Стая

Вылетевшее из-за Айшиной спины, покрытое шипами железо на длинном хвосте кнута звучно щелкнуло по балке, раскрошило ее середину в щепы. Чья-то рука обхватила притку сзади за пояс и грубо рванула вниз, словно стараясь разорвать пополам. Цепь задребезжала, матица медленно накренилась. Разжимая пальцы, Айша увидела, как проклятая балка отваливается от дверей загона. Почуявшая свободу кобылка распахнула двери, перескочила через огненную преграду, пролетела мимо, одарив Айшу обезумевшим и тем не менее — притка могла поклясться в этом — признательным взглядом…

Кто-то закинул девку на плечо и поволок к проему дверей вслед за лошадью. Оказавшись снаружи, швырнул на землю. Айша перекувырнулась на четвереньки, увидела лицо своего спасителя.

— Ярл, — узнала Айша.

Лицо у Орма было страшное — темное от ярости и сажи. В рваной кольчуге виднелся край залитой кровью рубашки, светлые волосы стали серыми от пепла, в черных кругах зло полыхали глаза. Он сжимал рукоять боевого кнута, встряхивал, вычерчивая шипастым наконечником неровные извилины в пепле. А двор за его спиной мельтешил чужими людьми — такими же злыми и безумными, как он. Размахивая мечами и топорами, копьями и перначами, они врывались в избы, выволакивали оттуда рабов, добивали раненых, совали в распахнутые двери факелы, победоносно вопили, нелепо подскакивая и вращая руками. Лишь у ближних, северных, ворот еще шла битва. Кто-то из нападников заметил Орма, закричал, указывая на него рукой. Две или три фигуры помчались к нему, угрожающе вопя и потрясая оружием.

— Бежим! — Айша вскочила.

Урманин размахнулся, сшиб кнутом слишком близко подобравшегося врага.

— Бежим! — снова выкрикнула Айша.

Горло сдавило болью, голос сорвался на шепот. Ярл не услышал. Чтоб дотянуться до его уха, Айше пришлось встать на цыпочки, обеими ладонями нажать на его плечо, вынуждая склониться:

— Навоевался уже! Ноги надо делать, а не драться! Слышишь?

Он кивнул, задвинул притку себе за спину, прикрывая от нападников, уже отступая к воротам, позвал:

— Харек!!!

Помимо Харека Орму удалось отыскать многих — вереница воинов растянулась за ним длинной, казалось — нескончаемой, цепью. Сперва, вырвавшись из усадьбы и преодолев горящие кусты, они шли споро, уверенно, на глаз определяя проходимые места, выискивая звериные тропы. Потом — медленнее и осторожнее, поскольку троп стало меньше, лес гуще, а река запетляла между холмами, причудливо изгибая серебристое тело. Воины Хьюсинга и Хельсинга преследовать их не стали — то ли побоялись лесной глуши, то ли удовлетворились одержанной победой.

Здешний лес был глухим, звериным, — Айша поняла это сразу, как только меж частоколом деревьев и грудами камней стали попадаться небольшие лядины с озерцами посередке. Преодолевать лядины приходилось, проваливаясь по пояс в вязкий озерный ил и отодвигая рукой зеленую вонючую корку, покрывающую застоявшуюся воду. Лядины сменялись молодым ельником, затем вновь — скалистыми уступами. На уступах Айша старалась задержаться, чтоб немного подсушить и согреть промерзшие в лесной сырости ноги.

Айща с детства знала — лес, как и болото, живет своей жизнью. Как люди. Как звери. Как кромка или мир за кромкой. У него свои разговоры, свои правила. И если ты хочешь войти в его владения, надо прислушиваться к подсказкам лесных духов, угадывать их настроение, не нарушать их, заведенных за много лет до человеческих, законов. Тогда лес поможет тебе, но если не услышишь его, не поймешь — погубит… Особенно — хворого или слабого. Орм был ранен, однако ломился сквозь чащу, как медведь, не примечая облюбованных зверьем местечек, сминая сапогами ягодные кусты, не чуя затаившихся рядом лесных нежитей. Изрезанный ранами Харек, припадая на одну ногу, брел рядом с ним, с трудом перебирался через завалы камней, тяжело дыша и обдирая бока, протискивался сквозь древесный частокол, вяз, чуть не падая, в вересковых зарослях.

Под вечер они выкарабкались на вершину высокого лесистого холма, где меж редких сосновых стволов в зелени мха прятались рыжие, схожие цветом с лисьей шерстью, грибы. Их так и называли — лисьими.

Орм остановился посреди поляны, усеянной россыпью лисьих грибов. Харек рухнул у его ног, привалился спиной к дереву, принялся длинно и витиевато ругаться, разматывая с ноги окровавленную тряпку.

Айша вообще не понимала, как Волк прошел весь путь, — у нее-то, живой-здоровой, икры ныли, а спину и плечи ломило, словно в лихорадке. Словно разделяя ее сомнения, Орм бросил на Харека быстрый взгляд, но, так ничего не сказав, направился обходить свой новый хирд. Пока он плутал от воина к воину, что-то указывал, с кем-то негромко спорил, Айша решила позаботиться о себе. Нарвала мха, растерла корешками и землей зудящие ступни, обмотала зеленью ноющие колени. Вспомнив о Хареке, испросила прощения у Борового — судя по соснам, хозяйничал тут он, а не Лешак, — и наковыряла в подол розовых, спрятавшихся меж мхом и землей наростов. Неприметно подобралась к Хареку поближе.

Урманин уже размотал тряпку на ноге. Под пропитавшейся кровью и гноем тканью оказалась глубокая рана. Поскуливая сквозь зубы, Харек острием ножа вычищал из нее гной. На очищенных местах тут же проступала кровь.

— Давай я, — предложила Айша. Урманин недоверчиво покосился на нее, фыркнул, вытер нож о мох и вновь потянулся к ране.

— Я ж тебе не жениться предлагаю, — обиженно пробормотала по-словенски Айша, надеясь, что Харек если и услышит, то вряд ли поймет.

На самом деле возиться с урманином ей вовсе не хотелось, но лекарство она уже собрала и свое спасение надо было как-то отрабатывать. Однако коли Харек не желал ее помощи…

Стараясь не коситься на бестолкового урманина, она оглядела отряд. По пути к малому хирду Орма постоянно прилеплялись новые люди. Теперь их оказалось так много, что людские фигуры рассыпались на равнине меж деревьев, точь-в-точь как лисьи грибы во мху. Некоторые лежали, завалившись в мох навзничь, некоторые присели на корточки и, сложив на коленях руки, ждали, когда вновь начнется утомительный путь сквозь нескончаемую лесную глушь. Лезвие ножа охолодило раскрытую ладонь притки. Айша вздрогнула, оглянулась. Протягивая ей нож, Харек смеялся. Сипло произнес:

— Жениться?

Не ответив на колкость, но чувствуя, как стыдливо заполыхали мочки ушей, притка отложила нож, вытряхнула прямо в рану Харека уже изрядно раскрошившуюся розовую грибницу. Грибное месиво растеклось в ране белесой кашей, заполнило ее до краев, прикрыв кость и сочащиеся кровью края. Харек недоуменно наблюдал, как грибница, едва соприкоснувшись с раной, меняет цвет и взбухает бледной пеной. Не дожидаясь, пока пена уляжется, потянулся к тряпке.

— Погоди, — остановила его руку Айша. — Тут еще верное слово надобно.

«Для кромешных жителей людская речь слишком спорая. Надобно говорить, как они, не спеша, с довольством». Давно, в какой-то другой, оставленной за морем, жизни учил Айшу дед. Учил языку кромки, загадочному и странному, но понятному всякому, кто обитает меж живыми и мертвыми.

— Кумохи-ахохи, дочери Мокоши, владетельницы над телами человечьими, хозяйки речные! Старшая Невея и сестры ее Ворогуша, Огнея, Ломея, Гнетея, Дрожуха, Желтея, Весновка, Тясея, Ледея и младшенькая Веретеница! [152] Будьте добры к болящему, как сестры к брату, не тревожьте его раны…

152

Все это в славянской мифологии — имена лихорадок, болезней. Их считали дочерьми богиии Мокоши, в некоторых источниках их девять, в некоторых — одиннадцать. Предполагалось что сестры-лихорадки живут в болотах или в воде.

Заговаривая рану Харека, Айша поклонилась в сторону бурлящей реки, вновь затянула, повысив голос, ибо те, к кому она обращалась теперь, были своевольны и редко прислушивались к людским речам:

— Ветреники, что на резвых своих конях скачу! над всем подкроменшым и надкромным! Черный и Белый, Серый и Огненный, помогите болящему, как братья брату, одарите его своей силой, верните его ногам былую резвость!

Стала на колени, прижалась щекой к влажному мягкому мху: