Статуи никогда не смеются

— А что значит это «ей-бо»? — спросил Герасим.

— Ей-богу…

— Знаешь, Корнелия, Петре оченъ хитрый. Вам будет хорошо. Но ты его любишь?

— Очень. Папаша тоже сказал мне, что я должна его любить.

— Но вначале тебе как будто больше нравился я?

— Да. Ты мне больше нравился, но Петре похож на тебя, и…

— И?

— Мне нравится Петре.

— Ну, раз он тебе нравится, тогда можно считать, что все в порядке.

Герасим, вышел на улицу и стал поджидать Петре, чтобы предупредить о том, что ему предстоит. Петре пришел в очень хорошем настроении. Он громко насвистывал, как будто был один на улице.

— Ну, поздравляю тебя, братец, — встретил его Герасим. — Хорошее дело ты сделал.

— Какое дело?

— С Корнелией. Она здесь. Она тебя ждет. И она, и твой сын.

— Что?

— Твой сын. Она беременна. Приехала, чтобы ты женился на ней.

— Я не женюсь.

— Она пожалуется в полицию. Закон заставит.

— Закон не может меня заставить жениться.

— Может. Во всяком случае, заставит тебя растить ребенка до совершеннолетия. Это означает пятьдесят процентов твоего заработка.

— А если ребенок не мой?

— Этого ты доказать не можешь. Во всяком случае, я тебе не завидую.

Петре вошел в дом мрачный. Корнелия бросилась ему на шею, показала живот и корзину, которую привезла из Инеу.

— Деньги у тебя есть? — спросил Петре.

— Есть.

— Тогда пойдем в «Три вши» и все обсудим. Свидетели нам не нужны.

— Правильно, — подтвердила Корнелия. — Раз ты говоришь, что не нужны, значит, не нужны! Пойдем.

Герасим, не желавший слушать причитания матери, тоже ушел в город. Он бесцельно бродил по улицам, потом решил зайти на фабрику, посмотреть, что там нового. Ему надо было подготовить выборы профорга во второй смене.

На улице Мэрэшешть он увидел, как из какой-то лавочки вышла Анна. Он окликнул ее, но она не обернулась. «Конечно же, она не откликнется на такое обращение». Он догнал ее и взял за руку. Анна хотела вырвать руку, потом узнала Герасима и застыла.

— Герасим.

— Да, Анна. Я так давно тебя ищу… Где ты была все это время?

— Я болела, — солгала Клара.

Герасим только сейчас разглядел ее как следует. Она показалась ему чрезвычайно элегантной.

— Кто ты?

— То есть как это кто?

— Кем работаешь?

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Потому что… потому что…

— A-а, потому что я так хорошо одета?

— Угу…

— Это не мои вещи… Пойдем. Не нужно, чтобы меня кто-нибудь видел. Это одежда хозяйки… Я работаю горничной у… у… одного богача… Пошли. — Она потащила его в соседнюю улицу. — А ты? Ты чем занимаешься?

— Я сборщик на ТФВ. До которого часа ты сегодня свободна?

— Сегодня… сегодня я свободна весь день… то есть даже до завтра… Мои уехали в Бухарест… Иначе я не осмелилась бы одеть все это… Ты не сердишься, Герасим?

— Нет, почему я должен сердиться?

Клара внезапно остановилась.

— Знаешь, о чем я подумала? Что, если бы ты зашел к нам?

— Как?

— Очень просто… Мои уехали… Я одна во всем доме. Пошли! Ты умеешь танцевать?

— Умею, — пробормотал Герасим. Все это ему не нравилось. Ему вспомнилась Корнелия, потом он подумал о том, что завтра надо рано идти на фабрику.

— Ты не хочешь?

— Хочу… но…

— Никаких «но»… Сегодня я свободна… Кто знает, когда еще я буду свободна.

Сперва они шли молча. Перед домом барона Клара замедлила шаг. Герасим показал ей на темные окна:

— Видишь, здесь живет барон Вольман. Ему принадлежит наша текстильная фабрика.

«Как хорошо, что я не подошла к воротам», — подумала Клара. — Она обогнула дом и провела его черным ходом с соседней улицы.

— Ну вот, мы и пришли. — Клара вынула ключи и довольно долго возилась, пока не открыла ворота. Обычно здесь ходил только Вальтер. — Входи.

Они прошли через заботливо расчищенный парк, мимо оранжереи, потом подошли к главному зданию.

— Неплохо живут твои…

— Они очень богатые.

Клара провела его в свою комнату.

— Здесь комната госпожи. Подожди, не зажигай света. Я сначала закрою ставни.

Ставни с шумом опустились. Герасима передернуло, как от озноба.

— Я чувствую себя вором.

Клара рассмеялась и зажгла настольную лампу, украшенную двумя рядами голубоватых хрустальных подвесок, похожую на фонарик.

— Садись, — пригласила Клара.

Герасим сел на пуф возле зеркала. Он стал рассматривать ковер, обои, канделябр, украшенный таким же голубоватым хрусталем, как и настольная лампа. На какое-то мгновение ему показалось, что он находится в доме, о котором рассказывал Жилован, но потом он уже не мог ни о чем думать. Анна села прямо перед ним на подушку и распустила волосы.

— Красиво здесь? Правда?

— Да. Буржуи не дураки. Умеют жить. Сюда никто не войдет?

— А ты что, боишься?

— Нет. Но я не хотел бы, чтобы у тебя были из-за меня неприятности. Я гораздо лучше чувствовал бы себя, если бы мы пошли в кино или еще куда-нибудь.

Здесь, черт его знает почему, мне как-то трудно двигаться.

— А тебе и не надо двигаться. Сиди здесь и рассказывай мне.

— А что тебе рассказывать?

— Что хочешь. О себе.

— Что я могу тебе рассказать про себя? Ничего интересного в моей жизни нет. Мне двадцать пять лет, я здоров и…

Кларе все это доставляло удовольствие. Ей нравилась и тревога Герасима, и то, что во г-всем этом было что-то недозволенное, необычное. Даже если специально стараться, и то лучше не выйдет. «Сейчас Труда ждет меня, конечно, — подумала она. — И проклинает за то, что я испортила ей вечер». Она вспомнила о Джиджи и почувствовала, что довольна встречей с Герасимом. «Я, как всегда, скучала бы. Джиджи стал бы рассказывать все то же самое, что он уже столько раз рассказывал, стал бы комментировать международные события, ругать русских и описывать улицы в Венеции. Это он умеет. И танцевать».

— О чем ты думаешь, Анна?

— Ни о чем. Я жду продолжения твоего рассказа.

— А я все сказал. Я здоров, рост сто семьдесят два сантиметра, люблю плавать.

— Сколько ты зарабатываешь?

— Ровно столько, чтобы не умереть с голода.

— Скажи, Герасим, я тебе нравлюсь?

— Да.

— Тогда сядь поближе.

Герасим сел рядом с ней. При бледном голубоватом свете лампы ее кожа казалась прозрачной.

— Скажи, Герасим, ты коммунист?

— Почему ты об этом спрашиваешь?