Ставрос. Падение Константинополя

Так она провела три дня – когда Желань не отдыхала, служанки усердно занимались ее красотой, к которой сама пленница была почти безразлична. Однажды ей поднесли медное зеркало, и Желань долго в изумлении всматривалась в девицу, которую увидела там. Она пыталась узнать ее – и так и не узнала.

А на четвертый день, вечером, к ней пришел мужчина.

Желань вскочила и забилась в угол, как только увидела своего господина, - это был среднего роста белокурый грек, стройный, с приятной улыбкой человека, любующегося собой, надушенный и с завитыми волосами. Девицу затрясло от страха, когда он приблизился к ней, - хотя этот ромей казался куда менее грозным, чем надсмотрщик, ударивший ее.

Гость что-то спросил. Того, что она успела выучить по-гречески, оказалось недостаточно, чтобы понять: Желань потрясла головой.

Тогда ромей рассмеялся и просто обнял ее за плечи; он склонился к ее лицу и попытался поцеловать. Желань завизжала и откинулась назад, вырвавшись из объятий господина с силой, от которой тот растерялся. Она опять забилась в угол и прикрылась шелковой занавесью.

Ромей глядел на нее в великом изумлении, как на какую-то невиданную штуку, - Желань думала, что он попытается взять ее силой, но гость только с сожалением пожал плечами и вышел из комнаты.

Желань села в угол, закрыв голову руками, и разрыдалась.

Весь следующий день она провела в мучительном ожидании, в одиночестве – даже Метаксия не приходила к ней; однако вечером гречанка явилась, и Желань обрадовалась, хотя она совсем не знала эту женщину. Но ей очень хотелось найти хоть в ком-нибудь товарища.

Метаксия принесла ей еду и вино. Желань все съела и выпила – а потом ей вдруг захотелось спать; она почуяла неладное, только когда непреодолимый сон уложил ее на постель. Метаксия собрала пустую посуду и неслышно вышла. Желань попыталась бороться с зельем – но не могла даже поднять головы.

Но она слышала, даже словно бы видела сквозь закрытые веки – как к ней снова вошел господин; и он сел к ней и снял с нее платье. Он целовал ее в губы, в плечи, в грудь; трогал срамные места, так долго, что она умерла бы от стыда, если бы сознавала себя ясно. Но теперь ей это нравилось, нравилось чем дальше, тем больше – душу усыпили, а в теле разожгли похоть…

А потом этот ромей, которого она даже имени не знала, не то что звания, обесчестил ее, и она металась и стонала в его руках, как неисцелимо раненная. У нее отняли то, чего никогда не возместить; или придали ей то, чего никогда не убавить…

Повелитель пригладил ее волосы, выпрямил неловко согнутые ноги и, улыбнувшись изумленному и жалобному виду славянки, ушел.

* Головной платок замужней женщины в Московской Руси.

* Так называли Константинополь сами греки.

========== Глава 3 ==========

Желань долго лежала в оцепенении – а потом оцепенение сменилось сном, почти смертью, какою стращали няньки подросших девиц: звериные когти хватали ее, вынимали душу за то, что не уберегла себя. Девушку вдруг, как после слов Евдокии Хрисанфовны, опять испугало собственное имя… оно представилось ей каким-то чудищем язычников, которое грозит отнять у нее Христа. Чудище душило ее, и перед ее лицом страшно горели из-под платка глаза старой ключницы, как глаза покойной матери.

– Пошто убила меня? – прошептала мать.

В ответ на стоны славянки в келье раздались тихие шаги. Неся свет, вошла женщина… но не мать, не сестра.

Чужачка. Враг.

Метаксия опустилась подле нее на колени и, нахмурив тонкие черные брови, вылила себе на ладонь какую-то жидкость из маленького сосуда. Желань очнулась от резкого запаха душистого масла – и очнулась достаточно, чтобы понять, что обнажена.

– Ш-ш, - шепнула гречанка, когда Желань встрепенулась.

Она растерла пленнице виски и лоб своим маслом, так что та вся затрепетала от холодной свежести. Метаксия улыбнулась, когда взор славянки прояснел.

– Встань, я перестелю тебе постель, - приказала она.

Желань послушно встала и пустила гречанку к своему ложу; и тогда только поняла, что отравительница говорит по-русски.

– Ты говоришь по-нашему!
– воскликнула рабыня.
– Что же ты это таила?

Метаксия оглянулась на нее через плечо, но ничего не ответила. Она молча переменила испятнанные простыни; в свете лампадки Желань видела, что в черных волосах гречанки, над низким лбом, несмотря на ночной час, блестят жемчужные нити, а на правой руке золотое с чернью запястье — словно та и не ложилась.

Метаксия надела на славянку новую рубашку, с вышитым низом и рукавами, и жестом пригласила снова лечь. Та села на постель, не спуская с нее глаз.

– Хочешь пить?
– спросила отравительница: снова по-русски, правильно, хотя и заметно коверкая слова. Желань молча кивнула.

Метаксия поднесла ей вина напополам с водой, и пленница-московитка выпила все. Потом тронула гречанку за руку, за длинный узкий рукав; прислужница тотчас села у ее ног, как будто ожидала этого.

Желань долго смотрела в ее насурьмленные серые глаза. Конечно, эту женщину нельзя было даже упрекнуть за подлость — гречины все таковы…

Рабыня сдвинула ноги; у нее что-то сжалось внутри в комок, захотелось разразиться слезами — но она не могла перед чужачкой.

– Я христианка, - наконец прошептала Желань, качая темно-русой головой, - я так не могу…

Метаксия опять улыбнулась. Гречанка была хороша собой - но рот слишком твердый, великоватый.

– И я христианка, - ответила прислужница, показав на свой крест. Помолчала и прибавила, понизив голос:

– И он христианин…

Теплые ладони дружески сжали руки славянки. Желань сидела не отвечая, будто окаменев и онемев сразу. Что можно втолковать женщине, которая так говорит - и так делает?

Метаксия, поднявшись с колен, села с нею рядом и пригладила ее волосы. Теперь она смотрела в глаза рабыне серьезно и сочувственно.

– Я такая же, как ты, - проговорила гречанка.
– Тебе нужно смириться. Иначе ты себя убьешь.

Желань поникла головою, не размыкая уст. “Я себя уже убила”, - подумала она.

– Человек, который к тебе ходит, которому ты отдана, очень важный господин — и падок на женщин, - без всякого смущения продолжала Метаксия.
– Если ты будешь умна, у тебя будет счастливая судьба. Он добрый хозяин и хороший любовник.

Желань вся зарделась; зубы и ноги у нее свело от стыда.

– Кто он такой? Тебя он покинул, Метаксия?
– прошептала славянка.

– Патрикий* Фома Нотарас, - ответила Метаксия, так ничего и не сказав о себе.
– Твой господин… царев муж, как говорят у вас в Московии. Ты должна радоваться, что попала к нему.

Вдруг Желань ощутила душную ненависть к женщине, которая так хорошо говорила на ее языке - и так искусно на ее же языке убеждала полонянку предать свою отчизну и веру.