Стаут

– Пьяный дядя Кристи предложил ей сто баксов, если она назовет своего ребенка в его честь.

Аделин выглядит так, будто готова рассмеяться.

– Нееет.

– Я не шучу. Его звали Лоуренс Оливер Джексон. Его назвали в честь Лоуренса Оливье, но его мать была тупицей и записала неправильно.

Не самая классная группа людей. И я генетически связан с ними. Черт.

Я твердо верю, что воспитание пересилило природу. В противном случае нас с Лоури ждала жизнь, похожая на жизнь Макколумов.

– Лоуренс повезло. За это имя он заплатил сто баксов, но на мне Кристи заработала жалкие пятьдесят.

Пятьдесят чертовых баксов за прелесть носить имя этого человека. Невероятные придурки.

– Хоть мне и нравятся оба имени, это невероятно грустно.

– Я должен смеяться над этим, потому что это невероятно глупо. Альтернатива смеху еще хуже.

Но я не позволю этой ерунде сделать меня несчастным на всю жизнь.

– Удивительно, что у ваших родителей были только ты и сестра, обычно у таких людей много детей.

– Правда. Я тоже думал об этом. Ей было пятнадцать, когда родилась Лоури, девятнадцать, когда родился я, рановато для подростков.

– О, Боже. Их самих ещё нужно было воспитывать, что говорить о детях.

Насколько я помню, наши бабушка и дедушка не сильно отличались от Джимми и Кристи.

– Я не знаю, почему они не наплодили целый трейлер детей. Думаю, стоит поблагодарить за это природу.

– Иногда она творит чудеса.

Это заявление мне не кажется случайным. И выражение ее лица это подтверждает.

– Ты знаешь это по своему опыту?

– Я была беременна, когда ушла от Мартина. Но после его нападения…

– Черт подери, Аделин.

– Я не знала, что беременна, пока не проснулась в больнице, где врачи сказали мне, что я потеряла ребенка. В то время, выкидыш был не более, чем медицинский диагноз. Знаю, это звучит ужасно, и не так должна говорить новоиспеченная мать, но я никогда не испытывала чувств, когда узнаешь радостную новость о беременности. Он уже был мертв, когда я узнала об этом. Для меня этого как будто и не было.

– Убийца. Может быть не в традиционном смысле, но результат один и тот же – смерть.

Годовщина ее почти смерти – это также и напоминание о ребенке, которого она потеряла. Независимо от обстоятельств.

– Ты когда-нибудь посещала психотерапевта?

– Да. Похоже мне понадобилось гораздо больше времени на лечение, чем любому другому человеку.

Она была близка к смерти. Смерть брата. Потеря ребенка. Слишком много для одного человека. Как она смогла выкарабкаться? Остаться такой живой? Такой…невероятной?

– Вот как в моей жизни появилась кулинария. Мой врач посоветовал мне попробовать что-то конструктивное. Порой я думаю, что это единственная причина, почему я не сошла с ума, - Аделин делает глубокий вдох и медленно выдыхает.
– Знаешь что? Это не для первого свидания.

Я улыбаюсь. Она права, я не хочу, чтобы она грустила сегодня.

– Как думаешь, тесто готово?

– Надеюсь, потому что я голодна, - она встает и тянется к моей руке.
– Давай пиццерианин, сделаем пиццу.

***

Твою мать.

Я в баре для трансвеститов. Мне не избежать подколов, если Тэп и Портер узнают об этом.

Высокая, фигуристая блондинка по имени Пусси Галор рассказывает о себе, как о хозяине…хозяйке вечера. На ней платье, полностью усыпанное блестками, парик, косметика. И огромные сиськи.

– Что с грудью?

Аделин наклоняет голову и поднимает брови.

– Кто-то заинтересовался?

– Нет, простое любопытство.

– Во-первых, она искусственная, ее передают от одного к другому. Некоторые принимают женские гормоны. Некоторые прошли через смену пола и сделали силиконовую грудь. Ну а есть просто люди, которые ничего не делают, кроме блеска и блесток.

– Те, что без «сисек», набивают лифчик поролоном?

– Ну, да, но не как девушки в пубертатный период. Без носков и ткани. Большинству приходится покупать тоже самое, что и женщинам с мастэктомией.

Я этого не понимаю. Мысль о том, что мужчины одеваются, как женщины, слишком дикая для моего ума. Не хочу быть таким или выглядеть как они. Мне и так комфортно.

Но думаю, можно сказать то же самое и о тех людях. Возможно у большинства из них нет желания ездить на мотоцикле или колотить грушу кулаками. Или вколачивать свои члены в тугую, влажную киску.

А может, они и так все это делают. Я не знаю. Меня это не волнует. Я здесь только потому, что Аделин попросила меня.

Пусси Галор объявляет группу из пяти человек.

– Черт. Они так быстро двигаются на этих трахни-меня шпильках.

– Я ношу каблуки с пятнадцати лет, но нет никаких вариантов, что я смогу повторить это не вывихнув лодыжки.

Группа танцует под песню “It’s Raining Men”.

– Первый номер всегда групповой, - на сцене выступает и афроамериканец.

– Это Морисон?

– Нет. Он наверняка в раздевалке наносит последние штрихи в своем макияже.

– Что он ответил, когда ты сказала ему, что приведешь меня?

– Я не сказала ему. Я хотела, чтобы это был сюрприз.

Представить себе не могу, что выйти вот так на сцену и сделать что-то подобное очень легко.

– Он бы нервничал, если бы знал, что мы придем?

– Нет. Морис плевать хотел на мнение других о нем, поэтому он никогда не нервничает. Я подумала, что это будет в твоих интересах, если он не узнает раньше времени.

– В моих интересах? Что это значит?

Аделин смеется.

– Увидишь.

Пусси Галор возвращается на сцену.

– А теперь, дамы и господа, соедините свои прекрасные, ухоженные ручки вместе, чтобы поприветствовать одного из фаворитов нашего клуба. Мисс мокрая Хьюсти.

Толпа взрывается аплодисментами и криками.

– Похоже, он любимец толпы.

– О, да. Она хорошо взаимодействует с толпой.

– Что? Он или она?

Меня это немного смущает.

– Для каждого по-разному. Морис не делал операцию по смене пола, не вставлял грудные имплантаты, так что в обычной жизни он – «он». Но здесь он – «она».