Ставка больше, чем мир

Надеяться на то, что я теперь – равноправный член их с Петровичем команды, мне не приходится. А «кто не с нами, тот…» Хотя как знать? Может, Вадик с Петровичем его людоедские инстинкты и пересилят, но… но вот в это мы не верим вообще. Ни на йоту. Как бы вообще Кол не скрутил глупышу Вадику голову первому… Поэтому проверять на собственной шкуре, поглупел или нет милейший Василий Игнатьевич, на это у нас нет ни малейшего желания. Шансы после встречи для меня – меньше одной второй изначально. А по мере «отжимки» хай-тека и идей – плавно к нулю. По оси «жить».

Нет, коллеги, это нас категорически не устраивает. Извините, если что было не так, но – не устраивает категорически. Не говоря про ту еще радость – тусоваться в России начала двадцатого века на грани революций, мировой войны и тифа. В одном гадюшнике с этими Ульяновыми, Джугашвилями, Залкинд-Бронштейнами, да еще и Гришкой с его самодуршей-царицей. Мама дорогая! Может быть, кому-то другому – по кайфу. А нам оно таки сильно вот надо? Эти все «сладости»?

Прости, Вадик, прости, дорогой. Для папы твоего я все равно сейчас ничего сделать не смогу. И вся эта искрящая электрохрень на полкомнаты в лаборатории, на которую ты чуть не молишься, не более чем липа. Извини. Может быть, если вдруг что-то там на эту тему всерьез проклюнется. Хотя – не знаю. По-моему, это уже фантастика. И шансов у профессора Перекошина – ноль. В отличие от его бывшего ассистента…

«Пожилой» господин еще раз мелко перекрестился, подхватил трость, саквояж и, стараясь ступать как можно тише, двинулся по коридору в сторону темной лестницы, даже не заперев за собой дверь лаборатории. Никем не замеченный, миновал проходной двор, вышел в переулок и зашагал в сторону Невского проспекта. Правда, идти долго ему не пришлось: неподалеку, у кабака стояли аж три извозчика. Не торгуясь за копейки, господин еще раз оглянулся на подворотню, откуда вышел. И убедившись, что кроме него, извозчиков и парочки подвыпивших мелких чиновников, с трудом выбравшихся из дыхнувшего теплом, запахами снеди и шумом веселой компании подвала, вокруг никого нет, удобно устроился в возке.

– Знать к чухонцам в гости, барин? – громко откашлявшись, осведомился возница.

– По коммерции. Сегодня вот, к чухонцам, завтра к шведам. А послезавтра – где что дешевле да лучше, – с улыбкой ответствовал седок, начиная входить в роль.

– Но! Милая!.. Она у меня умница, барин. Споро до-мчит. В обиде не будете. А то, знамо, конь железный, он ждать не будет…

Что что-то пошло не так, он начал смутно догадываться в ту же секунду, как открыл дверь в купе и увидел на одном из двух диванов солидного господина, читающего «Ведомости». На столике лежал его котелок и черные перчатки под ним. Но пальто будущий попутчик не снял, почему-то. На вид – лет за пятьдесят. Фигура плотная, полная внутренней силы, скорее атлета или борца, чем коммивояжера. Аккуратная стрижка с зачесом, тронутые сединой густые усы, приветливый, добродушный взгляд…

«Нет! Все это не важно… черт возьми! Я же купил оба билета, и в купе никого не должно быть. Пойти выяснять сразу? А не привлечет ли это лишнего внимания? Или дождаться, когда тронемся, и уж тогда?»

– Да вы проходите, что ж в двери-то встали? Вот – присаживайтесь, пожалуйте, – приветливо улыбнулся незнакомец.

– Да, да… спасибо.

– Стало быть, в княжество путь-дорожку держите?

– Да вот. Нужно… по делам-с…

– Понятненько. И как величать вас, простите?

– Игорь Петрович…

– Хм… Игорь Петрович?.. А я, стало быть, Евстратий Павлович.

– Очень приятно. Значит, мы с вами в попутчиках?

– Так получается.

– А вы до самого Гельсингфорса, или раньше сойдете?

– В попутчиках-то, оно, конечно. Только вот не до Гельсингфорса, молодой человек. А совсем в другую сторону.

– Это как же поним…

– Да грим-то у вас неважнецкой больно, Николай Генрихович, так вот и понимать, – усмехнулся «попутчик», легонько хлопнув в ладоши. – Ну, а поговорить успеем еще. Еще наговоримся.

За приоткрывшейся дверью Лейков увидел двух крепких, серьезного вида мужчин не слишком приметной наружности, явно ожидавших приказа от его нового знакомого.

– Ну-с… пройдемте, любезнейший, а то минут через пять поезду трогаться надо. Но пока мы с вами с него не сойдем, они стоять будут. Нехорошо людей задерживать. Вы ведь еще глупостей делать не собираетесь?

– Что за… по какому праву! И кто вы такие, в самом деле?! И почему…

– Медников моя фамилия. Евстратий Павлович. Коллежский советник. Вот вам и удостовереньице. Полюбопытствуйте, если на слово не верите. Это – насчет моих прав. Про «почему» больше нет вопросов?

– Но я…

– Да знаю я, кто вы. Ученый. Моряк, инженер-механик. Серьезный и образованный человек. Японца воевали… только вот немного не в ту степь заворачивать стали. Вот видите, ребята, с какими серьезными людьми мы теперь работаем? Это вам не бомбисты-туберкулезники какие или прочая мутная шушера. Ну, пойдемте, мил человек. Пойдемте…

* * *

Как он сказал? «Не волнуйтесь, по первому разряду устроим. А что не прибрано в коридорах, так ведь недавно только переехали. Но ваш-то нумерок, он готов вполне…» Значит, скорее всего, пасли давно. Значит, не поверили. Кто? Вадим? Гаденыш… ну, тогда, может, еще и выкручусь.

Или местные? Тогда кто его знает, фифти-фифти. Но если Кол… Господи, только не это!.. И ведь так все было грамотно продумано! Нет, конечно, я не спец в этих играх, но мозги-то есть. Что и как сообразил же. Да уж… сообразил!.. Так что мозги – пока есть. И где же я лопухнулся? На чем?

Белые стены, сводчатый потолок, укрепленный литыми чугунными дугами… Запах свежей побелки, промозглая сырость. Теплая только одна стена, значит, там и подтопок. Выложенный крупным камнем, залитый цементом пол. Земляной, судя по всему. Оконце под самым потолком. Решетка. Массивная дубовая дверь с глазком и окошечком для плошки. Койка, слава богу, у теплой стенки. Хотя у стенки, наверное, не все ли равно – теплая она или холодная?.. Блин, вот не надо так шутить, не надо… Тюфяк с соломкой, вроде даже простынь и солдатское одеяло дали. Вау! Даже два! Кувшин с водой, кружка. В углу – сияющая надраенной медью параша. И правда – по первому разряду. Даже лампочка под потолком, правда, без выключателя. Практически люкс со всеми удобствами. Может, телевизор еще попросить? Эх, а залетели-то мы по полной программе, похоже, Николай Генрихович.

«Вот, туточки располагайтесь, пока, мил человек. Кормежка у нас два раза в день. Прогулка? Не дозволено. Шуметь – не советую. Да и вопросов лишних тоже лучше не задавать. Спрашивать тута вас будут. Когда? А я почем знаю? Как время придет. Ну, добренько вам здравствовать…»

Где-то ближе к полуночи дверной глазок неожиданно открылся, прострелив ударом вырвавшегося из-под спуда сознания животного ужаса все существо. Но рассмотреть, кто это там, в коридоре, он не смог. Потом этот черный зрачок закрылся, послышался чей-то приглушенный разговор, но никто так и не вошел. И от этого почему-то стало совсем-совсем тошно. Нехорошо потянуло внизу живота…

Решают, как со мной дальше, наверное. Но я… я ведь никого не предавал! Я просто очень испугался. В конце концов, да! Я ошибся, психанул, но ведь каждый имеет право на ошибку. Американцы каждой собаке дают укусить дважды. Я же вам спас царя! Я еще пригожусь, я же много знаю! Так много, что… или уже слишком много? Или они знают, кто меня ждал в Хельсинки? Нет… только не это… Господи, спаси!!!

Сон подкрался незаметно, когда под утро разгоряченный мозг человека признал наконец полное и окончательное свое поражение перед той бездушной машиной, в цепких и безжалостных когтях которой он оказался. И все его возможные предложения, весь этот жалкий, бессмысленный лепет, унизительный торг…