Стена
Шрифт:
– Такъ, говоришь, жу-литъ, милый человкъ?
– допытывался, треся головой, костлявый мужикъ съ жуткимъ багровымъ рубцомъ черезъ все лицо.
– Да у насъ солдатъ вонъ грамот хорошо уметъ… усчитаемъ…
– Чистое дло маршъ!
– сказалъ бритый.
– Въ артилерiи у насъ счетъ - сдлай милость! Ватерпасы тамъ, все…
– Все-о знаетъ!
– Всякаго жулика могу усчитать.
– Водочка его крутитъ, а то бы разв ему по такому длу!
– Углы, скосы, бетонъ тамъ… А это что, кубическое исполненiе!
– швырялъ сиплый голосъ.
– Водкой-то у васъ гд тутъ б`aлуются?
– Энъ, ужъ водочки запросилъ… а в деревн
– Разбирайся, въ домъ переходи!
– кричалъ приказчикъ съ крыльца.
– Подымайся, Расея!
– гоготалъ солдатъ.
– Забирай сбрую!
– Струментъ забирай!
– наказывалъ приказчикъ.
– Тутъ зрителевъ-то много.
Поволокли къ дому мшки и инстркментъ. Поднялась и баба, потряхивая и угукая на ходу. Толпились у крыльца, зажигали рабочiй фонарь.
И пошло гукать и перекатываться по пустому дому.
Пала изъ бокового окна на кусты бгучая свтлая полоса. Трещали отдираемые ставни. Стукнуло окно въ верхнемъ этаж, высунулась голова, и побжала по саду, вспугивая соловьевъ:
– Мать ты моя, гд я-то!
Приказчикъ кричалъ на крыльц:
– Михайлу ко мн послать!
Изъ дома вышелъ дюжiй мужикъ, что сидлъ рядомъ съ бабой. Теперь онъ былъ уже въ блой рубах, съ отстегнутымъ воротомъ, и босой - должно-быть, собирался спать.
– Нарядъ съ тебя пойдетъ, до свту. Двугривенный пойдетъ. Гляди вкругъ, не чиркнули бы какъ или что подобное вонъ… - махнулъ онъ къ чуть маячившей кучк у ящика.
– Молебенъ вамъ служить, эй? Михайла, выпрводь ихъ…
– Мало шею-то мяли!
– крикнулъ Прошка.
– Попужать, что ль!..
– Буде теб… - уговаривалъ староста.
– Ну его…
– А что жъ творила-то?
– приставалъ долговязый къ мотавшемуся по двору Пистону.
– Да родимые мои! Что хозяевъ-то у меня теперь!..
– Лобуда!
Пошли прямикомъ, черезъ садъ.
А въ дом бродили голоса и тни. Расположились, подкинувъ тулупы и мшки въ-голова, и пошелъ перекатывать подъ высокими потолками захлебывающiйся храпъ. Не спала еще баба. Она пристроилась на полу, прижала къ груди затихшаго ребенка и глядла въ темный потолокъ. Было досадно, что мужа, а не другого кого нарядилъ на сторожбу, и тревога ныла на сердц: опять повечеру развернула она пеленки и опять, какъ и поутру, увидала на нихъ кровяныя пятна.
А на крыльц все еще не успокоившiйся приказчикъ кричалъ въ темноту:
– Пистонъ! Поди сюда, садова голова…
– Ну, чего? Поди да поди… Крпостной я теб дался!
– Нтъ, ты поди сюда. Плачены теб деньги? Рупь получилъ?
– Что жъ, что получилъ! Экъ, раскатился - рупь! Да не пойду!
– Не пойдешь? Ты что тутъ у меня набезобразилъ?
– А чего я набезобразилъ! Пошли мытарствовать… Ну, чего?
– А вотъ что! Что жъ, за воротъ тебя притащить?
Пошли въ домъ. Приказчикъ подносилъ фонарь къ дверямъ и свтилъ на желтыя гнзда снятыхъ приборовъ.
– Это что? У троихъ дверей не было, а теперь… Это что? Вотъ ты какой старичишка сомнительный!
– Ма-атеноки… Значитъ, Иванъ Ивановичъ, это скрозь окна они… Вдь это что!
– Рожа ты пьяная! а?!
– Вотъ онъ Орелку-то хлопанулъ!
– Ревонверъ подавай хозяйскiй… - Какъ скрали?!
– Какъ передъ истиннымъ… Что хочешь, со мной сдлай… Я его, значитъ, въ травку… боюсь этого инстр'yменту… а…
– Отвтишь… Я тебя къ уряднику сволоку…
– О-о-о… Сволоки! А могу я оружiе держать? Да меня, какъ
попова сына… прямо…Вышли на балконъ. По зорьк отъ огородныхъ сараевъ донесло псню.
Приказчикъ осматривалъ балконную ршетку.
– Ужъ раскачивали, дьяволы дошлые… уже болтовъ нтъ…
– А ты, Иванъ Иванычъ… что я теб могу… Двчо-онки здсь…
– Чортъ паршивый… Все растащили…
– Я теб, только мигани…
Въ саду было совсмъ темно. Остренькое, какъ струйка, свтлое полукольцо нараждающагося мсяца чуть сквозило изъ-за тонкой прутяной вершинки. Совсмъ близко, въ сиреневомъ кусту, швырялъ щелканьемъ соловей.
– Чего тутъ воняетъ какъ… - сказалъ приказчикъ, потянувъ носомъ.
– Орелка, должно, завонялъ… Ай про синель ты?..
Повернули въ покои. Въ спертомъ воздух прли и пота ходилъ хлюпающiй храпъ и свистъ. Кто-то тяжело охалъ и скребся. Опять плакалъ ребенокъ, но его слабый голосокъ чуть прорывался въ захлебывающемся тяжкомъ храп.
Приказчикъ сошелъ съ крыльца и увидалъ подремывающаго на ящик Михайлу.
– Спать тебя нарядили?! Ты вокругъ ходи, а не што!
Михайла всполохнулся и пошелъ въ темноту. Шелъ онъ, выставивъ впередъ руки и нащупывая въ теми, не видя ничего отъ нападавшей каждую весну куриной слпоты. Уперся въ садовую стну и пошелъ наугадъ.
Попалъ на проломъ, ткнулся въ кусты и затихъ. Стоялъ, не зная, куда итти.
Приказчикъ прислъ на ящик, вынулъ изъ узелка сотку и вареной печенки и принялся за ужинъ. Оплывая, свтила ему изъ фонаря сальная свчка.
– На донк-то хоть оставь… - просилъ Пистонъ, прислушиваясь къ бульканью.
– Ужъ я теб уважу…
– Про рвонверъ помни…
– Ну и помню! Вамъ бы съ камушка да кору дать. А ты слышь, что хозяинъ-то у меня съ двкой угналъ…
– А чего?
– мычаньемъ отозвался приказчикъ, пережевывая печенку.
– Вотъ теб, говоритъ, три рубли… какъ передъ истиннымъ… А у ей, конечно… прямо малинка, вотъ какая двка…
– Мм-ну?..
Потрескивали кусты возл дома. Доносилось съ ночного призывное ржанье. Блть стало съ востока, когда приказчикъ пошелъ въ домъ спать.
Тогда Михайла выбрался изъ кустовъ, прислушался и пошелъ на храпъ.
Нащупалъ крылечко и слъ. Падала роса и сильно захолодало къ зар.
Посидлъ, поежился и привалился головой на ступеньку.
Спало все. Одни только соловьи пли, но ихъ никто не слушалъ.
Все въ старомъ тавруевскомъ саду было молодо и свжо, все было залито солнцемъ, мягкимъ и не жгучимъ, потому что былъ май, пора хрупкихъ побговъ, свтлой зелени и нжнаго цвта. Ночью прошла гроза, и теперь утро купалось въ блск, било сверкающей игрой въ потянувшемся отъ земли дождевомъ пар.
Буйной силой новаго сока жило зеленое царство, такой силой, что даже треснувшiя у корней акацiи щедро насыпали поверху золотую бахромку, гулкую въ рояхъ пчелъ, а покрывшiяся рябины радостно понесли блыя пночки цвта. Стройно, какъ молодые, стояли давнiе клены въ молочно-золотыхъ гроздьяхъ. И вся мелочь, скромная и невидная, - жимолость и черемуха, все захватывающая душная бузина, одичавшая глохнущая вишня, - вес такъ и лзло въ каждый просвтъ, выглядывало въ каждую щель, путалось и плелось, выпираемое изъ земли набухающими корнями. Одн только уцлвшiя по закраинамъ сада липы еще думали черными сучьями въ рдкой, какъ вуаль, стк зелено-розовыхъ грошиковъ.