Стена
Шрифт:
Позднее было время, но ночь была свтлая, съ двумя встрчающимися зорями въ полнеба. Четки были на нихъ изрзанныя дали, и сараи огородниковъ стояли на свтломъ неб, какъ черные короба. Отъ полевого колодца было видно, какъ блыми пятнами сновали пололки у сараевъ, - должно быть, снимали развшанныя по плетню рубахи.
– И чего канителится!..
– говорилъ солдатъ, поглядывая на огонекъ.
– Дло есть, такъ пойдемъ куды въ другое мсто…
– Стой тутъ, далеко не отходи…
Перепрыгивая по грядамъ, Прошка пошелъ къ сараямъ. Солдатъ видлъ, какъ перебгалъ онъ изъ стороны
Отозвались огородныя собаки, и тонкiй двичiй голосъ окликнулъ:
– Кого еще? Спать ложимся…
И покатилось по зорьк серебряными шариками: Потеряла я коле-ецко-о, По-теряла я лю-бовь…
Хлопнули творила, и стало тихо. Уже никого не было видно у сараевъ.
Не видно было и Прошки на свтлой зар.
Солдатъ прислъ на гряду. Блыми, съежившимися къ ночи глазками смотрла на него сплошная клубника, а онъ сидлъ и отъ нечего длать выдергивалъ кустикъ за кустикомъ и швырялъ черезъ голову.
– Чего разсвистались? Эй, кто ты тамъ есь?
– услыхалъ солатъ отъ дороги.
Шелъ кто-то, попыхивая огонькомъ. Огонекъ покачивался, и солдатъ догадался, что идетъ это работникъ огородника, и идетъ не иначе какъ изъ Тавруевки, и идетъ выпивши.
– Ахъ, за-ч-эмъ эта но-очь… Эй, кто ты тамъ есь? Вылазь…
Огонекъ остановился и метнулся далеко въ сторону - упалъ.
– А-а… Василiю… почетъ-уваженiе! Свои люди. Парнишка тутъ канителится, Прошка…
– Много васъ тутъ своихъ… Мало ему влили, опять заявился… А ты руки покажъ!
– Да на!
– вытянулъ солдатъ руки.
– Хрещеные, чай…
– Ттуъ вашего трепла тоже… шляется…
Работникъ прислъ на грядку къ солдату.
– Та-акъ вли-ли!..
– А что?
– Ишь, свиститъ… Вс со свистомъ, не знай какой бжать… Вчерась двчонку свою въ кровь излупилъ… Ну, ужъ и напая-а-ли!..
– Съ чего жъ онъ такъ?
– А прахъ его разберетъ… Выволочилъ и почалъ. Смотрть, что ль, будемъ! Намедни какъ тоже конторщика напоили… будемъ мы смотрть!
– У чайника-то когда запираютъ?
– спросилъ солдатъ, тревожно поглядывая на огонекъ въ деревн.
– Бу-удемъ мы смотрть! Тутъ ихъ, кобелей, водится… портютъ… Смотрть, что ль будемъ! Такъ излупи-илъ… А намедни хвасталъ… Въ сортировшшики поступлю, внчаться буду… Ну, и… влили…
Лаяли собаки у сараевъ. На зар четко вырзались дв колышащiяся тни. Шли въ обнимку, наперекосокъ по грядамъ, въ сторону плотины.
– Прошка никакъ!
– сказалъ солдатъ, тревожно двигая головой.
– Онъ, онъ…
– Будемъ мы смотрть…
Прошли неподалеку дв слившiяся въ одну тни, и солдатъ убдился, что это Прошка. Низко наклонивъ голову въ платочк, въ наброшенной на плечи поддевк, подвигалась толчками двка. Голова Прошки прильнула къ ея голов, точно нашептывалъ онъ ей, а рукой подталкивалъ и поддерживалъ бережно, какъ бы подымая съ бороздъ на грядки.
– Ишь ты… - сказалъ работникъ, тряся пальцемъ.
– А?! Не бьетъ! А?!
– Да куды жъ это онъ… - забезпокоился солдатъ.
– Эй, Проша!
Тни ушли, - не видно было ихъ на темной стн лозняковыхъ зарослей.
–
Будемъ мы смотрть!..– Пойдемъ, что ль, въ чайную!
– ршительно сказалъ солдатъ.
– Угощу въ субботу…
– Въ чайную? Н-этъ… - покрутилъ головой работникъ.
– Спать время…
– Только вамъ и спать, черти лохматые!
Солдатъ поглядлъ на огонекъ и пошелъ къ усадьб. Позади родилась псня. Это работникъ пробирался по грядкамъ къ сараямъ и плъ:
…Не болла бы грудь…
Не томи-и-лась душа-а…
Солдатъ шелъ и поглядывалъ къ Таруевк - все еще маячилъ тамъ желтенькiй огонекъ. Спшилъ, сокращая дорогу, обливая ноги росой.
Перебжалъ плотину и пустился наперекосокъ къ саду, черезъ акацiи.
Выбрался къ дому. На крылечк спалъ, укрывшись кафтаномъ, Мокей.
…Да гд же это он…
Солдатъ шарилъ по кустамъ и у стнъ, отыскивая мотыги. Наконецъ, разыскалъ подъ крыльцомъ.
– Чего ты?
– спросилъ сонный голосъ.
– Ворую вотъ, - сказалъ солдатъ, вытаскивая мотыгу и ломъ.
Но уже спалъ Мокей, только подобралъ мшавшiя солдату ноги.
Солдатъ взвалилъ мотыгу и ломъ на плечо и прежней дорогой погналъ къ плотин. Глядлъ къ Тавруевк - все еще живетъ огонекъ. Бжалъ, странный въ слабыхъ тняхъ свтлой ночи, съ мотыгой и ломомъ на плеч, охватываемый боемъ перепеловъ.
…Пыль-па-па… пыль-пыль-па-па…
Огонекъ погасъ на глазахъ - закрыли чайную.
– Тьфу, чортъ!
Протяжно кричали птухи. Солдатъ постоялъ въ росистомъ перепелиномъ бо, послушалъ, раздумывая, и повернулъ къ плотин.
Справа, гд начинался истокъ изъ прудовъ, за плотиной, тянулись глухiя заросли лозняка - соловьиное мсто. Теперь оно густо курилось туманомъ.
Торчали надъ нимъ тонкiе прутики, какъ прудовая осочка, и забилось вокругъ блое холодное покрывало.
– О-о-о-о…
Солдатъ прiостновился. Изъ тумана шелъ глухой, задыхающiйся стонъ.
– Охъ, Проша-а… о-о-о-о…
Соловей мшалъ слушать. Било по мягкому - ту… тум… - а срывающiйся голосъ просилъ:
– О-о… Проша-а… у-у-у-у…
Солдатъ подошелъ ближе и затаился. Хриплый, задыхающiйся голосъ грозилъ:
– Сказывай, подлая… ска-зы-ва-ай!..
Пыхтло въ туман, тяжело возилось и опять било по мягкому.
– О-о-о-о-о-ой..!
Выкинулось острымъ крикомъ, какъ кричатъ ночью въ лсу схваченныя на смерть птицы.
– Ты!!..
– крикнулъ солдатъ.
Стихло. Трепыхались лозинки. Тоненько плакалъ тамъ слабый голосокъ.
– Да что же это онъ… чортъ…
Хриплый, будто воркующiй и ласкающiй, голосъ просилъ:
– Душу вынула… Ночи изъ тебя не сплю… залточка ты моя-а!..
Потрескивало и возилось въ туман. Будто какъ поцлуи путались въ сочномъ чвокань соловьевъ.
– Чортъ ихъ разберетъ!
– злобно сказалъ солдатъ, прислушивясь къ возн.
Смотрлъ, какъ вздрагивали надъ туманомъ вершинки лозинъ.
Досадой накатило на него. Схватилъ мотыгу и ломъ и изо всей силы швырнулъ за плотину, въ прудъ. Постоялъ, поглядлъ, какъ поплыли темные волнующiеся круги, и побрелъ къ усадьб.