет еще об одной смене, о трехстах рабочих, которые ждут возможности вернуться на фабрику.

Кто-то запел Интернационал.

Глава IX

1

Герасим был человеком не слишком веселым. Его отец, Давид, и дед, Душан, тоже не отличались веселым характером. Оба они сумели найти свое место в жизни, были людьми суровыми, хорошими мастеровыми. Душан осел в Араде случайно. Он приехал сюда в поисках заработка откуда-то из-под Белграда, где он работал на постройке церквей. Он ловко орудовал мастерком, обтесывал гранит и считался лучшим штукатуром Сербского графства. Ни разу не случалось, чтобы штукатурка у него отвалилась раньше срока. Его знали даже большие мастера из Буды и Бечи, они-то и пригласили его войти в их артель. Вместе с ними он строил большую мечеть в Стамбуле, отделывал летнюю резиденцию Бориса II в Свиштове, восстанавливал готические соборы в Рейнской области и чинил купол Черной церкви в Брашове. Душан как раз был в Брашове, когда прослышал, что в крепости Арад требуются каменщики. Он положил мастерок в свою кожаную котомку и зашагал по дороге на Деву. Когда он пришел в Арад, там уже стояла зима, однако он не опоздал. Барон еще нанимал мастеровых на постройку своей фабрики.