Стены Иерихона

Знаете, что такое для богатого обратиться? Это синоним слова "дать"!

Кристина вспомнила рассказ об одном своем предке. Тот Медекша, третий князь на Брамуре очень распутно жил на доходы от своих владений. Спустя годы заговорила в нем совесть, поставил он в своем городишке храм, который обошелся в такую сумму, что это чуть не разорило князя. Да вот грешить не перестал! Ельский знал эту семейную историю. Кристина напомнила ему лишь о том.

что венчало ее.

–  Вы помните, что сказал епископ моему прапрадеду? Имение свое, князь, ты обратил на путь добродетели, но душу своюнет!

–  Браво, епископ!
– расхохотался Ельский.
– Только все это не по нашим временам. Ваша партия таких различий уже бы нс делала. Лишь бы толстосум выразил свое "верую" деньгамиэтого и достаточно. Что он там думает лро себя, для политики значения не имеет. Партию интересуют только его убеждения как богача. Голос его фортуны.

В углу на табурете стоял английский граммофон. Кристина показала на заводскую марку: заслушавшаяся собачка.

–  His fortune's voice' [Голос его фортуны (англ.)], - поддразнила она Ельского.

И Кристина продолжала говорить легко и умно, но все еще сердясь, что сумма на поездку выходила такая немалая. А ведь она и сама бывала за границей, кстати, училась там. И то, что этому Фришу заплатят отправкой в большой мир, она тоже приняла совершенно спокойно. И, только когда Ельский помножил за нее сумму, необходимую для месячного пребывания в Париже, на шесть, она разозлилась и приуныла. Ибо все явления в воображении ее возникали без фона, без перспективы, лишенные каких бы то ни было связей друг с другом. Фантазия ее была способна только бурлить. И ничего больше. Простейшие действия были ей чужды. Поэтому сам факт, что такая обыденная вещь, как студенческая жизнь за границей. МОГА;! тотчас же обернуться прямо-таки неправдоподобными расходами, поразил ее и рассердил Па какое-то время мир в ее глазах померк.

А Ельский разошелся.

–  Любопытно, что крупная земельная собственность вкладывает деньги в консервативные партии и газеты. А плутократия по тем же самым причинам делает ставку на политических новаторов. Ибо земля вечна, а деньги подвижны. Земля верит, что мир не должен меняться, деньги поняли, что должен, но не обязательно к худшему. Оттого консерватор никогда не менял бы министров, а банкир, заводчик, торговец охотно сделали бы это в качестве платы за такие перемены, чтобы дело не дошло до коммунизма.

Все это теории, думала Кристина. Из них вовсе не выходит, что кто-то должен дать им эти три тысячи. Кристина обожала общие рассуждения, только бы они не касались какого-нибудь реального случая. Особенно такого, в который была замешана она сама. Тем временем Ельский в полном противоречии с настроениями Кристины продолжал витийствовать. Мыслящий человек бывает слеп.

–  В большом состоянии страшно то, что и оно подчиняется закону тяжести. Его тяжело сдвинуть с места, трудно им управлять, нередко оно очень упрямо, тянет, куда захочет, человек приписан к нему, словно раб. Ничего удивительного, что люди так боятся за свое богатство, ибо само оно себе ничем не поможет. Все нужно делать за него, беспрестанно его обхаживать, без устали оправдываться за него и унижаться до того даже, чтобы оплачивать его шутов, таких, как вы, к примеру.

Кристина покачала головой:

–  Все это красивые слова.
– Чтобы разозлиться еще больше, ей не нужны были возражения. Хватало и собственного монолога.

Так она сама себя распаляла. От замечаний, которыми она хотела выразить свое безразличие, она бросилась к прямо-таки оскорбительным.
– И-и-и, запищала она пренебрежительно, - все это болтовня одна!

–  Она вам объясняет, - с достоинством возразил Ельский, - почему богатые люди откупаются от вас.

–  Я не хочу объяснений-почему, я хочу знать-кто именно!

Побагровевшая Кристина ставила Ельскому свои условия. Он и в самом деле не подумал об этом. Минуточку! Проще простого-чья-нибудь фамилия, и все. Он умолк. Его охватила та особого свойства дразнящая лень, которая поражает мысль, когда ей поручается слишком легкое дело. И злость на собственную память, что она не спешит на помощь, и не пошевелится даже.

–  Прошу прощения, секундочку!
– рассердившись, сказал он и сморщил лоб. Он чувствовал на себе взгляд Кристины. Как дать ей понять, что она неделикатна? Зачем она так погоняет его глазами. Нет, по правде говоря, никто не приходил ему в голову.
– Хуже всего, - заметил он, - насиловать память. Раздражать ее не стоит.

Но для Кристины существовало только сейчас. Если придется ждать, значит, ничего из этого не получится. Опять что-то пройдет мимо нее.

Еще одно приключение, которое минует ее стороной. Еще раз все кончится на приманке. И она ясно почувствовала, как из этого страха рождается в ней потребность солгать. Она не выдержит!

Встретившись с теткой Штемлер или с кем-нибудь из кузенов, она должна убить их рассказом о солидной провокации, в нем она свяжет себя с нападением на Папару, словно сон с явью.

Фантастически меняя фигуры и беспрестанно смешивая идею с ее осуществлением. Трудно представить себе, что кому-нибудь может присниться сон, в котором он сам бы не присутствовал. Так и Кристина просто не могла вообразить себе никакой ситуации без себя самой. И словно автор, прибегающий к вымыслу-мол, рассказывает он лишь о виденном собственными глазами, - она доводила дело до того, что правдоподобие выдуманных ею историй разрушалось только чрезмерностью ее свидетельствслишком уж обильно истории эти были пропитаны самой Кристиной, чтобы не быть сказкой.

Есть люди, которые не перестают удивляться тому, что оказались где-то. Кристина не могла успокоиться, если ее где-нибудь не было. К тому же она не умела ничему удивляться и мириться с этим. Так что, покуда могла, она не соглашалась. И потому каждая ее ложь была в известной мере протестом против слепого случая, который отодвигал ее на задний план, хотя в каждом происшествии, в которое она позволяла своей фантазии втягивать себя, она принимала куда более живое участие, чем подлинные очевидцы, правда лишь в собственном своем воображении. И сейчас для Кристины важным становилось не то, действительно ли кто даст деньги на авантюру с Папарой; ее интересовало прежде всего то, кто это будет. Чтобы узнать как можно поскорей и начать фантазировать. Какое наслаждение потом в разговорах с людьми, далекими от партии, ощущать в себе этот натиск правды, этой тайны, готовой сорваться с кончика языка, эту дрожь, которая пробирает тебя, когда ты исторгаешь намеки, позволяющие другому лишь лизнуть правду, но никогда не постичь ее.

–  Вы носитесь с секретами, словно полудева с целомудрием, - сказал ей как-то Чатковский, который видел ее насквозь.

Но за организацию он не беспокоился. Ибо Кристина умела примешать столько домыслов к капле правды, которую она выбалтывала, что толку от этого не было.

Ельский уже некоторое время держал Кристину за руку.

Теперь он сжал ее.

–  Нельзя, - сказала она, - иначе мы плохо будем выглядеть вечером.

Ельский поморщился.

–  Всякий раз, когда действительно бывает нельзя, - заговорил он, надувшись, - вы по первому прикосновению догадываетесь, чего мне хочется. А как только в принципе можно, вы не желаете понимать.