Стены Иерихона

А если и оставят завещание, так и его признают недействительным. Настанет конец правлению абсолютного меньшинства.

Власть будет валяться на письменных столах!

–  Это из Ельского, - прервал Говорек.

–  Да, - подтвердил Чатковский.
– Он на вещи смотрит просто.

Только вот с движением знаком шапочно. Думает, будто каждый из нас-это что-то среднее между вечным студентом и вечным оппозиционером. Что движение будет выжидать и тогда, когда правительство из рук людей, овеянных легендой, перейдет в руки чиновников. Пусть перейдет! У нас и против них есть средство.

Помните-теория ворчания?

Это был афоризм Папары. Правительство личностей сбрасывают с помощью переворотов, коллегиальное руководство-одним ворчанием. Наше движение изобрело и соответствующее оружие.

В любой момент оно может быть пущено в ход. Говорек склонился к Чатковскому и прошептал:

–  Куда ты дел председателя?

–  Действительно, - Чатковский огляделся по сторонам, - к чему тогда председатель межуниверситетских научных кружков!

Папаре важно подчистить репутацию. Надо, понимаете, сделать из него фигуру. В Польше знают о нем одно только-что у него есть вооруженная группа. Этого слишком мало.

Дылонг снова включился в разговор.

–  Хватит и того!
– сказал он.

–  Вот еще!
– удивилась Кристина.

–  Если вы все строите на том, - не спеша развивал свою мысль Дылонг, что как только помрет последний овеянный легендой легионер, власть легально перейдет в руки высших чиновников, а мы тут на них и затявкаем из подворотни, то незачем и обряжаться председателями, общественниками. Все эти председатели нужны лишь затем, чтобы стать чиновникамилюбителями. Для настоящего чиновника, который сидит за настоящим письменным столом, никакая это не фигура. Зачем нам обезьянничать да еще затевать игру с переодеванием! Если они должны отдать власть со страху, то пугать их надо всей нашей непохожестью. На письменный стол наехать телегой, с

пером сражаться дубинкой. У польской молодежи в университетах председателей было больше, чем у санации смертных грехов, - и что? Испугался их кто? Я против председательства.

Вы-за? Тогда вам лучше перейти к эндекам, вот уж завод по производству такого рода шишек!

–  Так кем же по-твоему должен быть Папара?
– крикнул Чатковский.

Дылонг задумался. Чатковский уточнил свой вопрос:

–  Для нас-то-я знаю. Господь бог! Истинное чудо! Ну а для всех остальных?

–  Тоже чудо, - ответил Дылонг.
– Чудо, что до сих пор еще не дал в морду!

Кристина взвизгнула от удовольствия:

–  Смотри-ка, смотри!

Чатковский хотел что-то сказать.

–  Минутку!
– воскликнул Дылонг и потянул Чатковского за манжет, попридерживая его, словно тот собирался встать и сказать речь.
– Минутку!
– повторил он.
– Вы принадлежите эпохе, когда политик выигрывал, если он убеждал. Для этого нужна была политическая программа, разработанная как целостная система. Сейчас можно обойтись наброском. Зачем себя связывать! Две-три идеи, два-три лозунга слепить вместе, и дело с концом. Сегодня на свете новую политику не разучивают как математику, она ударяет людям в голову словно водка. Никто никому не давит на мозги.

У Кристины уже готова была на этот случай фраза. Она не могла ею не похвастаться. Кто же из друзей не знал ее.

–  Глупость сожрала мозги!

Дылонг переиначил ее выражение:

–  Толпу легче взять глупостью, чем большим умом. Пастух нотациями овец не погоняет. Видели когда-нибудь такое: овчар сзади, собаки по бокам, так и катится большая орда. Скажетепривычка. Знаю. Но привычка к чему? К пастуху за спиной.

Народ-не скотина! Да почему же. Свиньи. В толпе, в народе, в массах есть что-то от женщины. Счастье для нее-пастух. Муж, только настоящий. Тот, что может защитить и берет на себя риск.

Чего стоит муж, который оправдывается перед женой? Того же.

что и политик, который оправдывается перед народом. Да, говорить с толпой, но как с женщиной, дабы пробудить в ней доверие к себе, а кое от кого и предостеречь.

–  Дылонг, - скучным голосом спросил Говорек, - где председатель?

Но Чатковский знал, что Дылонгу надо дать выговориться.

Даже если потом он и поступит вопреки своим мыслям, терзаться не будет, если сперва измочалит их всех, обращая в свою веру.

–  Оставь его. Пусть кончит, - попросил он Говорека.

Дылонг продолжал:

–  Вождь не должен иметь ничего общего ни с одним учебным заведением. Он ни у кого не может быть в долгу за свою мудрость. Чужой ему не надо. Своей он ни у кого не занимал. Это раз. Вождь-это пророк. Пророков не избирают. Его нельзя поддерживать, за ним можно только идти. Противоположность пророку-председатель. Это два. Председатель-в лучшем случае коновод, пройдоха, хитрец, кокетка; вождь-верховный жрец, фигура, творящая суд. Изгнанный председатель-это пенсионер, изгнанный вождь-труп. В вожде нет места для председателя. Если председатель хочет стать вождем, это я отлично понимаю, но чтобы вождь председателем? Это три.

Зал-неожиданность для председателя, вождь-для зала. Говорите, надо отобрать власть у чиновников? Так зачем же из вождя делать интеллигента? Интеллигент не умеет быть страшным. А вот интеллигентов пугать надо! Пролетарий, если он обалдевает, сжимает то, что у него в руке; интеллигент выпускает. На это вы главным образом и рассчитываете. А теперь хотите приучить интеллигента к Папарс. Разве, чтобы сделаться более страшным, ему надо становиться менее загадочным? Вождь-это обряд, а не уряд. Уряд-закат вождя, особенно такой уряд, который сделает его вождем по совместительству. Для людей председатель будет в Папаре на первом месте. Вот увидите! Это четыре.

Дылонг умолк.

–  И все?
– спросил Говорек.

–  Пожалуй, хватит!
– пробурчал Чатковский.

Он смирился с тем, что Дылонга одной целью не приманишь.

Оставалось соблазнить его средством. Скандалом. Скандалистом Дылонг не был, но жестокость его восхищала. Она его закаляла, что ли, вроде как купанье в ледяной воде. Папара даже огорчил его однажды, простив одного члена организации, который после какой-то кровавой акции попросился перевести его из дружины на бумажную работу. Конечно, человек-это человек, а сердцесердце. Но все-таки человек, не совершивший во имя организации преступления, - калека. Не может он в таком случае быть активным участником движения. Все это каким-то образом уживалось с религией. Как у других-грех с женщиной. У таких, кому вприглядку мало, мало просто поласкать, им надо обладать ею. Раз так, то так. Хотя бы почувствовать себя мужчиной!

Согрешить ради движения! Вот, точно такое же тогда ощущение.

Но разве мучит тебя что-то? Не больше, чем если бы ты не пошел в воскресенье в костел. Ребячество. Греха на тебе ровно столько же, сколько грязи на воротничке, который ты пристегивал всего раз: несвежий, но можно еще не стирать. Дылонг свято верил: сохранить свою честь-значит во всем идти до конца. Он тогда только и чувствовал себя человеком, когда наружу вылезал из него зверь. Исколошматить противника было гимнастикой духа. Причем не обязательно делать самому. Решиться! Вот что главное. Тому, кто на собрании кружка на Праге невежливо отзывался о Папаре, следовало опасаться Дылонга. Речей ему было мало. Слово, которым он так хорошо владел, бросало других в дрожь, его самого бросало в дрожь лишь дело. Но какие там, на Праге, дела!